Захотелось яблока. В нем спрятано лето. Ползут машины по Солянке, не угомонятся. Захотелось куда-то за город. Неизвестно какими путями пришли на ум стихи одного бывшего однокурсника: «Поселок дачный. Шпалы в инее. Цветные крыши хат в лицо речушки темно-синее, в холодное глядят И бабушка в стекло оконное «ни снег, ни дождь» ворчит. Антоновка, еще зеленая, под лезвием скрипит»
Ольга Николаевна идет и повторяет про антоновку вслух. Сзади слышатся каблучки. Свежий, сочный голос окликает Ольгу Николаевну. Это Лилиана.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
У берегов Антарктидыстрада. Но спать некогда. В эти светлые ночи то на одном, то на другом китобойце бухает (эхо гулко отдается в переборках кают) пушка.
Граната разрывается в теле добычи.
Бегут матросы.
Кита подтягивают, швартуют, несут гарпун, укладывают канат в канатный ящик, а линьпод пушкой, подносят порох, навинчивают на новый гарпун новую гранату дело сделано, и судно-охотник идет по волнам, как взведенный курок, и те, кто не в марсовой бочке и не на мостике, засыпают мгновенно, где приткнулись, не раздеваясь, до нового выстрела.
Ночью может пролететь над ними и Медведев, ловя взглядом ходовые огни китобойца, пристально осматривая морщинистую поверхность моря.
Сейчас середина дня. Медведев возвращается домой после удачной разведки, чтобы «накормить и напоить» машину. Он и его наблюдатель, Виктор Петрович, тоже заработали свой обед. Олег Николаевич движением подбородка показывает Петровичу на циферблат. Ясно: два часа пятнадцать минут в полете, значит, бензина осталось еще на сорок пять минут, но база уже виднеется на горизонте; к тому же Виктор Петрович после того острова фатально уверовал в удачливость своего друга.
Олег Николаевич тоже фаталист: из рейса в рейс верит в свое везение. Но так ли он неуязвим в последнем антарктическом рейсе? Тот полет, запрещенный инструкцией, ему еще припомнят где-то там на суше, на противоположном конце Земли, в авиационном управлении. Мало того, вслед за историей с островом начались мелкие, но грозные неприятности. В одном из полетов у Медведева «раздело» лопасть несущего винтаобнажился каркас. Спустя несколько дней, садясь на китобазу, он чуть не ткнул машину носом в палубу.
Человек девятнадцатого века увидел бы здесь некое знамение, дурную примету, предвестник бедствий. Медведев же считал, что, когда человек живет в гуще опасностей и все силы у него настороже, всегда есть возможность выскочить из любой беды. В досужих спорах о том, есть ли на других планетах существа разумнее человека, он всегда выдвигал свой главный довод: природа никому не дает ничего лишнеготолько то, что помогает сохранить жизнь. Возможности человека выжить неограниченны, в какую бы точку вселенной он ни попали, значит, у него высший разум.
Знамений, конечно, Медведеву не было, но зато были атмосферные неожиданности, беспокойное солнце, чересчур неустойчивая даже для Антарктики погода. Все это подвело его внезапно, а вместе с ним и Виктора Петровича.
2
Вертолету оставалось пролететь над городом айсбергов, за которыми, как пригородный завод, дымила, клубила белый пар китобаза.
Такой большой город друзья видели впервыевнизу проплывали и развалины храмов, и длинные современные здания, только без окон, и крепости с башнями, и прекрасные особняки с тоннелями сквозных арок. Все, что часто встречается по одиночке и группами, собралось здесь и перемешалосьи рядом с разнообразными пришельцами из других вод Антарктики грузно сидели в воде длинные плосковерхие хозяевастолообразные айсберги. Среди несокрушимых твердынь с отвесными стенами встречались и накрененные, готовые перевернуться здания и уже перевернутые уродцы с бутылочного или бурого цвета фундаментамислоями каких-то донных пород.
На все это приволье льда ложился желто-серый отсвет небесотсвет мирный, пасмурно приглушенный и усыпляющий. Только далеко в стороне от китобазы небо стояло грязно-сиреневое, недоброе из-за толпящихся тучгустейших, слоистых, мощно клубящихся. В какой-то миг их нижние края закрыло и размыло неясное серенькое марево.
