Удовлетворенный, долго сидел на пороге. Теперь все было готово к осени.
Перед уходом домой он подмел в избушке пол. Взял с полки деревянное корытце, ложку, вымыл их в озере и завернул в старую газету. Потом собрал на нарах сухую траву и нарвал свежей.
Он не утерпел и прошел в верховья Шивды к старой вырубке. Колышек у перил стоял нетронутым, хотя Онисим знал, что сосед прошел впереди него. Впервые за целые десятилетия была нарушена условность. Теперь сомнения не было: Лавер сердился.
Онисим думал об этом с болью и чувствовал желание видеть его. Он вспомнил всю их долгую трудовую жизнь в лесу, бесчисленные встречи у костра, на дожде под елкой, иногда во тьме осенней ночи, на тихой тропе, когда, запаздывая, спешили они в избушки к теплу и свету, в мир бесконечно милых вещей и привычек.
Да-да, я еще тогда подумал, что из тебя выйдет охотник, запинаясь и нащупывая в темноте палкой, говорил Онисим.
Ничего, я был цепок отвечал Лавер.
Они проходили местами, где впервые узнали друг друга: развилка старых дорог, край Федорова болота, иногда останавливались, садились на колодину и курили
Глухой осенью, больше сорока лет тому назад, Онисим встретил здесь широкоплечего парня с большой пестрой собакой. Собака лаяла в высокий осиновый пень, а парень стоял поодаль, курил и, видимо, не знал, что делать. Онисим внимательно осмотрел пень. Около средины его темнели три отверстия, внутри была пустота. Больше дыр на пне не было. На земле около него виднелся порон: старый мох, сухие сучки, трухлявая сердцевина дерева.
Давай пополам? сказал Онисим.
Давай, нерешительно ответил парень.
Да ты стрелять-то умеешь?
Стреляю.
Онисим осмотрел шомполку парня и нашел, что в ствол ее могли пройти два пальца. «Эдакая страсть, подумал Онисим. Уж лучше бы обойтись без выстрела».
Вставай вон туда, приказал он.
Парень встал на указанное место и взвел курок.
Онисим принялся срубать пень. Собаки смотрели вверх и повизгивали. Дерево не гудело под топором. Дряблый, короткий звук угасал тут же в оранжевой зарубе. Онисим норовил свалить пень между толстой березой и сухой елью: здесь было гладко, замерзшая трава полегла и сжалась, кое-где торчали темные кисти багульника, блестел ледок. Пень упал. Онисим быстро заткнул мохом все дыры на пне, осмотрел его и про себя сказал:
Тут.
С вершины Онисим заткнул дупло рукавицей и сквозь нее стал совать суком.
У тебя котомка-то хорошая, обратился он к парню, выклади из нее все да подай сюда.
Парень освободил котомку. Онисим надел ее на вершину пня.
Держи.
Парень стал держать котомку, а Онисим принялся тыкать суком с другого конца.
Ой! крикнул парень, в котомке кто-то есть.
Онисим подскочил к нему, сжал котомку.
Ну, сейчас хоть живую понесем.
Парень все еще не понимал.
Онисим поднял котомку, сильно ударил ею в этот же пень и вытряхнул на землю большую куницу.
Ну, вот, проговорил он уже с улыбкой, сейчас скажи: чей ты?
Из самого Пабережья. Никиты Сержантова сын Лавер.
Внук Исака?
Исак был знаменитым охотником Пабережья. Место в лесу, где он проживал осенями, до сих пор звали Исаковой тлилью.
А я из Старого села, продолжал Онисим. Трубиченка слыхал? Вот я самый и есть Трубиченок.
Парень почтительно посмотрел на него.
Онисим был небольшого роста, крепкий, складный, носил пушистые русые усы, голубые глаза смотрели доверчиво и внимательно. С виду ему было года двадцать два, не больше.
Так меня прозывают.
Они курили и беседовали. Парень не отличался говорливостью. Он только отвечал, ничего не спрашивая.
«Бушуй, подумал Онисим. В деда: тот, говорят, людей из своей избушки гонял».
Он мельком осмотрел худое скуластое лицо парня, его громадные руки, плечи и решил: «Как дед, пойдет на крупного зверя».
Онисим поднял куницу. Она была еще теплая и перегибалась в руке. Гладкая шерсть ее сияла.
Видишь ли, сказал Онисим, если мне унести куницу, ты обидишься. Возьми. Будет совесть поделишься, не будет как хочешь.
