11 июля: «Очень волнуют корреспонденции с фронта. Читаю жадно и рвусь на фронт еще больше».
14 августа: «Совсем нет времени. Работаю в ТАСС. Пишу для «Известий». Положение очень серьезное: нашими войсками оставлен Смоленск. Много печальных лиц».
30 августа: «Все обещают послать на фронт. Проходили при ССП военную подготовку. 20 часов очень мало. Сегодня думал над идеей рассказа. В массе, в коллективе с единым устремлением народ непобедим и бессмертен» это последняя запись в дневниках (ф. 49, оп. 1, д. 220, 221). Только сохранилась между листами коротенькая записка: «Останусь жив напишу хорошую книгу. 25 сентября 1941 года». Погиб Александр Тарасов через пять дней после этой записи. Об этом рассказывает Г. Бровман.
Они знали друг друга раньше, а в конце августа они были приглашены в отдел печати ГлавПУРа. «Формировался коллектив газеты 52-й армии Северо-Западного фронта, вспоминает Бровман. Нам с Тарасовым предложили предусмотренные штатным расписанием должности «писателей армейской газеты». Мы сразу же согласились» (Красный Север, Вологда, 1975, 16 марта).
В ночь с 6 на 7 сентября работники политотдела армии вместе с сотрудниками газеты (в их числе Семен Борзунов, Андрей Суслов) выехали на Бологое и через два дня были в поселке Кулотино Окуловского района. Тарасов сразу же взялся за работу, и уже 13 сентября в армейской двухполоске появились его строки. Части 52-й армии обороняли огромный участок от озера Ильмень до Киришей под Ленинградом, здесь и узнал А. Тарасов фронтовую действительность, побывав во многих частях. А 27 сентября армия передислоцируется, и эшелон, выйдя по маршруту Окуловка Бологое Пестово в направлении Тихвина и Волховстроя, подвергся налету гитлеровской авиации.
В этом налете А. И. Тарасов и получил смертельные ранения. Он похоронен на сельском кладбище в деревне Горка близ станции Кабожа. Салют из пистолетов, краткие речи, и поезд двинулся на Тихвин уже другим путем через Вологду и Череповец.
Хорошую книгу о подвиге народа А. И. Тарасов написать не успел: остались в его архиве лишь первые главы повести о партизанах да несколько очерков
Он жил одною жизнью с народом, писатель-коммунист Александр Тарасов, и последний вздох свой отдал народу вместе с жизнью. Но остались его повести и рассказы, исполненные верой в человека и великого уважения к людям. И произведения А. Тарасова заслуживают того, чтобы спустя годы снова вернуться к народу, в котором они родились.
ВАСИЛИЙ ОБОТУРОВ
Будни
1
В это гулкое холодное утро Федор Дмитриевич Жижин, или попросту, как звали его в деревне, Федька Жиженок, проснулся не совсем обыкновенным образом. Ветер сорвал Анютину юбку, которой завешено было разбитое окно, и отбросил ее, вместе с загремевшей по полу палкой, чуть ли не к самой лежанке, где спал Жиженок.
Подняв с подушки плешивую голову, Федька протер подслеповатые глаза и запахнул ворот рубахи под нее уже успел забраться холод. С улицы смотрело в избу большое бледное солнце, качались под окнами черемухи, мимо окна гремела телега.
Анюта! крикнул Федька, одеваясь. Опять пуговицу к штанам не пришила.
На тебя пуговиц не напасешься, ответила из-за перегородки только что вставшая жена. От шинели все отпорола и от мундира тоже. Подумаешь, барин какой подавай ему пуговицу с орлом. Носил бы деревянную баклыжку.
Дура ты, Анюта. Это политика старая, так мы ее вот куда
А ты поменьше теряй.
Федька оделся, приладил опять к окну юбку, сел на лавку и стал вспоминать, что нужно сегодня делать.
Ага, вслух произнес он, поверстание земли запасного фонда в пользу вновь народившихся граждан.
Улыбнулся Жиженок, теребя рыжий ус, спрятал в бурых веках подслеповатые глаза свои.
Уйдешь куда? спросила Анюта.
В поле пойдем, всей деревней.
Анюта поставила на стол чугун с горячей картошкой, принесла грибов. На полатях завозился Васька: свесив свою кудрявую голову, он сонным взглядом осмотрел избу.
Слезай завтракать, позвал его Федька.
