Ну прости, если в чем. Понадоела я вам довольно. Поминайте как звали тетю Сашу вашу!
1936
Крупный зверь
Глава первая
В юности Манос работал учеником на конфетной фабрике, но «образования», по его словам, не закончил родители вытребовали домой и женили. С тех пор осталась у Маноса страсть во всем походить на служащего. Он не расставался со своим парусиновым плащом. На голове у него всегда была суконная фуражка, позеленевшая от времени, над светлым козырьком темнело пятно: след какого-то знака.
В деревне Манос старался все время быть на виду. Любил руководить. Весной ему предложили стать агентом Охотсоюза, Манос так обрадовался, что в тот же день поехал в район заказывать себе штамп. Потом он не расставался с ним: то и дело прикладывал к бумаге и расписывался.
Когда потребовалось выбрать в Старом селе колхозного охотника, Манос сам обошел всех и на лужок среди деревни вынес стол, стулья для себя и председателя. На стол положил он зачем-то канцелярские книги, счеты, свой штамп и попросил председателя колхоза Макара Ивановича сказать вступительное слово. Макар Иванович добродушно улыбнулся и, весело осматривая собравшихся, сказал несколько слов. Потом он дал слово Маносу. Манос поднялся за столом, прямой, величественный, разгладил рукой широкую русую бороду, достал из кармана платок и помахал им перед своим лицом, как это делал один районный оратор.
Все с любопытством наблюдали за ним. Женщины тихонько посмеивались.
Манос наконец овладел собой, взял в правую руку очки, не надевая, поднес их к глазам и стал рассматривать какую-то бумажку.
В списке четверо граждан: я, председатель Макар Иванович и вот эти два старца
Он показал на старейших охотников, Лавера и Онисима.
Несколько смущенные торжественностью обстановки, старики сидели на канаве и нюхали табак из одной табакерки.
Короче сказать, я себя снимаю, заключил Манос свою речь.
А мне в лес ходить будет совсем некогда, сказал Макар Иванович. Остаются Лавер и Онисим. Которого из них выберем?
Стало тихо. Собранию было трудно решить, которому из стариков надо оказать честь.
В это время Манос, снова просматривавший свою бумажку, вспомнил, что не сказал такого, без чего доклад не мог считаться законченным, быстро поднялся и проговорил:
Ну, какие у вас будут ко мне вопросы?
Все ясно, улыбнулся Макар Иванович. Давайте голосовать.
Лавер и Онисим, как бы ничего не замечая, осматривали небо.
Лето наступило жестокое. Начинались лесные пожары. К ночи вместе с туманами опускался на деревню густой синий дым, росы пахли гарью. Иногда луна стояла в вышине зловеще красная, подобно затухающему солнцу, а солнце вставало незнакомо лохматое, и в тусклом свете расплывались очертания полей и деревни. Тускнели белые северные ночи. В лесах, не созрев, высыхала дымчато-синяя черника.
К Данислову ходят лоси, не глядя на ровесника, сказал Онисим.
Да, воды нигде нет
Собрание зашумело. Макар Иванович покрикивал, стараясь навести порядок.
Сквозь шум Онисим услышал осторожный голос Маноса:
Этот вопрос очень трогательный. Если бы я хотел, да меня не выбрали, так я бы сна лишился, а то заболел Как же, обществом обракован!..
Онисим настороженно повернул голову. Манос умолк, не досказав. Шурин Маноса Гришка, стоявший рядом с ним, сразу отошел от стола. Онисим посмотрел на ровесника. Губы Лавера были плотно сжаты, подстриженные седеющие усы торчали сердито. Лавер больше не тянулся к раскрытой табакерке соседа. Онисим с возрастающим беспокойством стал ждать конца собрания и ни на кого не смотрел.
Значит, Онисим! крикнул Макар Иванович. Ну вот и с этим закончили.
Собрание расходилось. Старики тоже поднялись и медленно зашагали по дороге.
Онисим испытывал чувство вины. Это чувство вырастало в нем стремительно и неудержимо и заслоняло все другие мысли.
Лавер тоже думал о чем-то своем, как казалось Онисиму печальном: так думали мужики двадцать, пятьдесят лет тому назад, когда им в чем-либо отказывал мир
После собрания Онисим отыскивает Лыска. Быстрый и ласковый кобель бежит к нему с поля.
Онисим разбирает свою «ижевку» и части ее прячет под пиджак. Потом он берет сумку с кротоловками и выходит в поле. Лыско бежит за ним.
