Чудеса! говорит она. Никогда бы раньше не подумала, что бездействие так полнокровно, содержательно и прелестно. А вы?..
Медведев ловит звуки ее вздрагивающего голоса, и у него самого дрожит дыхание.
В полночь что-то гонит их из дому, и они оказываются на берегу замерзшего залива. Чистейший морозный воздух делает воздушный шар из каждой клеточки тела. Ты готов улететь в небеса. Однако твои теплые ботинки волочатся по мерзлым комьям земли. И Ольга Николаевна крепко берет тебя под руку, оберегая от падения.
Все отбросив, от всего отказавшись, окружающий мир с непостижимой, почти пугающей щедростью занят только вами двумя. Он расстилает перед глазами долину присыпанного снегом льда. Он расставляет слоистые стены мрака, словно закопченные стекла разной прозрачности. Он следит за вами маленьким прищуренным глазом луны. И ты, Олег Николаевич, вместе с Ольгой оказываешься во власти этого мира с затаенными в ночи богатствами и вопросами. Что он хочет от вас? Зачем тревожит еще больше, чем согретый и душноватый воздух избы? Сквозь кожаную толщу летной куртки, сквозь мех шубки ты чувствуешь прижатое к тебе женское плечо. Все зыбко в этом мире и туманнои все же настойчиво ждет ответа.
И вспоминается такая же тихая и столь же безмолвно-тревожная антарктическая ночь.
Обогнули айсберг, одетый в свинцовую дымку, и стали озирать непроницаемо лиловое небо, струившее зеленоватый свет.
Там крошилась тьма, ее крупицы сгоралии оттого среди стен тьмы светлее становилась вода, светился тонкий туман. Впереди китобойца стояли миражитри клубящиеся рощи, такие же, как здесь, у Исаковского залива. Самая ближняя, левая, была самой черной, вправо и подальше стояла другая, а еще дальше в просвете между ними бледнела третья дубрава. Судно шло к самой черной, бросающей на воду узкую полосу тении чудилось, сейчас оно войдет в леса, ломая стволы, и над головой сомкнется мгла цепляющихся друг за друга крон.
Вот роща совсем близко. Вот уже на ней качается мачта. Если крикнутьможет быть, услышишь эхо. Но стоять и видеть это отчего-то тяжело. Вздох облегчения невольно рождался, когда лес отступал, а мгла редела. Тогда было жаль умершего и чем-то прекрасного миража.
Все это кончилось тем, что из-за туч горизонта ударили вверх широкие и длинные, до самого зенита, лучи. Они не двигалисьэто был почетный караул, выставленный ради полярного сияния. И оно явилось по всему куполу неба дымами разрывов. Белесые дымы текли, колыхались косынками на ветру, меняли очертания, дрожали, как задуваемое пламя.
Тускло-зеленоватая ночь колдовала и чаровала, мачта судна чертила на ней свои узоры, письмена, расчищала воздух, как «дворник» стекло машины, и вскоре засияли звезды, тоже зеленоватые, как сияние.
И вдруг стало ясно, что все кончилось, неизвестно зачем взбудоражив, истерзав непонятностью, спросив о чем-то каждого, кто был в этот час на палубе
И не те ли же самые вопросы плыли сейчас в лунном воздухе над заливом? Только теперь вы напрягали слух вдвоем, единые в своем желании разгадки, и женское плечо слабо подсказывало свой ответ.
Тебе хотелось рассказать ей о той ночи, снова повторить о красоте мира, приготовленного для человека. Ты начали не смог. Луна зашла над Истринским водохранилищем. Вы медленно брели вдоль берега в полной тьме. Ольга по-прежнему шла с тобой под рукуи показалось, что она ведет тебя по узкой тропе над снежной крутизной. В ее пальцахосторожность врача. Ее щека излучает нежность женщины
Потом ты спал в избе на кухонном топчане. Обступали кошмары. Возвращалось то, как мучили, душили тебя безобразные ощущения в судовом лазарете. Ты стонал. Чувствовал на своей голове чью-то руку. Потом, когда рука, белея рукавом, исчезала, приходила догадка: это Ольга Николаевна. Но все равно тебе было плохо, и была уверенность, что, если сейчас встать, попробовать сделать шаг вслед призрачной белизне, обнаружится, что отказали ноги, безвольно тело, и опять все, как в океане, на пути домой после травмы
4
Вставайте! Видите, какое утро? Тем не менее сейчас буду угощать вас жареными грибами.