Марево придвинулось, стало туманом. Языки его быстро поползли над водой, как дымный хвост за ракетой, вертолет попал сначала в легкую кисею, а чуть позже укрылся молочно-серым одеялом. И вот этот кокон, комок тонкой шерсти с металлом и людьми внутри понесло куда-то в невидимых ладонях.
Медведев выругался. Включил радиокомпас. С базы шли сигналы, протягивались леером, за который можно было держаться.
Но идти прямо, нестись в тумане над зданиями ледяного города было опасно, и пилот стал чутьем нащупывать «окружную дорогу».
Сворачивая, летя по дуге, он где-то просчиталсяокружная получилась чересчур длинной, и, когда вертолет вновь выбрал прямую, эта прямая показалась друзьям бесконечной.
Радиосигналы манили и обманывали, как свет в степи. Друзья видели друг друга словно сидящими в вечерней комнате, где светилась только шкала приемника. Медведев что-то крикнул, и Виктор Петрович по метнувшейся стрелке радиокомпаса понял: прошли над базой! Тогда он откинулся в кресле и вздохнул, ослабляя напряжение. У него было чувство, что не Медведев, а он сам управлял машиной и уже утомился.
Через минуту сигналы с базы, однако, прекратились. Их не было треть часа. Машина блуждала в воздухе. Потом база откликнулась. Сколько теперь до нее лететь?
У нас были неполадки. Что с вами? Где вы?
Не знаю, отвечал Медведев. При первой возможности совершу вынужденную посадку.
Внизу что-то белело в гуще тумана. Так сквозь толщу воды в каком-нибудь черноморском заливчике глубоко виден светлый камень. Машина летела над краем широкой белой площадки, и Олег Николаевич пристально смотрел вниз. Бензина оставалосьтолько НЗ.
Вертолет покружил еще в некотором раздумье и остановился в воздухезавис. Машина спускалась все ниже и ниже, разгоняя туман лопастями несущего и хвостового винтов, рождая ветер. Легкий снег на плоской вершине айсберга поднялся в воздух.
База! Иду на посадку. Ориентир: длинный столообразный айсберг, длина метров сто
Грубый, резкий толчок посадки. Все медленней вращаются лопасти, еле видимые в тумане. Обвисают все! Остановка двигателяпрекращение радиосвязи. Ледяной плен. Тишина.
Где-то мы сейчас? не вылезая из кабины, проговорил Олег Николаевич. Он раздумывал, сам к себе обращаясь.
А я знаю, дорогой? сказал Виктор Петрович.
Олег Николаевич распахнул дверцу, впуская холод. Не остерегаясь, выскочил на снег. Снег проваливался, скрипел, но под ним была твердость железа. Лед.
Как из мешка котят вытрусиливот кто мы сейчас! сказал он наконец.
Виктор Петрович выскочил следом и тоже деловито потопал ногами.
3
Туман продержался сутки. Он давил грудь, пропитывал одежду. Жили, как под осенним дождем. Одно благоуже стояло антарктическое лето без морозов. Да, всего лишь! Потом пелена истончилась, исчезла, открыв взгляду огромный пустынный круг воды и над ним непроницаемо серый купол неба. Под ногами была открытая всем ветрам и непогодам относительно ровная «крыша»такой бывает речная поверхность, скованная льдом и присыпанная снегом. Кое-где лед был обнажен и растрескан. Изломы его струили голубое сияние. Громада айсберга всюду имела отвесные стены, и только один его край был сильно сколот и спускался к воде горкой голубого скользкого льда.
Бензина в баке оставалось на полчаса полета. Олег Николаевич опробовал двигатель. Машина была в исправности. Они слетали на разведку, не теряя из виду свой айсбергединственную посадочную площадкуи вернулись ни с чем. Теперь они жгли паклю, смоченную в бензине, заталкивая ее в какое-то подобие печурки из цинкового ящика. До этого в ящике был упакован двухсуточный запас продуктов: тушенка, галеты, шоколад, соль и вода. Они кое-как подогрели полбанки тушенки и съели ее; выпили подогретую воду.
Можешь ты прикинуть, сколько до базы? спросил Виктор Петрович.
Медведев сузил глаза, глядя на яркий снег.
Миль десять двадцать а может, пять. Айсберг, кроме того, движется.