На пригорке, около маслодельного завода, шумно. Сегодня выходной перед началом покоса. Бригады собрались потолковать. На целых две недели люди разбредутся по далеким лесным урочищам, по рекам. Часть отправится к озеру Воже косить осоку. Кто-то напевает. Нефедова молодуха Таисия пляшет «под сухую». Крики, смех.
Полная красивая молодка Александра Мурышиха высмеивает Маносова шурина Гришку:
Вот, матушки, и выходит ко мне навстречу: «Я тебя не пропущу». «А что такое, что не пропустишь? Так вот и будем стоять на дороге?» Он ко мне. «Опомнись, Григорий батюшко». Опамятовался, стоит. «Ради бога, никому не сказывай. Я как твои глаза вспомню, так мне покою нет». «Так что же, мне их замазать?»
Все смеются.
Гришка в стороне смущенно отмахивается:
Не слушайте ее, болтушку.
Гришке всего шестнадцать, но он высок ростом, плечист, руки у него длинные, мускулистые, движения неуклюжи.
Ты, Гриша, утвердись, советует ему Манос. Раз получается любовный обрыв, значит, делать нечего.
И сам смеется.
Бабы, кричит Мурышиха, вы чего хохочете? Мне его сейчас, может, и от правды жаль
Так в чем дело? говорит пожилая Устинья Белова. Вот пойдем косить кустиков-то много
Мурышиха с достоинством поворачивается в кругу.
Ой, бабы, разве мне такой нужен. Этот и захватить как следует не умеет
Опять все смеются.
Гришка отходит к заводу и садится на камень.
Онисим пробирается сторонкой. Он сжимает под пиджаком части ружья и с опаской посматривает на Макара Ивановича. Остается шагов десять до гумна. За гумном уже никто не остановит
Решил сходить? кричит из толпы Макар Иванович и делает к Онисиму несколько шагов.
Онисим останавливается.
Да вот с кротоловками.
И, не дожидаясь, поспешно идет.
Ну-ну, сходи, добродушно говорит ему вслед Макар Иванович.
В лесу Онисим отдыхает от всех забот и горестей. Здесь его волнует все: неожиданно вспыхнувшая на солнце лиловым пламенем верхушка ели, клыхтание тетерки, свежий след медведя, заросшая лесная река с древними холодинами, со светлой зеленью молодой рябины.
Онисим внимательно смотрит под ноги и в каждую кротовую кучу зарывает капканчик. Лыско бежит стороной, неся морду по земле, как настоящая собака
Летом прошлого года Онисим принес в избу корзину с пятью маленькими слепыми щенками, поставил среди избы стул и выклал на него один за другим всех щенков. Щенки попискивали, тыкались друг в друга смешными, голыми мордами и падали на пол. Падающих Онисим бросал обратно в корзину. Вскоре на стуле остались только два щенка: белая с черными пятнами сучка и черный кобелек. Они долго ползали по стулу. Наконец, сучка упала, угадав прямо на голову, и заскулила. Кобелек остался на стуле один. Он несколько раз подползал к краю плоскости и уже заносил над пропастью лапу, вытягивал шею, но каждый раз попискивая отползал обратно. Вот он выполз на острый угол стула, опустил книзу морду и на несколько секунд остался неподвижен. Потом резко дернулся назад.
Дрожащими от волнения руками Онисим взял его за шиворот и опустил на пол. Потом он поднял корзину с четырьмя щенками, наказал снохе Ирине, чтобы она не выпускала ребятишек, взял в сенях заступ и ушел к овинам. Вернулся он с пустой корзиной и, как разделся, сразу подошел к черному кобельку. Он взял его к себе на колени, открыл рот, ощупал у него нёбо, ощупал за ушами, осмотрел лапы, грудь и остался доволен. Он велел восьмилетней Катьке отвязать в сарае тоскующую Найду. Найда вошла, худая и жадная, и прямо с порога бросилась к сыну. Она принялась его лизать и тихонько повизгивала. Ребятишки сидели вокруг них на корточках и наблюдали, как единственный из пяти сосал мать.
Онисим назвал кобелька Лыском и с величайшей заботой следил за тем, как для Лыска мало-помалу открывался широкий сложный мир сенного сарая, бурьяна около рябины и избы.
