Великолепно! Теперь залезай ты, Карл. Здоровенный детина, стоявший до сих пор облокотившись о стену, расстегнул кожаный ремень, скинул с себя десантную куртку и джинсы и направился к кровати. Не спеши, Карл, не спеши. Я хочу, чтобы все выглядело так, будто это фильм замедленного действия. Пока заберись только на эту кровать, сядь позади Терезы и подумай о чем-нибудь таком, чтобы у тебя встал. И покажи его. Хорошо, теперь можешь погладить ее по жопе. Серж был весь в поту. Он и не думал, что на него это подействует так возбуждающе. Черт, если бы не съемочная группа, которая обходится ему в сумасшедшие деньги за каждый час, он бы и сам туда забрался, чтобы не упустить своего. Так, немного поактивнее. Тереза, перестань лизать ее заросли, оторвись. Пусть теперь Карл ею немного позанимается, сверху. Нет, Тереза, не отключайся, твоя очередь еще придет. Нам надо еще двадцать минут накрутить. Так, теперь подползи к Карлу с той стороны и подставься. Не смей кончать, Карл! Прочитай алфавит в обратном порядке или придумай еще что-нибудь Теперь медленно сядь. Положи руки на голову Терезе. Хорошо, очень хорошо, посиди так. Теперь твоя очередь, Тереза. Действуй, посмотрим, из чего он сделан. Отлично! А теперь, Карл, медленно развернись и вонзись в Лили изо всех сил! Покажи, на что ты способен.
Лили громко вскрикнула и повернула перекошенное, испуганное лицо к камере.
Хорошо, очень хорошо, у зрителей от восторга штаны будут мокрые, мурлыкал довольный Серж.
После этого на всех снимках Лили отчетливо появилось выражение опустошенности и обреченности, знакомства с мерзкой стороной жизни и усталого смирения с ней.
В конце концов, куда могла она пойти? Что иное умела она делать? Как бесконечное количество раз напоминал ей Серж, она не имела никакой специальности и годилась разве что в мелкие воришки или в помощники продавщицы, да и туда бы ее не взяли, потому что у нее не было опыта работы. Она грызла пальцы от злости, но понимала, что Серж говорит правду. Но когда Серж не заставлял ее заниматься этими унизительными вещами, он бывал добр, покупал ей то, что она просила, конфеты, журналы о кино, пластинки, туфли на высоких каблуках, новую одежду. Он водил ее в кино, в рестораны, на разные вечеринки, хотя последние ее не очень интересовали. Ей не нравились те специфические, долгие и слегка презрительные взгляды, которые искоса бросали на нее мужчины, и она была рада, что Серж никогда не оставлял ее одну. Он постоянно следил за тем, чтобы она была где-то рядом, неплохо обращался с ней; и по крайней мере ей не надо было сейчас вставать в пять утра, чтобы расшивать чьи-то ночные рубашки.
Наслаждаясь тем новым и незнакомым, тем приятным, что она обрела в настоящем, Лили никогда не думала о прошлом. Она старалась никогда не задумываться и о будущем. Теперь она была даже рада, что настоящая мамочка уже никогда не сможет разыскать ее; потому что, когда она вспоминала эту свою мечту или же когда ловила себя на том, что старается вспомнить Анжелину или Феликса, ей приходилось признаваться самой себе в том, что она стыдится своей нынешней жизни. Но как еще она могла бы жить?
Постепенно Лили стала создавать вокруг себя нечто вроде психологической защитной скорлупы. Она делала вид, что ей все равно, притворялась, что ей ничего не стоит сниматься в этих омерзительных и постыдных фильмах. Эта защита позволяла ей как-то выносить необходимость лежать обнаженной на постели со странными, рассчитывающими каждое свое движение незнакомыми мужчинами и женщинами самого разного возраста и цвета кожи, но с одинаково жесткими, неприятными лицами и все это на виду у других незнакомых ей людей, которые работали на съемочной площадке. Она была внутренне готова со спокойной усталостью принять любое унижение, смириться с ним; хотя как-то раз, когда Серж притащил в студию большую овчарку, с Лили вдруг случилась истерика.
Лили снова припомнились все мелкие детали того бегства по холоду, снегу и грязи, в полной темноте, то жуткое рычание собак и один-единственный тонкий вскрик, перешедший затем в какой-то хлюпающий стон. Она изо всех сил прижалась к Сержу, крича: «Нет! Нет! Феликс, Феликс, помоги мне!» Ее всю трясло, она стучала зубами и работать в тот день уже больше не смогла.