Айсберг, конечно, плыл, но они этого не чувствовали. Слышно было, как пушечным выстрелом ударяет волна в стены, но сама гора неподвижна. Нет корабельной качки. Незыблемая твердь.
Материк! сказал Виктор Петрович. Первая зимовка на материке, как у Борхгревинка. Был такой норвежец, слыхал?
Да, но меньше, чем о других.
Только через семьдесят лет после того как наши, русские, открыли Антарктиду, на материк ступила нога человека. Это был он. Парень был моим братом-натуралистом, а пошел в плавание матросом китобойного судна. Первая зимовка на материке, когда он возглавил научную экспедицию, тоже его заслуга. Тогда ему было тридцать четыре. Молодость!
Молодость, кивал Медведев.
Так они переговаривались, грея руки о стенки теплого ящика, но размышляли не о тех, кто открыл Антарктиду или ступил на шестой материк. Они жгли бензин, которого хватило бы сейчас перелететь на базу, появись она поблизости. Но жечь надо. А что будет, когда отполыхает последний литр горючего? И что будет, когда китобои их обнаружат? К айсбергу судно не пришвартуешь. Морская вода с высоты серая, но над подошвою она синяя, а если пенится, то молочно-голубая, все с тем же мертвым оттенком. Друзьякаждый про себяприкинули на глаз: метров на полста можно подойти к айсбергу, не ближе.
Им стало не по себе.
Ночью они спали по очереди, забрав к себе в кабину остывшую печку. Теплее от этого не становилось. Тот, кто дежурил, держал на коленях ракетницу и обозревал смутно поблескивающую воду, сумеречные дали. Иногда где-нибудь на небосклоне возникал призрачный лунный свет без луны, свет тревожный и нерешительный. Тускнея и угасая, он оставлял ощущение какого-то увядания без расцвета. Становилось нестерпимо одиноко, накатывала странная боязнь, что спящий умер, тянуло тронуть его за плечо. Дежурный наклонялся к лицу спящего, вглядывался в него широко открытыми глазами
Смена кончалась, один будил другою и радовался, что тот потягивается, зевает, трет глаза, отпускает несколько крепких выраженийвсем проявлениям жизни. Отдежуривший устраивался поудобней и, мечтая хотя бы в сновидении сытнее поесть и согреться, сам погружался в забытье.
Утром их встревожили неопределенные звуки, идущие изнутри айсберга. В глубине горы, казалось, шла работа, кто-то с ворчаньем и треском продирался наружу. Этот зверь на время затихал, как бы прикидывая, где ему выйти, потом опять возился. Так длилось, наверно, с час. Внезапно друзья увидели, как из старых трещин посыпались голубые брызги осколков; звук раздирания прошел под твердью льда, отдавая в ноги, из утробы вырвался громовой гул, будто они были на маленьком вулкане; лед лопнулони не сразу поняли где, и часть отвесной стены в некотором отдалении от машины обрушилась в море.
На старичке живем, заметил Виктор Петрович. Песок сыплется.
Медведев хмуро отвел глаза. Опустив голову, он медленно стал прохаживаться, с силой притоптывая снегтри шага к вертолету, три обратно, и опятьтри шага туда, три обратно.
Ты что, как медведь в клетке? негромко спросил Виктор Петрович.
Олег Николаевич прохаживался, не отвечая. Виктор Петрович подошел к нему.
Так-так, сказал он. И тут Медведев почувствовал, что падает.
Лежа на снегу, Медведев обернулся:
Ты что? Он еще был занят своими мыслями. Это ты сделал? Или я споткнулся?
Виктор Петрович усмехался, расставив ноги.
Поднимись, разберемся.
Не успел Медведев подняться, как Виктор Петрович опять придвинулся.
Легкий толчок, подножкаи Медведев опять в снегу. Но он уже успел увлечь за собой друга.
Через мгновение пустынная площадь айсберга огласилась боевыми выкриками, шутливыми ругательствами. Друзья катались возле машины. Каждый старался уложить другого на лопатки и, захватив пригоршню снега, натереть другому щеки.
Врешь, хлопец! Где тебе против флотских!
Постой! орал Медведев, изворачиваясь и оказываясь над ним. «Мне сверху видно все, ты так и знай!»
Они горячились, чертыхались и хохотали, а ледяная гора тихо, приглушенно ворчала, прислушиваясь к человеческим голосам.