У Лыска скоро прорезались глаза. Об этом ребята узнали неожиданно, хотя с пеленок привыкли к собакам. Первой узнала Катька и вынесла щенка на пыльную улицу. Широкий, неуклюжий Лыско смешно прыгал, почти не отделяясь от земли, вилял хвостом и пытался лаять. Потом он бегал за Катькой, по брюхо утопая в мелком песке, и, запутавшись, падал через голову. С крыльца он скатывался кубарем. Ребятишки от души хохотали.
Через неделю Лыско уже сам мог взбираться по ступенькам крыльца, не падая и не скуля. У него появилась удивительная смелость. Он один выходил на большую дорогу и тявкал на пробегавших мимо взрослых собак. Он шел с ребятами в поле, на реку, купался вместе с ними.
Так постепенно Лыско превратился в молодую собаку. Онисим ждал этого с нетерпением. Он наблюдал за первой схваткой Лыска с кобелем Макара Ивановича Шариком. Шарик был старше и сильнее Лыска и, если бы их не разнять, загрыз бы его совсем, но Лыско не сдавался: окровавленный, с порванным ухом, он рвался из рук Онисима. Онисим стал еще пристальнее следить за Лыском и ясно видел, что такой хорошей собаки у него за всю жизнь не бывало
Вот она и белка: маленький, совсем еще рыжий комочек на сосне. Ее выдает шишка, гулко упавшая на дорогу. Онисим подзывает Лыска и показывает ему на белку. Лыско видит зверька. Он удивлено застывает на месте.
Полай, собачка. Пола-а-ай
Лыско пищит. Белка насмешливо посматривает на него и шевелит пушистым хвостом. Лыско тявкает. У Онисима начинает сильно биться сердце.
Давай, давай
Лыско тявкает снова, царапает ствол лапами и вдруг отрывисто, неуверенно, с оглядкой на хозяина принимается лаять.
Онисим снимает фуражку и вытирает с головы пот.
Лыско лает громко, беспрерывно, с волнующим повизгиванием и бегает вокруг сосны.
Онисим достает части ружья, собирает их и вставляет патрон с бекасинником. Потом он несколько отходит от сосны и уже спокойно, привычным движением поднимает ружье.
Это нехорошо, но белка должна быть убита: собака учится находить.
Онисим ровно касается пальцем спуска. От грохота Лыско подпрыгивает, но, мгновенно сообразив, в чем дело, принимает белку на зубы.
Не тронь! кричит Онисим.
Но белка еще жива. Перехваченная посредине острыми сверкающими зубами Лыска, она царапает когтями сухой мох и пищит. Большие яркие глаза ее полны смертельного ужаса.
Хватит! Отпусти.
Онисим вырывает у Лыска белку. Теперь она уже не двигается, повисла на руке приятно тяжелая и теплая.
Лыско прыгает и визжит от радости. Потом, как сумасшедший, бросается в лес. Онисим слышит шуршание задеваемых им сучьев.
Так, так говорит Онисим, побегай, пока глуп.
Он отсекает по суставам передние беличьи лапки и, подозвав Лыска, бросает ему. Лыско подхватывает их на лету и ест жадно и быстро, не роняя изо рта, сильно встряхивает головой и урчит.
Онисим любуется им.
Потом Онисим натаскивает Лыско разыскивать белку по следу и поднимает ее с земли на дерево.
Поставив все капканы, Онисим разбирает ружье, снова прячет части его под пиджак и возвращается в деревню.
Дома, не раздеваясь, он идет к Лаверу и рассказывает о собаке.
Лавер молчит, полуобернувшись к нему. Он в одной рубахе, в старых валенках, на руках холщовые рукавицы: собрался в хмельник исправлять колья. Сердито торчат его усы.
Да, собака, несколько потускнев, говорит Онисим. Для нас собака это все
Лавер проходит в хмельник, ничего не ответив
Опечаленный Онисим возвращается домой. Его снова мучит чувство неловкости, и это пугает его. Он начинает следить за соседом и каждый раз открывает в нем что-нибудь такое, чего раньше не замечал. Так, например, Лавер, здороваясь, не подает руки. Если нужно занять табаку, он присылает внучку Наташку.
Тревога не утихает. Онисим прислушивается к разговорам и однажды узнает, что о размолвке их догадываются многие.