С большой неохотой Сержу пришлось примириться с тем, что вводить в свои фильмы животных он не сможет. Пришлось ограничиться сценами, где Лили была прикована цепями к стенам подземной темницы причем стены эти были явно из папье-маше, где ее пороли кнутом мускулистые лысые боксеры, где пародирующие англичан джентльмены в моноклях надевали на нее наручники или же где Лили, стоя на коленях, целовала и облизывала член кого-нибудь из тех, на кого указывал Серж.
Серж не испытывал по отношению к девочке ни малейшей жалости или ревности. Он относился к ней так, как отнесся бы к сообразительной маленькой обезьянке: она выполняла нужные трюки, а он за это обеспечивал ей достаточно комфортную жизнь. Он заставил ее подписать пятилетний контракт с фирмой «Сержио продакшнз». Конечно, контракт незаконный, потому что она была еще несовершеннолетней; но ей-то узнать это было неоткуда. «Сержио продакшнз» получала баснословные деньги за грязные, но профессионально сделанные порнографические фильмы, но Лили этих денег не видела. На бумаге «Сержио продакшнз» платила ей четыреста тысяч франков в год примерно столько же, сколько зарабатывала секретарша в какой-нибудь фирме, но Серж вычитал из этой суммы пятнадцать процентов как свои агентские комиссионные, еще тридцать процентов за то, что он был ее менеджером, и еще тридцать процентов за еду, одежду и жилье. Таким образом, самой Лили оставалось немного.
Мужчина, сидевший в глубоком бархатном кресле кинозала одного из частных клубов на Елисейских Полях, повернулся к соседу и шепотом спросил: «Кто эта брюнеточка? Она ведь, по-моему, новенькая, да? Одна из девочек Сержа? Ну, для этого засранца она слишком хороша. Надо ей подыскать засранца получше. Завтра позвоню ему».
На следующей неделе Серж вызвал Терезу в большой подвал, который он теперь использовал под студию. Декорации и свет устанавливались с необычайной тщательностью, хотя сцена была очень простой: в центре ее находилась глубокая старомодная белая эмалированная ванна, установленная на когтистых лапах в окружении нескольких кадушек с пальмами. Ванну наполнили из шланга теплой водой, а потом налили туда столько шампуня, что пена повисла через край длинными хвостами до самого пола, как сосульки или сталактиты. Включили множество прожекторов, и Серж скомандовал вначале: «Тишина!», потом «Мотор!»
Лили делала то же самое, что она делала обычно. Она научилась как бы отделяться от собственного тела. Усилием воли она приказывала себе думать и чувствовать, что ее внешняя оболочка значит для нее не больше, чем старое платье, и поэтому демонстрировать эту внешнюю оболочку почти то же самое, что демонстрировать, надев их на себя, старые вещи. Настоящая Лили как бы отлетала куда-то далеко от этих чужих и грязных рук, что касались ее тела. На все происходившее здесь она смотрела откуда-то сверху, с очень большого расстояния, ни в коей мере не ощущая себя участницей этих омерзительных процедур. Иногда она просто воображала, будто находится не в студии, а где-то совершенно в другом месте, и так справлялась с унижением и защищала свое еще очень слабое, неоформившееся чувство собственного достоинства.
После каждых подобных съемок Лили надолго замолкала и замыкалась в себе. Она не произносила практически ни слова до тех пор, пока, вернувшись домой, не залезала в ванну с теплой водой и не просиживала там долго-долго, без света, в ожидании, когда ее душа и тело снова воссоединятся друг с другом. Лили начиталась журналов с разной романтической мутью, которые так любила мадам Сардо, и потому твердо верила в свое будущее и в то, что в конце концов все завершится хорошо. Она отлично знала, как должны оканчиваться истории, подобные переживаемой ею самой. Она ведь сирота, так? И ее беззастенчиво используют, верно? А разве она не переживает сейчас тяжелейшее для себя время, как и все героини романтических сказок, тоже проходившие через разные испытания? И если верить этим историям, то жизнь Лили была сейчас где-то в середине четвертой главы, и до того момента, когда она встретит мужчину своей мечты и для нее начнется вечное счастье, оставалось еще примерно шесть глав. А пока надо терпеть все повороты сюжета этой стандартной мыльной оперы.
Мотор! снова нетерпеливо скомандовал Серж.