Парень унес куницу, вскоре продал ее за тринадцать рублей и выслал Онисиму шесть с полтиной.
Так они познакомились.
Потом Лавер пришел в Старое село примаком к соседке Онисима, молодой вдове Агафье. С тех пор охотники стали неразлучны.
Однажды, после совместной охоты на медведя, Онисим подумал о своем товарище: «Он ловок и смел, как дед». И высказал Лаверу свою затаенную мысль:
Хочу поселиться в лесу.
В лесу? удивился Лавер. А ведь я тоже об этом думал
Они прошли свои путики, как землемеры. Наделали на деревьях затесков, кое-где поставили свои охотничьи знаки. Онисим вырубал две сходящиеся под тупым углом линии наподобие расправленных крыльев. Лавер ставил две параллельные линии и в середине крупную точку, что означало капкан большую угрозу крупному зверю.
Просек в лесу не было. Люди, приходившие сюда на охоту или за морошкой, за клюквой, пользовались тропами Онисима и Лавера.
Как только поспевала рябина, Онисим и Лавер отправлялись в лес и начинали поднимать жердки на рябчиков, ставили слопцы и петли на крупную птицу. Лавер завел себе собаку-медвежатницу. Онисимова лайка находила и птицу, и белку, и земляного зверька, но медведя боялась смертельно и жалась к ногам хозяина, если ей приходилось провожать его к капкану, в котором сидел зверь.
Онисим не ошибся. С годами его сосед становился более и более похож на своего сурового деда. Он неделями мог не видеть людей. Он даже домой в баню не ходил. Жарко топил в избушке каменку, грел воду, забирался на полок и протирал тело еловой хвоей. Охотникам, приходившим к нему на ночлег, Лавер рассказывал небылицы о своей избушке: поставлена на лешевой тропе, часто ходит хозяин, вышибает трубу, хохочет по ночам, за темной стеной
Онисим вспоминал случаи, когда ему хотелось поговорить, а сосед уходил или молчал. Это злило Онисима, он давал себе слово не встречаться с ним и на следующий день делал лишний крюк по лесу для того, чтобы его увидеть. Теперь он тоже не мог не думать о нем. И все-таки каждый новый день отодвигал их друг от друга дальше и дальше.
Глава вторая
Расставив кротоловки, Онисим иногда ночевал в лесу. Теперь он часто встречал здесь людей. Вторая бригада перебралась косить к Данислову в урочище «Еремин наволок».
Один раз, проходя мимо «Еремина наволока», Онисим выглянул из леса. Косцы обедали. Девчата и молодые бабы сидели кружком отдельно от мужчин.
Онисима заметили и закричали, чтобы он подошел к ним. Пришлось идти. У шалаша, склонившись над чашкой, сидел Лавер.
Онисим кивнул всем вообще.
Садись ближе, сказала Александра. Давай сюда рядом с молодыми-то!
Что вам от меня толку! отшучивался Онисим. Ты норови вон из того кружка.
Правда, дед, вмешался Манос. Ей надо такого, который бы сумел ответить на вопрос жизни.
Женщины смеялись. Вышучивали друг друга.
Потом все заметили, что старики не слушают, заняты чем-то своим. Женщины переглядывались, толкали друг друга локтями.
В тишине Манос принялся рассказывать:
В сельсовет какой-то чин приехал. Будет изучать состояние.
Его никто не слушал.
Какое-то высокое лицо, продолжал Манос. Дамку под руку взял, стул поставил и в этот стул посадил. Встала, опять повел под руку.
Видя, что на него не обращают внимания, он тоже притих.
Скоро все разошлись. Зазвенели косы. Устинья Белова и Мурышиха запели старинную песню:
Все люди живут,
Как цветы цветут,
Моя голова
Вянет, как трава.
Лавер и Онисим остались одни у шалаша. Лавер достал табакерку, открыл ее, и Онисим услышал запах мятных капель. Ему захотелось протянуть к табакерке руку. Табакерка сияла яркой медью и слегка покачивалась в руке Лавера. В это время полагалось что-нибудь сказать, например: «Да, леса горят и горят»; потом, запустив в табакерку два пальца, крепко сжать их и встряхнуть. «А почем знать! Может быть, кто нарочно поджигает. Спичку брось и больше ничего не надо». Другая сторона молчит, но табакерка услужливо открыта. «Не то стареем оба, не то уж не пойму, чего это за последнее время все врозь». Онисим уже повернулся к соседу. Табакерка была открыта, но сам Лавер сидел отвернувшись, как будто рядом с ним никого не было. Онисим торопливо поднялся и ушел, не обертываясь.