Чуть позже в стороне от айсберга, у самой границы серого и голубого цвета, появились два горбачакиты, запрещенные для охоты. Они тоже резвилисьвыскакивали из волн, будто в воздух поднимались аэростаты, и с тяжким всплеском обрушивались назад. Встав на ноги, борцы заметили вдалеке и семью промысловых животныхкашалотов, потом еще и еще. Можно было надеяться, что кашалоты собираются в стадо и кто-нибудь из них приведет сюда китобоец.
Все киты вскоре исчезли, исчезли и их спутникибурые поморники и капские голуби.
Думаю, сказал Олег Николаевич, нас ищут в том городе айсбергов. Но этим можно заниматься вечно: столько там улиц и не всюду сунешьсясдвинутся еще и раздавят
На третью ночь они оба не спали. На ужин съели по три дольки шоколада и половине галеты, запили холодной водой. Промерзнув, они уже не могли согреться ни дрожью, намеренно усиленной, ни полным расслаблением мышц. Порою оба впадали в полузабытье, и тогда становилось теплее. Появлялись приятные воспоминания или просто картины прожитой жизни.
Виктору Петровичу вспоминалось, как был он мальчишкой и по вечерам купал в Дону лошадей. Удовольствиеразнуздать лошадь, снять с нее седло и вынуть мундштук изо рта, чтобы она могла сжать челюсти, не захлебнулась, и вскочить на нее и самого себя почувствовать без узды, на воле!
Лошадь плывет по-собачьи, прямо, подняв голову так, чтобы в уши и ноздри не попадала вода. Спина у нее над водой, хвост по воде стелется. А есть и такие, на которых, плывя, словно скачешь галопомобхватишь ее шею руками, и тебя, как по волнам, качает вверхвниз. Если надо повернуть, пошлепаешь рукой ей по шееона тебя понимает и слушается. Случалось, что прыгнешь с лошади вбок, занырнешь, вынырнешь, ищешь ее глазами, подплывешь, ухватишьсяи так она тебя тянет до берега. А вода теплая, теплющая, нагретая за деньтак бы в нее сейчас, как в ванну, и погрузился и помолодел бы в ней до возраста того мальчишки
Может, потому и вспоминаешь себя мальчишкой, что скучаешь о сынене столько о нынешнем взрослом мужчине, давно живущем своей отдельной жизнью, сколько о том, который мог бы упиваться ребячьими забавами и которому можно было бы потом рассказывать: вот сидел с ракетницей в вертолете, на айсберге
Он прерывает молчание:
Какое чувство вызывает Антарктика! Как писал австралиец Моусон, это «одиночество внеземных миров».
Медведев только шевелится в кресле. Иногда бухает волна. Иногда в море раздается пронзительный обезьяний крикголос загулявшего пингвина. Отчего он кричит? Может быть, попал в беду?
Виктор Петрович приоткрывает дверцу и запускает в небо ракету.
Равнодушно разлепляет глаза Медведев. Его тоже изнуряет бездействие. На острове было бы много дела, но здесь, на глади айсберга Хоть разбирай машину до винтика и собирай ее снова! Хуже нет, когда не спится антарктической ночьюмерещится черт знает что. В сорок летподумать только! в особо трудные дни рейса на него стали накатывать непривычные мысли о старости и даже не мыслиясные картины, видения. Что же это такое с ним?
Первый раз к нему пришла картина будущей старости, когда он брал с острова последнего оставшегося человека. Тогда казалось, что от необитаемой глыбы среди океана, а за ней от еще более необитаемой страны Антарктиды в вертолетную кабину несло холодом последних лет на земле, как их себе представил Медведев. Чуть позже его видения стали обитаемее, конкретней. Это был уже одесский закуток, маленькая комната с узким окном, в тесной квартирке, где живет еще одна ослепшая русская старуха со своей уже пожилой дочерью. Старуха ослепла недавно, еще не привыкла к слепоте и, просыпаясь по утрам и видя перед глазами кромешную тьму, пугается, причитает: «Где я? Господи, спаси и помилуй! Дочка, дочка, где я?»и с трудом после долгих увещеваний соображает, что она не умерла и вокруг нее не дощатые стенки И Медведеву почему-то рисовалось, что эта старуха, словно обретя вечность, будет жить и в его старости и будет все так же бояться темноты и могилы и не однажды его разбудит ее стонущий голос.