Сын был смуглый лицом, черноволосый, с темными блестящими глазами.
И зачем эдакий испекся? говаривала о нем в шутку балаболка Улита, Игната Медведева жена. Не в матку, не в отца, а в прохожего молодца.
Она раскатисто, басом смеялась:
Не то Никита Цыганок, не то Гиря.
А потом, спохватившись, скороговоркой добавляла:
В дедка, в дедка! И повороты его, и замашки Пустое говорить нечего.
Мы на войне кровь проливали, а вы здесь, мать вашу так, только о мужиках и думали, отшучивался Федька; но слушать Улиту было ему неловко, потому что сын и вправду совсем на него не был похож. «Сходство, бывает, до седьмого колена тянется», успокаивал он себя, а все же, как-то против воли, посматривал и на Цыганка, и на Гирю
Васька слез с полатей, подсел к столу. Принялись за картошку. В это время в избу вошел виловатый, нескладный Алеха Шарганчик, старинный Федькин приятель и друг.
Не в службу, а в дружбу, посмотри, брат, пожалуйста, сказал он, подавая Жиженку какую-то бумажку.
Заявление, што ль?
Вот-вот.
Гм И сколько этих заявлениев пересмотришь, прямо уйма
На то ты и начальство.
Да, начальство «Заявление в волостной уфинотдел или вику» Надо бы добавить Загорскому. Виков-то по губернии пятьдесят семь «Гражданина Титова заявление» Гм Анюта, свари-ко сегодня гороху. Люблю горох поешь и будто снова родился «Прошу рассмотреть мою жалобу и переучесть мою разверстку. Живу я очень худо. А именно: старшему Ивану 10 лет, Марье 8, Нине 6, Авдотье 3, двойням по два, да, окромя того, баба на сносях» Ну-ну, наделал-то, с лешова!.. «А корова у меня одна, да две овцы, да один ягненок, а больше ничего нет, окромя петуха да курицы» Это в объект не входит. Ты бы еще сказал есть кошка с котятами. Шарганчик смущенно молчал.
Садись горячей картошки есть.
Нет, не хочу Тут, я думаю, надо, Федька, что-нибудь насчет Советской власти сказать. Ну, вроде как я ее почитаю.
Это можно.
Я за Советскую власть горой. Так же и за всю революцию.
Нет, это не подходит. Ужо дай позавтракать, тогда придумаем.
Ну, тогда так: Советскую власть почитаю в следующем, что можно сказать народ больно хорош наши начальники. Я прошлый год председателя обругал большой маткой, и он меня тоже, на том и разошлись.
Дура! Не знаешь, чем это пахнет?
Нет.
Так сиди.
Однако Шарганчик не унимался.
А просто напишем да здравствует!
А чего здравствует-то?
Поставим, а там разберутся.
Не стану. Здравствует, здравствует, а чего не известно.
Ну, как хочешь.
Вот мы что напишем. Бери карандаш Потому как Советская власть есть алимент трудовых прослоек, в корне и на основе иду на защиту мировой перспективы
Это не то что у меня, бормотал довольный Шарганчик, медленно выводя на бумаге заглавную букву. Ну-ко еще, я забыл.
Потому как Советская власть есть алимент есть алимент Тьфу! Забыл.
Ладно, не сердись, что-нибудь придумаем.
Покончив с едой, Федька достал старые корки от книги, в которых хранились его дела, велел Алехе подать с окошка чернильницу и любовно взялся за ручку.
Надо, парень, торопиться. Сам знаешь, какие дела сегодня.
Знаю, ответил Алеха. Да мы на своем настоим. Вспомни-ка, что раньше было!
Было, да сплыло, задумчиво ответил Федька и склонился над бумагой.
2
А были в Федькиной жизни совсем иные времена.
Десять лет тому назад, худ, как охлестанный веник, с винтовкой за плечами, с наганом в кобуре, грозен и незнаком явился он в родную деревню. С радостным воплем бросилась навстречу ему жена, но он сурово отстранил ее от себя и вместо приветствия, вместо ласкового слова спросил, насупясь:
Ну, вот что кто у вас в комитете?
Там начальником Василий Иванович, испуганно ответила готовая расплакаться Анюта, не понимавшая, что это приключилось с Федькой.
Мироед!.. А землю делили?
Какую землю?
Такую, дура! Всю, котора нам принадлежит, трудовому классу.
