Коля, а ты видел на Севере белого медведя?
Видел.
Большого?
С меня.
А северное сияние? Видел?
Обязательно.
Красивое?
Как ты.
Невозможный тип. Вера толкнула его в плечо, почувствовав на щеках жар, опустила голову.
Ей очень хотелось спеть, но сегодня, как назло, никто не просил об этом. Белый был целиком поглощен разговором с Кристиной, Катя и Женька влюбленно глядели друг на дружку, а Муравьев ведь и не знает, что Вера умеет петь, что в студенческие годы получала на смотрах грамоты и призы. Муравьеву вообще не до нее, его одолевают вопросами Катины близнецы, а когда они удаляются в спальню, Муравьев, как и Белый, не отрывает глаз от Кристины.
Ну что ты все на нее смотришь? тихо шепчет Вера. Хочешь познакомиться?
Ты угадала.
Зачем? Она уже занята.
Отобью.
Так тебе понравилась?
А что, она интересная. Похожа на одну польскую актрису. Не родственница?
Ты ошибся. У нее немецкая национальность. Дедушка ее немецкий коммунист. Воевал за Советскую власть в дивизии Котовского.
Значит, она немецкий знает.
Это важно?
Еще бы!
Я тоже знаю.
Ну да?! Он так удивленно-радостно сказал это «ну да?!», что все посмотрели в его сторону.
Зачем тебе немецкий?
В какой степени ты знаешь этот язык?
Читаю Гейне, понимаю Гёте. Без словаря. Какая это степень, по-твоему?
Превосходная, шепнул он. Я больше не смотрю на эту красивую немку. Все внимание тебе. Тем более что ты красивее ее во сто раз.
Коля, прекрати.
В тысячу раз! Мне надо перевести одну статью в немецком журнале. Поможешь?
Ладно, переведу.
Но, Вера, Муравьев уже на полуслове обрывает подошедших к нему Юру и Герку и поворачивается к Вере, ты ведь инженер, насколько я знаю. Каким образом
я овладела языком, да? перебивает его Вера.
Ну да!
Муравьев улыбается, а Вера начинает смеяться, вспомнив вдруг, как обозвала его в седьмом классе «щербатым чертом». А ведь щербинка у него милая, почему же он казался ей чертом?
Я была способной студенткой, Николаша, усердно училась, вот и овладела.
Вера слукавила зачем-то, хотя ей очень хотелось рассказать, как в последние два года учебы в институте она работала над языком, потому что жила в одной комнате с Мартой Гетнер, студенткой из Германской Демократической Республики, как Марта вначале смеялась над ее произношением и как они уже свободно разговаривали перед выпуском из института. Марта и сейчас пишет ей только по-русски, а Вера отвечает на немецком языке. Но пусть Муравьев думает, что она была способной студенткой. Ведь в школе он по всем предметам знал лучше ее, хотя занимался самостоятельно значительно меньше в любое время дня и ночи его можно было увидеть на школьной волейбольной площадке.
Верочка, спой нам что-нибудь, попросил Белый и тут же приказал Женьке: Извлекай аккордеон.
Женька посмотрел на Катю, та утвердительно кивнула, и он вышел из-за стола.
Вера знала, что Женька обязательно заиграет любимую в этой компании «Не улетай», и вдруг почувствовала, что не может вспомнить первую строку, отчего заволновалась и спрятала в ладонях покрасневшее лицо. В тот же миг она почувствовала, что ее осторожно взял за локоть Муравьев, наклонился так, что коснулся щекой ее волос, и тихо в самое ухо быстро шепнул:
Не волнуйся, я помогу.
И она действительно сразу перестала волноваться, с благодарностью посмотрела снизу вверх на Муравьева и тут же вспомнила слова песни, пропела их про себя: «Смотри, пилот, какое небо хмурое»
Но Женька взял незнакомый аккорд; и лишь когда он проиграл целую фразу, Вера поняла, какая песня ей предлагается и, подстроившись к мелодии, спросила: «Где мне взять такую песню, чтоб о любви и о судьбе и чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе?..»
И вдруг поймала себя на мысли, что адресует эти слова конкретному человеку, что видит его за каждым словом песни и действительно не хочет, чтобы кто-нибудь догадался, что эта песня о нем; она не хотела даже, чтобы он сам догадался об этом, и торопливо подвинулась к Женьке. Но собственное неожиданное открытие уже не покидало Веру ни на минуту, и она, кое-как закончив песню, тихо попросила Женьку больше не играть, сослалась на головную боль.