Лыско был совсем готов к работе. За лето он сильно окреп. Грудь у него раздалась, лапы стали еще более упруги. Онисим с трепетом ждал открытия сезона. На озеро садилось много пролетных уток. Они не жили здесь, только останавливались позавтракать и пополоскать запыленные крылья. Каждое утро, просыпаясь, Онисим слышал кряканье и всплески воды.
Лыско прибегал из деревни один. От него невозможно было скрыться. Когда его привязывали в сарае, кобель визжал и скулил беспрерывно. Снохе надоедало это, и она отпускала его на волю.
Один раз, обходя кротоловки, Онисим заметил, как Лыско хрипит. Остановится, склонит голову и хрипит. Онисим присматривался к нему с беспокойством и удивлением. Чумиться сейчас кобель не должен. Что же это такое?
Так прошел день.
Утром Лыско был невесел. Исчезла его резвость. Тело потеряло быстроту и упругость. Правда, он шел стороной, но лениво и ничего не замечал. Онисим вышел в деревню, думая, что дома Лыско поправится, но Лыско худел день ото дня. Теперь он лежал в сарае, и когда Онисим приходил туда, вяло стучал хвостом, но не поднимался. На мгновение в глубине его глаз появлялась радость, но сразу же угасала, сменяясь робостью, иногда непонятной злобой. Лыско урчал и был в это время страшен. Онисим стоял, не спуская с него глаз, пока кобель не уползал в дальний угол.
Однажды на рассвете Онисим заглянул в сарай и нашел его пустым. Найда спала в канаве у большой дороги, Лыска не было. Онисим стал свистеть и кликать его, но напрасно. Он принялся обшаривать все углы, разрывал сено. Потом обошел сарай кругом, заглянул в крапиву, на ее стеблях увидел шерсть, вскоре нашел обмятое место. Отсюда по росистой траве шел след: сплошная темная полоса. След вел в поле, пропадал во ржи, снова появлялся на берегу оврага, затем уходил к реке и здесь исчезал. Онисим перешел реку на перекате, но на другом берегу следа не нашел. Утонуть Лыско не мог, он просто старался скрыть свои следы.
Дома Онисим, никому ничего не сказав, накинул на плечи холщовый пиджак, взял топор и без ружья, без сумки ушел в лес. Сутки он бродил по лесу, ничего не ел, не пил. Он не помнит, где за это время побывал, что делал. Вернулся домой на рассвете, сильно похудевший; как ни в чем не бывало наколол дров, принес в избу, потом сел плести лапти. За завтраком он хорошо поел, выпил ковш квасу, и сноха подумала, что старик скоро все забудет.
В этот день он косил с бригадой полевую траву, правил косы. Все знали о его горе, относились к Онисиму с большой осторожностью, никто не обмолвился о собаке. Макар Иванович даже своего неуклюжего лохматого кобеля Грома отогнал, чтобы тот не мозолил глаза.
Манос сообщал новости.
Этот чин опять прибыл в сельсовет. На этот раз без дамки. Сидит опять за столом, чего-то пишет. Чемодан у него большой, жабьего цвета
Онисим все это слышал смутно и к разговору не пристал. Он вдруг вспомнил, как однажды Лыско выбежал из Лаверовых сеней, повизгивая и все время озираясь назад. В этом не было ничего особенного, собак за кражу всегда били. Онисим нахмурился, стараясь забыть об этом факте, но забыть никак не мог. Он даже остановился, опустил косу.
«А ты, спрашивает, со своей женой разве дрался?» продолжал рассказывать Манос. «Да ведь как, небольшие перетычки бывали. Без этого наш брат раньше не мог». «А теперь как?» «А теперь, говорю, она сама меня разматросит»
Онисим отошел подальше к кустам, чтобы никого не слышать, и принялся снова со всеми мельчайшими подробностями восстанавливать в памяти то, как выбегал Лыско из Лаверовых сеней.
Целую неделю Онисим не ходил по кротоловкам.
Кончают покос. Поле пестреет первыми суслонами. В деревне слышен аромат свежесжатой соломы и трав. Утрами, пока еще не обсохла роса, бабы ходят в лес за ягодами. Иногда пробираются к Онисимовой избе. Рассказывают: у озера опять появились лоси. А сколько в этом году глухарей. Из-под ног, прямо как курицы
Онисим отмалчивается. Притворяется равнодушным. Ездит с молодыми ребятами убирать снопы, вяжет метлы, веет зерно. В лес? Будет время, пойдем и в лес. Вот еще недельки полторы
Остается несколько дней до открытия сезона. Насушив сухариков, Лавер отправляется в лес. Широкий, неуклюжий, он идет мимо Онисимова дома, раскачиваясь и выворачивая ступни наружу. Онисим стоит в огороде. Жара. В канавах никнет серая от пыли трава. Кое-где на березах раньше времени желтеют листья. Охота будет трудная: белка любит серые дни.
