Спустя несколько дней он пришел к Лене в гости. Посреди широкого заросшего муравой двора на разостланном одеяле она играла с пятилетним племянником.
Тебе бы замуж надо, сказал Муравьев. Вон как у тебя с такими карапузами получается здорово.
Никто не берет, смеясь, ответила Лена. Я бы сразу.
Муравьеву нравились ее волосы белые, как вымокшая и выгоревшая на солнце солома, нравились зубы, шея, ноги, крутые брови и манера разговаривать не то с иронией, не то всерьез, нравилось, что через год она закончит институт.
А почему бы тебе не выйти замуж за меня? спросил он полушутя-полусерьезно.
Во двор вошла Валя, подружка Лены из соседнего дома.
Действительно, Ленка, сказала она, почему бы тебе не выйти за него замуж?
Разве я сказала, что не хочу? В ее глазах сидели бесенята. Хоть сейчас!
Сейчас так сейчас, продолжал шутить Муравьев. Надевай белое платье, и поедем в загс.
И они действительно поехали. Заполняли в загсе какие-то бланки и попросили, чтобы их расписали без месячного срока, так как через неделю у Муравьева кончался отпуск.
Закутанная в платок работница загса посмотрела отпускной билет Муравьева, подумала и сказала:
Приходите через четыре дня.
Муравьеву было немножко неловко морочить голову пожилой женщине. Он знал, что ни через четыре, ни через десять дней они не придут.
Но пущенный под уклон камень уже набирал скорость, постепенно образуя лавину. Шутя, они объявили всем знакомым, что через четыре дня свадьба, шутя обсуждали совместные планы на будущее, шутя выбирали на полках магазинов друг другу подарки.
Через четыре дня он пришел к ней в парадном мундире, с огромным букетом цветов играть, так играть до конца. Он ждал той минуты, когда Лена наконец скажет: «Ну все, пошутили и хватит».
А Лена, как выяснилось потом, ждала, что эти слова скажет он. Оба держали марку до победного; и когда им вручили брачное свидетельство и проштемпелеванные документы, оба притихли, пытаясь осмыслить случившееся
Шумные поздравления друзей, восторги и удивления все это казалось Муравьеву каким-то придуманным спектаклем. Ведь он до этого дня еще ни разу даже не целовал ее.
А ты готовить умеешь? спросил он тихо, когда они ехали в автобусе домой.
Чего не умею научусь, так же тихо ответила она.
«Для сослуживцев это тоже будет сюрприз, она им должна понравиться, думал Муравьев. Что до остального все постелено станет на свое место».
В тот же день родственники начали готовить свадьбу. А молодые все никак не могли понять, что с ними приключилось. Вечером он, как и прежде, провожал ее домой после кино. У калитки спросил:
Где мы будем спать, жена?
Я у себя, ты у себя, сказала она.
Лена, но ведь
К этому, дорогой муженек, надо хотя бы морально подготовиться, грустно улыбнулась она. Не спеши. Всему свой час
Свадьба была шумной, могучей. Но Муравьев пил мало. Это была его последняя ночь дома. Завтра в часть. Лена оставалась еще на десять дней дома, а потом в Минск, где ей предстояло целый год учиться.
Когда гости разошлись, Муравьев лег поперек Лениной кровати и заявил, что сегодня он не уйдет от нее. Лена не возражала. Она присела рядом, перебирала пальцы его руки, что-то рассказывала и незаметно усыпила его.
Первый раз он поцеловал ее, когда садился в поезд. Это был торопливый холодный поцелуй, от которого осталась легкая и непонятная тревога. Он пытался убедить себя, что таким образом приходит счастье, что любовь тоже придет, если очень этого захотеть, и что в народе не случайно есть пословица: стерпится слюбится
Лена прилетела к нему в дни своих зимних каникул. Они шли через тундру к поселку, где жили летчики, под ногами скрипел снег, покрытые длинным инеем карликовые березки приветственно покачивали веточками, похожими на ветки кораллов.
Видишь, какая у нас красота, сказал Муравьев.
Вижу, неопределенно ответила Лена.
Вечером пришли друзья, были длинные тосты, хорошие пожелания, мудрые советы.