Лили медленно выскользнула из своей белой кроличьей шубки и, обнаженная, вступила в пену. Она тщательно намылила каждую грудь, медленно проводя пальцами по скользкой, блестящей от воды и пены коже. Затем в кадр вошла Тереза, одетая в расстегнутую до пояса мужскую рубашку. Подойдя со стороны задника, она склонилась над ванной и стала длинными, чувственными, ласкающими движениями намыливать тело Лили.
Верно, Тереза. Теперь сядь позади нее на край ванны, одну ногу выстави вперед. Лили, глубже в воду. А теперь, Лили, изо всех сил плесни на Терезу так, чтобы у нее насквозь промокла рубашка и проступили соски. Теперь ныряй за спину Лили, Тереза. О боже, весь пол залили, черт побери! А теперь, дорогуши, обычный акт. Вот так, хорошо, очень хорошо. Лили, ради бога, сделай вид, что тебе это нравится. Ты же знаешь, мы все равно будем снимать до тех пор, пока ты не изобразишь удовольствие. Вот так-то лучше. Теперь, Бен, медленно входи в кадр. Сядь сзади на край ванны, ноги опусти в воду, и чтобы член стоял по стойке «смирно». Сверкая черно-синими мускулами, Бен появился из-за пальм. Вылезай из ванны, Тереза, и встань сзади него. А теперь, Бен, наклонись и схвати Лили под мышки. Не спеши, медленно, все медленно, ты сейчас предвкушаешь то, что собираешься сделать. Поверни ее спиной вверх. Снимайте крупным планом его руки у нее на жопе и в расщелине. Лили, будь добра, прояви чуть больше интереса. Покорчись как следует от удовольствия, или здорово пожалеешь Вот так, хорошо, очень хорошо. Теперь, Лили, вставай в воде на колени, а ты, Бен, выпрямляйся. Камера, снимаем этот кадр наездом. Лили, раскрой свои прелестные губки. Бен, въезжай аккуратно, плавненько. Лили, сучка ты этакая, сделай вид, что это твоя любимая конфетка! Так-то лучше! Бен, теперь медленно поднимаешь ее из ванны, садишься на край Сообрази, куда теперь сунуть твой хер. Медленнее, образина ты черная!
Сержу удалось отснять три дубля этой сцены, прежде чем пенис Бена объявил забастовку. Сцена была не такой смачной, как то, что они снимали обычно, но Серж и не хотел в данном случае привычной сочности. Его расчет строился на том, чтобы внимание зрителя фокусировалось на самой Лили, а не на том, что она делает. Серж стремился к тому, чтобы сделать сцену милого, привлекательного трахания, а не грязного секса. Пока все шло именно так, как ему хотелось, словно снимается обычный рекламный ролик, посвященный сорту виски или пены для ванны, с той только разницей, что тут ничто не оставлялось на долю зрительского додумывания, воображения, ничто не допускало двойной интерпретации.
Серж понимал, что снять настоящую кинопробу он не в состоянии. Но он готов был бы прозакладывать на спор свой новый «Мерседес», что снятая сегодня сцена заинтересует больших и серьезных людей. Эта уверенность появилась у него после звонка Циммера. Но Сержа не интересовала перспектива делать лишь порнофильмы. Он хотел сделать из Лили настоящую звезду. Вадим сумел сделать такую звезду из Бардо. Серж лопнет, но выложится полностью и сделает все, чтобы состоялось открытие еще одной звезды Лили. Он уже договорился о маленькой роли для нее в научно-фантастическом фильме Кристофера Ли, который снимал сейчас в Версале «Трианон». Ничего особенного, она будет там всего лишь одной из охранниц на космическом корабле. Но она увидит настоящую съемочную площадку, то, как делается настоящее большое кино, освоится в этой атмосфере. И, если подвернется шанс, будет готова потом к работе.
Не «если», поправил сам себя Серж: когда.
Незадолго перед своим пятнадцатилетием Лили, впервые на законных основаниях, снималась в довольно слабом и сальном фильме, который ставил Лейшнер. На голове у Лили был серебряный картонный шлем, скрывавший ее волосы.
Автобус студии подобрал ее на улице в пять утра. Он был заполнен сонными, молчаливыми фигурами, сидевшими завернувшись в плащи и пальто. Они выехали из Парижа, проехали Версаль и въехали в расположенный за ним лес. Автобус съехал с дороги, потрясся немного по наезженной колее и наконец остановился на большой поляне, где уже стояло несколько грузовиков и прицепов. Пассажиры выбрались из автобуса и молча побрели к ближайшему из грузовиков. Лили замешкалась на ступеньках автобуса, и какой-то стройный парень в белой шапке для парусных гонок сказал ей:
Хватайте кофе, пока дают.