Пришла наконец жена Белого Ирина Николаевна. Женька отложил аккордеон, вышел ей навстречу. Круглолицая, с модным начесом, не по годам стройная, она по-родственному расцеловала именинника, сунула ему в руки коробочку видимо, с часами и, усевшись рядом с Белым, внимательно посмотрела на сидящих за столом людей. Вере на миг показалось, что она на служебном совещании у главного инженера вот таким хозяйским взглядом окидывал он собравшихся в кабинете людей.
Мне, по-видимому, штрафная положена? спросила Ирина Николаевна и уже посмотрела на всех с просьбой о сочувствии.
Ирина Николаевна, поднял свою рюмку Муравьев, мы с вами. Вера тоже?..
Вера не хотела больше пить, но в словах Муравьева прозвучали такие ноты, что вместо «нет» она сказала «да, конечно» и торопливо подняла бокал. А выпив вино, почувствовала, что катастрофически краснеет, извинилась и вышла в соседнюю комнату, где Юрка и Гера уже все поставили вверх ногами, прошла на балкон.
Внизу тихо и ровно шумели тоненькие, но уже вытянувшиеся под третий этаж топольки, в конце двора монотонно дребезжала гитара и так же монотонно ей подпевали хриплые «под Высоцкого» голоса.
Вера хотела разобраться, что с ней происходит, но услышала сзади шаги и сразу же почувствовала на своем плече легкую руку Ирины Николаевны.
За работой забываешь, что бывают вот такие милые вечера, что светят звезды, тихо сказала она и посмотрела в небо. На звезды гляжу только, когда Роман летает. И боюсь не заблудился бы он там
Помолчав, спросила:
Что это ты сегодня как не в себе? Дочка здорова?
Вера кивнула.
В отпуск тебе надо. К морю. На пляж
Сегодня утром кто-то красиво летал, не Роман ли Игнатьевич?.. спросила Вера.
Не знаю. Кажется, он сегодня не летал. Ну пойдем, споем какую-нибудь нашу, русскую. Да и мужчин одних оставлять нельзя, мысли у них не туда поворачиваются. Идем
Вот видишь, сказала Ирина Николаевна, когда они, переступив через поваленные ребятишками стулья, вошли в большую комнату, видишь, они уже про службу
Вера улыбнулась. Мужчины действительно вели разговор о полетах. Аккордеон висел на плечах у Женьки сам по себе, а руки его изображали какие-то винтообразные движения, отдаленно напоминающие полет с переворотом. И Муравьев, и Белый, и тот незнакомый старший лейтенант внимательно слушали Женьку.
Вера уловила лишь последние слова:
Но все это будет эффектно, если проделать на минимальной высоте.
Муравьев утвердительно кивнул и, увидев в дверях Веру, поспешно пригладил упавшие на лоб волосы.
А кто из вас сегодня утром все небо задымил? спросила Ирина Николаевна строгим голосом. Ну-ка, признавайтесь.
Летчики переглянулись. Муравьев откинулся на спинку стула и поднял кверху руки: дескать, признаюсь, виноват.
Мы на каждом заседании ругаем директоров, что не ставят дымоуловители на трубы, нарочито грозно заговорила Ирина Николаевна, а как с вами бороться?
Поставим на самолеты дымоуловители, серьезно ответил Белый и тут же повернулся к Муравьеву: Схему продумайте вместе. Насчет малых высот надо все взвесить
Пойдем-ка в кухню, потянула Ирина Николаевна Веру, пусть уж выговорятся. А то к ним не подступишься.
На кухне, как оказалось, тоже шел служебный разговор. Помогая Кате мыть тарелки, Кристина осторожно, но настойчиво внушала, что работать так, как работает цех в последние дни, рискованно.
Мое, конечно, дело телячье, говорила она, вы опытный технолог, но душа-то у меня болит.
Ничего, Кристина, шутливо сказала Вера, мы ей как забракуем всю партию, тогда она у нас попляшет
Еще чего! вмешалась Ирина Николаевна. Только на ваш завод всем и показываем, а вы о браке
Семнадцатая на минимальном пределе идет. Вера сразу почувствовала, что кухня не лучшее место для этого разговора, да и время не совсем подходящее пришли на день рождения, чтобы разбирать производственные дела, но все получилось как-то само собой, и остановить этот разговор уже было нельзя.
Не переживайте, спокойно возразила Катя. Все идет по плану. На семнадцатом лошадиная шкала допусков. Это у нас единственная возможность сэкономить время. И немало.