Но теперь он мало видит людей. Каждый день в лесу. Уходя из дому, он привязывает Лыска в сарае и велит Катьке отвязать его через час. Он запутывает свои следы в огородах, за гумнами, делает по полю большой крюк и направляется в лес не через Сарьин поток, где всегда ходит, а через Дедово. Вот и биржа. Три большие сосны встречают его еле уловимым шумом. В прохладной тени свистят синицы. Онисим облегченно вздыхает, еще раз осматривается и влево у ольхового куста видит Лыска. Кобель падает на брюхо и ползет к Онисиму. Онисим поднимает ногу, Лыско ужимается и закрывает глаза. Не ударив его, Онисим опускает ногу. Ошалев от радости, Лыско прыгает, катается по траве, потом вскакивает и стремительно бежит в лес. Онисим идет за ним и не может сдержать улыбки.
Впереди звенят косы. Лыско начинает лаять. На тропу выходит Макар Иванович. От него веет хозяйственностью. На нем вышитая полотняная рубашка, витой лиловый пояс с большими кистями. На поясе позванивают ключи.
Три стога сворочали. Сено, как гарус! весело говорит Макар Иванович и, заметив Лыска, кивает на него Онисиму: Не мог спрятаться?
Не мог. Разыскал, улыбнулся Онисим.
Да, пока он в лесу лишний. В избушке не был?
Нет.
Ох, сейчас у озера хорошо вздыхает Макар Иванович.
Стоят молча. Онисим спешит: к обеду надо выбраться на старую лесную дорогу и осмотреть все кротоловки. Макар Иванович не уходит.
С пожни слышится голос Александры Мурышихи:
Смотрю, матушки, и вправду Игнашонок. Борода широкая, черная. Пьяный. «Ты что, Платон?» «Да вот странствую» «Из колхоза вычистили?» «Вычистили, так их, растак». «А ты бы меньше пил да работал». Молчит. Глаза красные
Редкие тени под елками неподвижны. Пахнет далеким лесным пожаром.
Что это у вас с Лавером? не глядя на Онисима, говорит Макар Иванович.
Онисим мрачнеет:
Нет-нет, что ты!
Вам, старикам, надо жить дружно, не слушая его, продолжает Макар Иванович. Что это вы на самом-то деле!
Онисим смотрит в сторону. Ему кажется, что дело у них с Лавером зашло слишком далеко.
Нет-нет, ничего, повторяет он и уходит.
Лавер тоже ловил кротов. Иногда старики вместе отправлялись из деревни и до самого леса шли молча. В разное время оба они навестили свои лесные избушки и путики. Тропы Онисима шли через древние урочища и болота Красная ледина, Сосновец, Великие мхи. Изба его стояла на Шивде, близ озера Данилова.
Лавер обитал километрах в двух от него, за лощиной, на берегу речушки Укмы. Тропы его шли через Высокую Гриву, Борки, Толоконные горы. Пути их пересекались на берегу Шивды, у старой вырубки. В этом месте был переход за реку: две жидкие лавинки, тонкая жердь с берега на берег перила. К перилам они приставляли колышек. Иногда один из них выходил на ночлег раньше. Тогда он, как было условлено, ронял колышек на землю. Другой, идя после, поднимал колышек и снова приставлял к перилам, как бы запирал вход в глубину острова.
Онисим пришел к озеру и увидел, что поляна перед его избушкой густо заросла травой. Трава скрыла все щепки, наполовину спрятала черный овал пожога. У самой стены избушки поднялись и опушились кусты волчьих ягод, сильно подрос можжевельник. Он сейчас цвел и, когда Онисим, проходя мимо, задел его, весь покрылся голубой пылью.
Изба стояла все так же насупясь: крохотная, черная, без окон, с маленьким квадратом двери, с черным очагом, сохранившим еще белизну прошлогоднего пепла. На полу остались неубранными сосновые дранки, дрова. Кто-то был в избушке после него глухой осенью.
Онисим поправил крышу, приделал к двери новую деревянную ручку и пошел по берегу озера отыскивать плот. Попутно он осматривал все заливы, бухты, мысы, поросшие осокой: все было так же, как он оставил. Только в одном месте в воду упала подгнившая ель и загородила дорогу. Онисим разрубил ее и сухой кряж отнес к избушке на дрова. Плот нашел на противоположной стороне. Он был причален в устье безымянной речушки, теперь совершенно высохшей. Онисим связал плот свежими черемуховыми вицами и перегнал на другую сторону. Потом он нашел в стороне сосновую валежину, отрубил от нее несколько кряжей, принес их к избушке, разрубил на чурки и нащепал громадный ворох лучины. Он связал сырую, кисло пахнущую лучину в большие пучки и поднял на потолок избы. Весь темный угол под крышей он забил лучиной.