У изгороди останавливается Манос. На нем короткая безрукавка, ноги босы. Ходил купаться.
Побрел? говорит он Онисиму, кивая на Лавера.
Онисим не отвечает.
Манос с завистью смотрит вслед старому охотнику.
А вот у тебя собака снова начинает он.
Онисим настораживается.
Можно что-нибудь подкинуть в хлебе, и животное будет страдать
Не болтай, строго говорит Онисим и идет от него.
Весь день он злится на Маноса, но страшная мысль не оставляет его. Потом он привыкает к этой мысли и не удивляется, когда приходит решение: собаку погубил Лавер. Всю жизнь этот человек был завистлив и мстителен. Больше сорока лет он что-то таил в себе. Всю жизнь Онисим вымаливал у него внимания, встреч, бесед, как подачки
Онисим видит широкую фигуру соседа, его сухое лицо, колючие усы, и ему кажется ненавистно в Лавере все: его качающаяся походка, его манера говорить редко и отрывисто, его изба, его тропы, собака Гроза, которая служит ему четыре года.
На другой день Онисим невесело собирает котомку, берет капканчики, рыболовные принадлежности и кличет Найду.
Старики отправились, говорят в деревне. Скоро придет настоящая осень.
В первый же выход Онисиму кажется, что Найда стара и ленива. У нее притупилось чутье. Она смотрит виновато и не всегда идет в сторону. За весь день она подлаивает одну тетерку. Онисим бродит без цели. Птица выпархивает у него из-под ног. Он заглядывает в березовые рощи, пересекает болота, ходит всюду, где был с Лыском. В густом осиннике, на берегу Шивды, он собирает красные хрустящие подосиновики и впервые за всю жизнь чувствует, что лес пуст и мрачен. Милые места и дороги потеряли свое очарование. Он встречается с людьми, говорит о том, о другом, а думает о собаке.
Ночью он просыпается потому, что опять видит его, Лыска. Иногда ему кажется, что кто-то скулит за дверью избушки. Он вскакивает, открывает дверь и в свете луны видит на земле свернувшуюся клубком Найду. Он долго стоит у двери босой, в одном белье и прислушивается. На берегу Шивды тихонько шумят сосны. Вот из березовой рощи, кем-то вспугнутый, срывается глухарь и, задевая за сучья, проносится, тяжелый, стремительный и недовольный. Усаживаясь где-то во мраке, долго хлопает крыльями.
Опять все тихо. Как невесело в лесу!..
Он смотрит на звезды. Собака стоит рядом с ним и вздыхает.
Какой охотник после него будет так же стоять у избушки и рассматривать звездное небо? Он будет видеть следы Онисимовых костров по лесу, переходы через ручьи и реки, все эти вещи в избушке и около нее. Онисим старается представить себе этого человека и заранее не любит его. С его приходом охота источник силы и радости утратит свой истинный характер, строгость, чистоту. Он осквернит Онисимовы тропы, срубит на деревьях затески, уничтожит его охотничьи знаки. Он сделает это потому, что в нем не будет дара понимать и чувствовать лес так, как понимал и чувствовал его Онисим, и еще потому, что в нем не будет уважения к делам другого
Онисим останавливает себя на этой мысли. Почему он предполагает в этом охотнике все самое худшее? А Макар Иванович? Онисиму становится стыдно. Злоба мешает видеть людей, которые ценят и любят его. Она заслоняет от него все; он думает только о своих обидах. Виноват во всем вот кто!
За лощиной слышится хлопанье двери. Лавер тоже не спит. Вскоре начинает гудеть под топором сухое дерево: колет дрова.
Сосны шумят яснее. Скоро покажется заря
Онисим заходит в избушку и зажигает лучину. Потом разводит в очаге огонь, навешивает котелок и сидит перед пламенем с табакеркой в руках.
Тихо и пусто. Близится нерадостный рассвет.
Мир на стану, дедушка Онисим! Мы пришли тебя проведать.
Бойкая, веселая Александра Мурышиха с подругой своей Устиньей стоят перед Онисимом.