А если вдруг упадет напряжение в сети, знаешь, что может быть?
Чего ему падать? Пусть Кристина со своими подружками следит внимательней.
Мы и так зашиваемся, Катерина Сергеевна. Ведь на пределе, даже в голосе Кристины скользила усталость.
Конечно, Вера имеет право запретить эксперименты и потребовать от Кати точно следовать технологической карте. Но Вера сама не раз повторяла: «Без риска нет поиска, а без поиска нет прогресса». Катя не просто технолог она технолог с фантазией, и фантазия ее только на первый взгляд авантюрная все, что Катя пробует, основано на научных выкладках.
Я пересчитала технологическую карту семнадцатого, будто угадав Верины мысли, вставила Катя, это фикция, подписанная авторитетной комиссией. Перестраховались. А нам надо цех реконструировать, и без остановки. Ведь надо? Ирина Николаевна?
Здесь я не секретарь горкома и по служебным вопросам справок не даю. Я помогаю Кристине, не то в шутку, не то всерьез сказала Ирина Николаевна и начала протирать тарелки. И уже мягче добавила: Я же не вникала Вы уж сами разберитесь. Да так, чтоб мне не пришлось этим заниматься.
Все будет в порядке, заверила Катя. Вы же меня знаете.
Да, слава богу
Катерина Сергеевна у нас на заводе возмутитель спокойствия, улыбнулась Кристина улыбкой, отпускающей грехи, и все облегченно засмеялись. А сама она застеснялась, покраснела.
И Вера заметила, какой у нее трогательно-добрый взгляд, и подумала, что она будет, наверное, хорошей женой и матерью. Если ей повезет
Когда все снова шумно расселись по своим местам, зазвякали вилками и ножами и в бокалах глухо зашипело шампанское, Вера шутливо упрекнула Муравьева:
Я из-за тебя сегодня на работу опоздала.
Из-за меня? скорее не понял, чем удивился он.
Тогда я еще не знала, что это ты, улыбнулась Вера, отодвигая тарелку с закуской, но засмотрелась и опоздала. Выглядело очень здорово. Правда. Теперь я понимаю, почему Белый пригласил именно тебя.
Ладно врать-то, смутился уже Муравьев. Пирожное подать?
Подай, сказала Вера и молча отпила из бокала несколько глотков вина. И разговор на кухне, и непринужденность за столом, и даже смущение Муравьева все это вернуло ей душевное равновесие, взволнованность от неожиданно нахлынувших чувств отступила, пришла ясность и легкость, как приходит тишина вслед за грозою где-то в отдалении еще беззвучно вздрагивают зарницы, а рядом усталая земля и переполненное озоном пространство. Дыши не надышишься.
Прощались шумно, суетливо, с обязательным «заходите», с бесконечными благодарностями хозяевам и гостям. Вера и Муравьев уходили последними. Женька придержал Муравьева в комнате и, не спуская глаз с макета истребителя, подаренного Толей Жуком, о чем-то торопливо просил. Муравьев согласно кивал, его насупленный профиль выражал упрямую решительность.
Поправляя у зеркала волосы, Вера украдкой поглядывала из коридора на мужчин, и ее вдруг словно пронзило: рядом с ними мог быть и третий Иришкин отец. Немного флегматичный и насмешливый, он слушал бы страстный Женькин монолог с улыбкой и, наверное, вот так, как Муравьев, сцепив за спиной руки Мог бы
У сердца стало невыносимо больно, и Вера покачнулась, на мгновение закрыв глаза. В ту же секунду рядом оказался Муравьев и придержал ее под локти.
Когда пьют вино, сказал он, в зеркало не смотрятся. Это отрицательно влияет на вестибулярный аппарат. Мы идем. И повторил, повернувшись к Женьке: Мы идем.
Из маленькой комнаты быстро вышла Катя.
Уснули, сказала она и спросила Веру: Такси вызвать?
Мы пешочком, ответил за Веру Муравьев.
Ты сегодня, улыбнулась Вера, конечно же, останешься с мужем?
Да, счастливо ответила Катя и прижалась спиной к Женьке. Ее огромные серые глаза, занимавшие чуть не половину конопатого лица, сверкали из-под рыжих бровей откровенной радостью.
«Будь они каждый день вместе, думала Вера уже спускаясь по лестнице, и все, наверное, стало бы привычным и обыденным»
Темноту на улице лишь кое-где разрывали одинокие фонари. От земли шел теплый запах. Где-то в отдалении шумно промчался запоздалый самосвал, гремя железным кузовом.