Не дожидаясь ответа, побежал Федька к старосте. В избе у него первым делом сбросил со стены и смял ногами портрет какого-то генерала в очках и с орденами во всю грудь, вырвал у девочки, игравшей на полу, объявления шестнадцатого года и изорвал их в клочья. Затем полез он к божнице но тут староста Миша Носарь пришел в себя и схватился за полено:
Ежели ты в рассудке, так бить стану, а ежели с ума сошел свяжем.
Молчать, гидра!
Ругань была тем более обидна, что Носарь не понимал ее, и когда Федька снова полез к иконе, попутно швырнув на пол портрет Ивана Кронштадского, он крикнул взрослым сыновьям своим:
Вяжи его, Ванька, чего тут канителиться! А ты, Гришка, за народом беги.
И тут доброго молодца, прошедшего сквозь огонь и грохот бесчисленных кровавых схваток, сквозь революцию, сквозь митинги и солдатские комитеты, двое безоружных, как пить дать, смяли. От неожиданности и злобы Федька даже говорить не мог только лежал да скрипел зубами.
В избу собирались мужики переминаясь с ноги на ногу, стояли в углу и смотрели на связанного. Пришел и Алеха Шарганчик, друг молодости Федькиной.
Что это с тобой?
Развяжи сначала, хмуро пробурчал Федька.
А ты не мели зря, спокойно вставил Носарь, вот все соберутся, рассудим, что с тобой делать. Может, тебя в баню запереть придется, почем я знаю.
От этих слов не стало у Федьки терпения. Изловчился он, поднялся на ноги, вскидывая над головой связанные руки, принялся выкрикивать все то, что приходилось ему слышать за последние месяцы фронтовой жизни. С дикими глазами, растрепанный, худой, оборванный, вертелся он на месте, извергая великое множество слов.
На сколько хватает глаз, все бери, никто не отнимет, захлебываясь, кричал он. Долой!.. Да здравствует!..
Лица кой у кого засветились улыбками. Пыхтя и заикаясь, выступил вперед тугой на ухо старик Игнат.
У-у-ужо стой, Федор. Развязать т-тебя надо. Хм Ишь ты
Теперь, надрывался Жиженок, дадут каждому земли десятин по восемьдесят, а то и больше!
Ну? удивился Носарь. Пожалуй, развязать бы его, ребята.
Развязали узлы на веревках И в то время как разминал Федька затекшие руки, проталкиваясь сквозь толпу, вошли в избу деревенский богач Куленок, имевший большой кусок купленной земли, и длинный, нескладный мужик Архип, которого за непомерный голос прозвали Трубой.
Что тут за собрание? спросил Куленок.
Хотим изничтожить весь капитал в волости, отрезал Федька. И до твоей земли, погоди, доберемся.
Зашумел, заволновался сход, раскололся надвое
С этого и началось. Федька пошел за главного, Алеха Шарганчик, даром что коряво писал, хуже школьника любого писарем, а третьим Никола Конь, мужик мудрый, крепкий и ядовитый на язык. Для начала настояли они на том, чтобы раскидать поровну Куленкову землю, и мужики делили ее всей деревней, с шумом и спорами, три дня подряд. Потом, во время продразверстки, помогали все трое отбирать у кулаков хлеб. А какие речи говорил Федька, каким героем выглядел он в солдатской шинели своей, всегда туго подпоясанный, с наганом в кобуре!.. Два года почти был Жиженок в деревне большим человеком, заправлял всеми делами и однажды побывал даже на уездном съезде А затем стала Анюта, жена, все чаще и чаще заговаривать о том, что совсем опустилось их нищее хозяйство, что впору ей с Васькой идти по миру. Да и сам Федька видел если не взяться как следует за работу, изба и та развалится: вся на подпорках стоит куда ни взглянешь, всюду дерева, как в лесу И решился Федька, пришел как-то на сход, выложил дела на стол:
Вот вам, ребята, колокола и книги. Чем могу помогать буду, а бегать круглы сутки некогда. У нас молодых много, пусть приучаются.
Взялся вести общественное дело молодой мужик Мишка Зайцев. А Федор Дмитриевич Жижин с того времени день и ночь колотился вокруг дома, подрубил двор, поставил баню, разворочал на полосах своих межи, и хоть хозяйство не больно ладилось, все же кое-как перебивался. На сходки он по-прежнему ходил аккуратно, первым А на восьмом году революции не вытерпел: снова стал в Красном Стане «начальником» сельским исполнителем.