А где его дают?
Ты здесь впервые? Пойдем со мной. Он засунул руки в карманы темно-синей куртки, и они направились к грузовику прямо по мокрой траве. Они уже почти подошли, и в этот момент задняя дверь фургона открылась и буфетчик стал раздавать стаканы с кофе и булочки. На, проснись, парень протянул ей бумажный стаканчик. По какой-то непонятной причине кофе здесь всегда хорош. Принести тебе еще? Ты кто, из массовки? Из экипажа космического корабля? А я один из тех цыган, которые увидят падение корабля на поляну. Текст у тебя есть?
Нет.
А у меня целых три строчки. Роль! Моя первая, поэтому я так и радуюсь. Он весь просто сиял от счастья. А потом, я люблю вставать рано и чувствовать себя бодрым и энергичным, когда все еще в полусне и тычутся вокруг грузовика как слепые, когда солнце еще только встает и птицы начинают петь и когда еще никого нет вокруг.
Я ненавижу вставать рано. Зачем надо было подниматься в такую рань, если съемки начинаются только в половине девятого?
Кто работает в кино, всегда встает рано. К половине девятого абсолютно все должны быть уже готовы. А подготовка может занять до трех часов, хочешь верь, хочешь нет.
Судя по тому, как ты говоришь, ты не француз.
Нет. Мать у меня была из Лос-Анджелеса. Но мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне было пять лет, и меня воспитывала моя французская бабушка. Меня зовут Симон Пуан.
А меня Лили. Я осталась без родителей, когда мне было семь.
Да, скверно, правда? Лили, а как дальше?
Никак. Просто Лили. Она не стала объяснять, что, сменив к семи годам четыре фамилии, она решила в будущем обходиться вообще без фамилии и звать себя просто Лили. А где же все звезды? Где Кристофер Ли и мадемуазель Коллинз? с надеждой в голосе спросила Лили, на ходу дожевывая остатки булочки: вместе с Симоном она уже шла взглянуть на распорядок дня, в котором указывалось, кто из актеров и в какое время должен быть на съемочной площадке.
Звезды сидят по своим прицепам, и это их святое место. Никто не имеет права туда заходить, совершенно никто, если его только не вызвали. Свои прицепы есть у режиссера, у костюмерной, у гримерной и у звезд. Все остальные должны обходиться без вагончиков, кто как сумеет.
А где режиссер?
Сидит в своем вагончике до тех пор, пока все не будет готово к съемкам. Сценарист, распорядитель съемочной площадки и пресс-агент придут не раньше половины девятого. Везет им.
Ну, теперь я знаю все, что надо.
Все, кроме того, где находится вагончик гримерной. А ты сейчас должна быть именно там. Видишь, в расписании против твоего имени написано: «грим, шесть тридцать». Беги. Грим может оказаться настоящей пыткой, поверь мне. Ты же не хочешь, чтобы тебе в спешке сделали маленькие свиные глазки, а под ними мешки, верно?
Она снова увидела Симона уже во время обеденного перерыва, когда он принес от грузовика их сандвичи. Симон бросил на траву свою куртку, и они вместе уселись на нее. Он с аппетитом вгрызся в хрустящую булочку; зубы у него были почти как у ребенка очень маленькие, белые и далеко отстоящие друг от друга.
Смотри-ка, что это за идиот гонит «Мерседес» по колее на такой скорости?!
Это Серж, мой менеджер. Я с ним живу.
A-а Ну, тогда я смываюсь. В его голосе не было ни удивления, ни разочарования.
Месяц спустя вышел календарь с рекламой шин. Сам выход этого ежегодного календаря был заметным событием и обставлялся весьма пышно, процедура презентации готовилась одним из известных режиссеров кино или театра, ее снимал кто-нибудь из самых знаменитых фотографов, а календари коллекционировали, как антикварные издания. Календарь 1964 года, в котором впервые появилось изображение Лили, буквально за одну ночь стал сенсацией. Каждый художественный редактор, каждый директор рекламного агентства и каждый дизайнер стремился приобрести себе по экземпляру; каждый шофер грузовика вешал у себя в кабине ее снимок и глазел на него; каждый школьник мечтал о Лили, да и многие из их отцов тоже. За две недели весь тираж календаря был распродан, его перепродавали по цене, в восемь раз превышавшей первоначальную. Тираж второго издания составил уже четверть миллиона и разошелся так же быстро, как и первый выпуск.