Пойдем, сказала Вера и протянула Муравьеву руку. Я покажу тебе наш город. А ты расскажи мне про Север
Про Север?.. Муравьев замолчал, словно запнулся на трудном вопросе. Сразу и не решишь, что можно рассказать про Север. Таких вот теплых ночей там никогда не бывает. И звезды не так светят. Они горят грозно и даже немножко зловеще. Ночью с нетерпением ждешь, когда наступит день, а днем темноты хочется уж очень яркое солнце Еще у нас ветры необычные. Как иногда разгуляется, самолеты чуть ли не висят на привязных тросах. Хоть не высовывайся тогда. Валит с ног в буквальном смысле. Ветерок не соскучишься. Но это зимой, а летом поспокойнее.
Муравьев почти после каждой фразы замолкал, напряженно подыскивая в памяти что-нибудь необыкновенное, и Вера, почувствовав его затруднение, перевела разговор на другую тему.
Ты будешь участвовать в параде? спросила она.
Нет. Женька будет. Я дублирую его. На всякий случай.
Хотел бы сам?
Конечно. Но я доволен и этим. Хоть полетаю.
А там, на Севере, не летал?
Летал. Но там иной профиль. Такие вот полеты, как мне сегодня разрешил Белый, там бывали редко.
Вместе с темнотой они шли к отдаленному рассвету, вспоминали речку Мокшу, на которой провели не одно лето и не одну зиму, своих постаревших учителей и разлетевшихся по свету однокашников.
Лена теперь, видимо, совсем другая Вера никак не могла смириться с мыслью, что Ленка Соснович, больше всего на свете любившая потанцевать да поспать, форснуть новым нарядом или дурацким анекдотом, чем-то привлекла Муравьева Колю, парня живого и умного. Я не поверила, когда мне рассказали о вас.
Пути господни неисповедимы, улыбнулся Муравьев. Смотри, звезда упала!
Почти у самого горизонта, где-то за сотни километров небесное тело, врезавшись в земную атмосферу, высекло яркий сноп искр и мгновенно растворилось в бесконечности вселенной. Эта неожиданная и яркая вспышка в ночи произвела на Веру пугающее впечатление. «Как человеческая жизнь», вспомнила она чьи-то слова, и уже сама продолжила мысль, что дни и годы кажутся долгими, пока они еще не прожиты, а стоит лишь глянуть назад, на дни прошедшие, и все это не более как вспышка упавшей звезды.
Вера почувствовала себя не очень уютно и поспешно взяла Муравьева под руку, прижалась к его плечу. Некоторое время они шли молча, прислушиваясь, как тает в лабиринтах улиц глухое эхо шагов. Город сонно смотрел на них темными глазницами окон, кое-где маячили запоздавшие одиночки, и если проносилась где-то далеко машина, этот дребезжащий гул долго висел в воздухе, словно пыль над сельской дорогой в безветренный день.
Ты любишь свою работу? спросил неожиданно Муравьев.
Не знаю. Я люблю наш завод. Должность мне тоже, наверное, нравится. Она заставляет все время быть начеку. Вера никогда не задумывалась над подобным вопросом, и вот сейчас, отвечая Муравьеву, она как бы и сама себе отвечала, и ей очень хотелось найти такие убедительные слова, чтобы они были правильно поняты, но слова эти куда-то запропастились, и Вера стала говорить то, что подсказывало сердце:
Понимаешь, я очень люблю утром на завод ехать, в давке, в сутолоке. Я люблю наши летучки, люблю слушать гул цехов. Мне нравится, когда продукция идет без брака. Понимаешь, быть начальником ОТК это не только проверять качество. Я эту должность понимаю шире. Я должна предупреждать брак. Значит, я должна знать производство во всех цехах, на всех участках. Начальник ОТК по опыту и знаниям должен стоять на уровне главного технолога завода, понимаешь?
Понимаю, сказал Муравьев. Он слушал Веру, напряженно вглядываясь в перекопанную ремонтниками дорогу. Слушал и крепко придерживал ее руку.
Думаешь, вот расхвасталась Егорова. Я не о себе. Такой бы надо быть. Я говорю о начальнике ОТК, каким я его вижу в идеале, к которому стремлюсь. Мне все время кажется, что я ни черта не знаю, хотя с некоторыми начальниками цехов я в знаниях давно сравнялась Конечно, я чуточку хвастаюсь, но ты, пожалуйста, не обращай внимания, ладно?