3
Наконец заявление было написано, и Алеха бережно убрал его в карман.
Пошли, што ли?
Да вот сейчас, соберусь только.
Федька приказал жене достать гимнастерку, старую, засаленную, видавшую многие виды, и пока одевался он, смотрела Анюта на мужа как и десять лет назад, внимательная, покорная, и вспомнился ей Федька, по-молодому бойкий товарищ Жижин семнадцатого года. Вспоминался рядом и другой черноглазый, чернокудрый парень Сенька Нет теперь ласкового парня Сеньки, есть богатый молодой мужик Семен Гиря, первый хулиган в волости Нет и Федьки, боевого, крутого, есть сельский исполнитель Федор Жижин, смирный и кропотливый
Приятели молчаливо вышли за околицу.
А все-таки, Федька, уж десять лет прошло, первым заговорил Шарганчик.
Федор Дмитриевич ничего не ответил.
А все-таки, парень, сколько за это время людей наделано, продолжал Алеха. Уж и в деревне не то стало И сами мы не те
Опять промолчал Федор Дмитриевич, улыбнулся студеному солнышку, огляделся кругом. Из-за амбаров, из-за гумен, по дорогам, по застывшим пустым межам шли люди. Высоко задрав голову, бодрый и веселый, шел Никола Конь, махал Федьке с помощником шапкой, кричал им что-то. Длинный, белея холщовыми штанами, размахивая палкой, шел Труба. Что думал он в это время? За кого раскроет он сегодня свое широкое горло?.. А там у околицы, белый, как холщовые штаны Трубы, плетется Игнат Будут сегодня мужики подтрунивать над ним, над тем, что женился старый второй раз на молодой бабе, накопил две семьи.
В поле, на горушке начиналась пустующая несколько лет полоса. Это была самая лучшая земля из всего того, что думали делить сегодня.
Граждане, товарищи, начал Федька, мы, как сознательная прослойка, мирно, без греха будем делить сегодня эту землю. Вон ту первую полосу отдадим по мере, кто больше всех нуждается.
Мужики одобрительно зашумели, и это еще пуще развеселило Федьку.
Как, будем ли межи в счет класть? крикнул он.
Межа така же земля, ответил Труба, мы в прежние годы такие ли межи ворочали!
Ребята, Мишке накиньте полбатога на нос! кричал Никола Конь. У его отрока нос больше, чем у батюшки.
Тебе бы на ноги аршина три приставить, так вышло бы как леший, полушутливо ответил Мишка Носарь.
А что есть, брат, так не скроешь. Ноги да нос всегда на виду, чистое наказание.
Мужики смеялись.
Будет зубить, уговаривал их Жиженок, принимайтесь за дело. Алеха, пиши по́мерки для жеребью. Али, может, братцы, так уложим, которому краю забой?
Мишка, обратился к Носарю Куленок, ты с краю живешь, что берешь ноги или голову?
Ноги, немного смущенный, сказал Мишка.
То-то, дурья голова, небось знаешь, что лучше, вмешался Конь.
Носарь мышонком вертелся на полосе, чуть не касаясь лицом земли, заглядывал на мерку, которую твердой рукой ставил Конь, охал, качал головой:
Прикинь, прикинь немного. Урезал этого батога, сукин сын.
Не ершись, наглотаешься, спокойно ответил Никола. Мера как в аптеке, что твоя стролябия. Вот тебе межи кусок, на, ешь на здоровье, ковыряйся носом.
Тьфу, сердился Носарь, ей-богу, ребята, где бы ни делили, межи везде мне. Пра
А ты, братец, охочь по вечерам чужую травку косить, так вот тебе травка.
Ты что, видал меня на чужой меже?
Вот Матрена души не съест, у нее спрашивай, лукаво улыбаясь, сказал Никола, указывая на вдову Матрену.
Но с Матреной Носарь говорить не стал она застала его однажды с косой и кузовом у своей полосы.
Назад-то не оттягивай, сказал он, как будто не слыша слов Николы. Ишь, гнилые лытки, опять пол-аршина съел.
Уйди, не мешай Ну вот тебе семь батогов. Комиссар, заноси в главную книгу.
Шарганчик, пыхтя, присел на одно колено и вывел: «Михайлу Окульмину семь батогов с забою».
Куленок услужливо забил в границу Носаревой полосы приготовленную им заранее свайку. Семен Гиря написал на свайке химическим карандашом имя владельца.