Какое, действительно, не ноябрьское утро! В окно видно: черная туча, и из-под нее бьет белый свет низкого солнца сквозь кисею легкого снегопада. Черный и белыйкраски зимы. Вчера о зиме еще не думалось. Теперь услышал памятью: снег хрустел возле залива под ногами, как сочный капустный лист. Увидел картину детстваснежки, талая струйка течет за воротник. Бодрящее воспоминание!
Ворочаясь в спальном мешке, ты еще раз удивился грибному запаху. Ольга Николаевна не подшутила. Слышношипят, трещат на сковородке
Был ли ночной кошмар? Юношеское целомудрие вольного воздуха. На крыльце Ольга Николаевна льет тебе из кружки холодную воду. Ты ловишь струю сложенными горстями, наклоняешь свою не очень-то гибкую спину, слушаешь.
Мне тут бабка одна рассказывала, говорит Ольга Николаевна. В начале ноябряточно, как год назад! в лугах опять расцвели ромашки, в сосняках появились маслята, в березнячкахбелые грибы. Я, конечно, ничего этого не знала. Вы спитемне не спится. Чуть посветлелонадела Людины валенки и отправилась обследовать окрестности. Нашла в лесу старую дорогу и гуляю. Ни звука. И какие-то приятные глупые мысли в голове о том, что вы заснули, а я будто сторожу для вас тишину. Вам лестно? Вдруг крак! что-то хрупнуло под ногой. Сажусь на корточки, разгребаю руками снег и вижу раздавленную шляпку белого. Рядом с нимпреспокойно красуется другой, здоровый, крепенький. А из-за его шляпки выглядывает третий. Представляете себе? Грибы под снегом! И много их там оказалось вдоль обочины. Как я им обрадовалась! Во-первых, красоту такую откопала, во-вторых, вас накормлю, в-третьих, сама себе лето продлила. Я ведь его не видела
Ты видишь ее валенки в капельках разбрызганной тобою воды. И милый голос звучит над головой. Ты забываешь, что валенки Людины, и ловишь себя на мысли, что тебе хочется их обнять.
Завтракаете вы в горнице. Веткины вывезли сюда все лишнее, немодное в городской квартире, и все оказалось к месту: платяной шкаф с зеркалом, в котором отразилась Ольга Николаевна с волнами ее свитера, старый, с маленьким экраном телевизор на телевизионной тумбе, прямоугольный дубовый стол, украшенный теперь большой чугунной сковородой, полной аппетитных черных ломтиков, деревянная широкая кровать с вязаной шапочкой, забытой на подушке. Все это по-прежнему проходит сквозь увеличительную линзу и выглядит крупно, значительно, говоряще, как старинная живопись. То одно, то другое хочется потрогать рукой, будто окружающие вещи вобрали и несут в себе что-то от Ольги Николаевны.
Какая вкусная жизнь! говоришь ты.
Правда? Ведь снегне помеха вкусовым качествам грибов? Они народ закаленный и могут расти даже на далеком Севере. Читала, что в Северной Норвегии их шестьсот видов, много на Шпицбергене и в Исландии Как торжественно я повествую о грибах! Впервые в жизни! Ольга Николаевна рассмеялась.
В Сибири на эти белые смотрят как на баловство. (Ты заговорил ей в тон.) Им подавай груздьсоленый деликатес долгой зимы.
Ничего не слышала от вас о Сибири. Вы были там? Ольга Николаевна придвинулась к тебе, и ты ощутил тепло ее колен, хотя прикосновения не было.
Помогал нефтеразведке
Ничего особенного не рассказано. Произнес «Сибирь»и словно опять поднимаешься в воздух на послушной машине. Чувствуешь, как легки слова о Сибирии как тяжелы они об Антарктике: слишком близко соприкасаются Антарктика и травма. В Сибири ты был здоров и молод. И пока говоришь о полетах на буровые, забываешь, как страшны женские колени. Забываешь ночной кошмар в избе и городские мысли о смерти.
Слово найдено. Весь день по любому случаю ты твердишь спасительное «Сибирь». Ты говоришь:
В это время бывали морозы без снега. Странно было глядеть па землю. Она вздыбленная такая, развороченная вездеходами, твердая, словно застывшая лава. Только иней. Вертолеты вместо снега вздымали пыль. С каждым днем иней нарастал и становился похож на снег. Особенно на крышах домов. На ум приходила странная фраза: «Неурожай на снег»
Ты умолкаешь. А она ждет: вдруг что-то промелькнет интересное. И еще, конечно, она остается врачующей женщиной. Понимает, что сегодня Сибирь, пусть даже рассказы о погоде, лучше Антарктики.
А время, удивительно неощутимое, исчезает и исчезает, не успев проявиться. Завтрак. Прогулка. Готовка обеда. Обед. Опять прогулка. Поцелуй под березой и ощущение, что обоих качает, как на лодке. Это ветер раскачивает дерево. Темнеет быстро. «Возвращаемся к себе?» Избывсего несколько двороввстречают неяркими, желтыми прямоугольниками окон. Темнеет своя изба стенами, белеет крышей. Что-то в ней затаенно-радостное. Быть может, она соскучилась? Или ждет какого-то праздника, толпы гостей, песен и топота? Или отражает от своих стен вашу радость, ваши мысли и страхи? Избатемное деревянное зеркало человеческой жизни!
Во дворе вы прихватываете по охапке дров. Тымаленькую, Ольга Николаевнабольшую. С веселящим стуком, шумней, чем надо, сыплются поленья возле печи. Покачивается лампа под потолком. Она висит на шнуре. Вид у нее без абажура сиротливыйи вы выключаете свет, как только разгорается печь. Чтобы быть возле огня, приносите из кухни топчан и, сидя на нем, ужинаете стаканом разведенной сгущенки с хлебом. Что еще надо?.. Сегодня вы так принадлежите друг другу, как будто Земля опустела, все внезапно улетели на другие планеты и надо начинать жить сначала.
Ольга Николаевна неотрывно глядит на огонь, отдаваясь твоему взгляду. Отблески пламени пробегают по ее щекам, груди и коленям. Свитер на ее груди вздрагивает, пульсирует. Она тихо говорит тоном воспоминаний:
Мне понравилась ваша мысль о красоте: природа готовилась к приходу человека. Чтоб он оценил. Держался за жизнь. Я уже не однажды в свои годы чувствовала, как мало впереди времени. Но здесь в избеи вот вы рядомнаходит уверенность в бессмертии. В городской квартире вы видите только сегодняшний, в сущности суетный, день. А в избе раздвигаются рамки твоей жизни, твоих ощущенийбеспредельно. В душу входят десятилетия или даже века. Словно я уже лет триста или еще дольше прожила на Земле и все помню, все узнаю: «А вот, когда мне было сто лет, не с вами ли я сидела так же у такой же печки?» Мы долго жили и будем жить еще дольше и возвращаться к этому огню, чтоб вспоминать пережитое. Смотрите, в каждом угольке, внутри него, бродит какая-то тень, кто-то пытается вырваться оттуда, как душа дерева. Она нас узнала?
Действительно, внутри раскаленных, как бы прозрачных поленьев бьется, гуляет какое-то темное пламя, существо, неистовый пленник. И такого же пленника чувствуешь ты в себе. А Ольга Николаевна глядит мимо тебя, как будто завороженная горячей силой раскрытой, стреляющей печи, гудящей, как дружная пчелиная семья С тобой ли она? Был ли поцелуй у березы?
Ты никогда не думал, что в рисунке губ скрыта вся непохожесть человека на других. Теперь тебе чудится в них вся особенность женской сути. Кажется, что в выпуклости этих губ отразилась выпуклость этих плеч, в изгибе ртаизгиб ее руки, талии, спины, в блеске зубовсияние ее ночных глаз. Ее губысама маленькая женщина, двойник большой, заснувшая на лице. Спит ли она? Буря на волнах шлюпка и на руках у матери заснула девочка. Но вот девочка потянулась, подняла лицо, еще беспечное от сновидений, и губы плывут в улыбке сквозь туман твоего взгляда.
И ее голос:
Мы не забыли закрыть дверь?
Губы так близко, а голос далекий, дошедший сквозь преграды гортани. Ты хочешь прошептать ответи не можешь. Стоило подумать, что изба на запоре, что вы обрекли себя на любовь и что все сказанокак стало тесно в стенах избы; они, может быть, сдвинулись к самой печи; тяжелый сруб сжался, словно горло колодца, стеснил и сдавил вас, навесил над вами низкий потолок. Ты наклонял голову, словно боясь удариться, а на спину давила тяжесть, и локти твои осторожно и гладко заскользили куда-то, ища опоры, и плечо твое, обнажаясь, чувствовало жар огня, и ты прикрыл ладонью белую ее руку.
В печи перестреливались поленья. Оттуда выскочил уголь, упал на железный коврик и засветился, как наблюдающий волчий глаз. Ольга Николаевна перекатила голову по топчану. Отвернулась, задыхаясь. Грудь ее росла, а лицо тонуло, темнело, исчезало, окутывалось прядями волос. В спину тебе смотрел из окна месяц. Незадернутая штора белела от его света, как белеют бинты, марли, операционные салфетки. Он колдовал над твоими шрамами, и ты, в жару, в огне, весь освещенный пламенем, чувствовал, как ползет по ложбине спины его бестрепетный, мертвый свет. Ползет отчаяние. «Ни бессмертия ни простой жизни ничего не будет» А женские губы словно ждали и не могли дождаться глотка воды. Ты уже не видел ни этих пьющих губ, ни крепко сжатых век, ни покатой белизны тела
Не дойдя до берега, море срывается в бездну. И кровь уходит из сосудов. Жгучее солнце печет затылок и щеки. Ольга Николаевна открывает глаза, тянет обнаженную руку к остывающему углю возле печи. Рука повисает, не дотянувшись, укоряя своей красотой.
Видите, шепчешь ты, ни бессмертья, ни
Легко, чуть-чуть касаются спины ее пальцы.
Милый, хороший. Полежите так Разве с вами не бывало после долгого плавания?
Нижние поленья в печи догорают, рассыпаются. Верхние охвачены пламенем. Свет и тени играют на стеклах и потолке, танцуют. Им еще долго танцевать. Огромные глаза Ольги открыты, зрачки затопили радужку. Ее шепот, уверения, врачующие слова лихорадочны. Ее руки трепещут, словно листья на овеваемом дереве. Она улыбается, она любит, она не видит ни окон, ни танцев на стене, ни твоих глаз. Ее волны идут на берег, рушат плотину ее губ, затапливают избу вместе с тобой.
Твой смех в ночи. Догорают поленья. На железном коврике светляками остывают несколько углей. Смех неудержим, как рыданья. Несмело, удивленно, тихо вторит тебе женщина.
Что с вами, милый?
Я хотел умереть покончить и вот вместо этого смеюсь. Счастливый
Идет ночь. Печь остывает. Новые кирпичи быстро принимают и быстро отдают тепло. Под золой еще рдеют угли. Дрова березовыеот них можно угореть, как от любви
Тебя начинает страшить рассвет. Ты куда-то спешишь. Утром ты примешь себя за безумца. Надо сейчас!
Ольга Николаевна
Она открывает глаза.
Ты подавляешь отчаяние страхаговоришь глухо, спокойно:
Будьте моей женой.
Ты всматриваешься в слабо сияющее лицо:
Вы напуганы? Не согласны?
Ну что вы! Ольга Николаевна улыбается непослушными губами, самим движением головы отрицая возможность испуга и несогласия.
Идет утро. В горнице прохладно. Рука Ольги Николаевны поверх спального мешка. Твой взгляд коснулся удлиненной женской ладони, и тонкие пальцы вздрогнули от одного твоего взгляда. Ее ладонь закрылась, как у ребенка от щекотливого прикосновения.
Проходит еще два дня. Деревенская улица не видит вас до самого отъезда.
5
Вы въехали в Москву за полчаса до рассвета.
Как изба на Истринском водохранилище, она с затаенной радостью отражала экранами фасадов шум вашей машины, свет подфарников, ловила стеклами окон промельк ваших лиц. От высотных прямоугольников зданий веяло устойчивой, нерушимой властностью городской жизни; от невысоких улицзаманчивостью московских прогулок, встреч, разговоров об общих ваших делах и планах.
С утра было одно лишь «общее дело»довезти Ольгу Николаевну до Бауманской. Ей почему-то представилось, что там ее ждет целый ворох неприятностей. Она возрождалась для хлопотливых будничных забот. У них была власть над нею, и только утренний блеск ее глаз да припухлые губы делали ее лицо не будничным.
Вот никак не удается привезти вас прямо домой, к родному порогу.
Заметила она или нет ревнивые нотки твоей фразыно глянула на тебя с быстрой улыбкой.
Как это, правда, у нас получается? Ездила с вамии не раз Ах, да. Я то в магазин заскочу, то в аптеку, а вас отсылала.
«С вами», «вас» в ее устах это звучало теперь как особая, интимная нежность, перед которой грубоваты слова «тебе», «с тобой». Ты почувствовал, как обе ее ладони охватили твою руку.
Скоро, скоро только и сказала Ольга Николаевна
На Бауманскойперед самым зеленым особнячкомперебегали дорогу две женщины, одна из них держала за руку девочку. Ты резко затормозил.
Все. Сейчас я выйду, странно ослабшим голосом произнесла Ольга Николаевна и продолжала сидеть. Ты обернулся к ней, и тебя поразили ее крепко закрытые глаза, неподвижное лицо.