Когда все разошлись, Лена выключила свет, разделась и юркнула под одеяло. Муравьев присел на кровать, долго курил, не решаясь лечь. И только когда она сказала, что пора спать, он разделся и, сильно волнуясь, прилег рядом. Его волнение передалось и Лене. Она положила ему руку на лоб, ощупала нос, губы, брови, погладила волосы.
Спи, сказала. Сегодня спи. Отдохни. А завтра все будет так, как ты хочешь. Ладно?
Ему ни в чем не хотелось ей отказывать, не хотелось огорчать. И он согласно пожал ее руку, хотя уснуть до утра так и не смог.
Позже он не раз вспоминал эту ночь и неизменно приходил к выводу, что Лена поступила тогда очень мудро. Спустя сутки они уже чувствовали себя проще и уверенней, и близость к ним пришла так же естественно, как приходит утро, как приходит весна
Окончив институт, Лена взяла свободный диплом и приехала к нему. Потом на всю зиму уехала к родителям. У них родился Санька. Когда Муравьев весной получил отпуск, малышу было полгода. Лето они провели вместе. Но вот началась полярная жизнь. Лена захандрила и по его совету уехала к родителям во Львов. Побывав у них в гостях, она стала еще больше сетовать на свою неудачную судьбу. Ей хотелось хоть немного пожить в городе рядом с театрами и хорошими магазинами, побыть, как она говорила, среди нормальных людей.
Кончилось все тем, что родители оставили ей свою квартиру, Лена устроилась на работу в химической лаборатории Академии наук, Саньку определила в детский садик.
У них не было размолвки. Они просто мирно разъехались и жили каждый своей жизнью. В письмах она беззлобно упрекала его в пассивности, говорила, что при желании мог бы перевестись во Львов, а когда Муравьев ругался, писал ей тоскливые письма, она ничего не обещала, отвечала сдержанно, без грусти и радости.
Последний раз они виделись месяца два назад. Где-то в конце ноября. Будучи командированным в Москву, Муравьев залетел на два дня во Львов. Лена все шутила, старалась побывать с ним у своих знакомых, говорила ему много ласковых слов, называла не иначе как «моя лапушка». Но Муравьеву все время казалось, что Лена играет какую-то нескладную роль, говорит чужие слова.
В конце второго дня она провожала его в аэропорт. Московский рейс задерживался, и Муравьев неожиданно для себя принял решение остаться у Лены еще на одну ночь.
Бог не выдаст, черт не съест, сказал он. Пойдем в кино. Улечу утром.
Лена благодарно пожала ему руку, а когда выходили из здания аэровокзала, держалась за него крепче обычного и, не скрывая радости, весело глядела и глядела ему в лицо.
Они сели в такси, она тихо сказала:
Давай поедем домой. Вдвоем побудем
Конечно, согласился он и назвал шоферу адрес.
Но уже утром, когда он собирался в аэропорт, Лена вспомнила какой-то пустяк и наговорила ему много обидных слов. И что больше всего огорчило Муравьева она не поняла, что глубоко его обидела, не почувствовала, какую боль причинила.
Вспоминая все это, Муравьев бесцельно бродил вдоль прилавков универмага и никак не мог выбрать для Лены подарок. В отделе ювелирных товаров его внимание привлекла золотая брошь с огромным турмалином. Решив, что ничего оригинальнее он не придумает, купил брошь и поехал на аэродром. До вечернего поезда оставалась уйма времени, и он совершенно не представлял, куда его деть. Поехать к Женьке? Но ему сейчас необходимо побыть одному. К Вере? А зачем? И с чем?
Нет, пожалуй, самое верное уехать шестнадцатичасовым. Чем быстрее, тем лучше.
Подождешь возле гостиницы, сказал он шоферу, поедем сразу на вокзал.
Хоть на Северный полюс, улыбнулся водитель.
Уже в поезде, когда мимо окон мелькали черепичные крыши придорожных построек, а по стеклам бежали кривые линии обвисших проводов, Муравьев глубоко пожалел, что не позвонил Вере. Она, наверное, ждала его звонка.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
А вот и Львов, сказал кто-то из пассажиров, и все, кто услышал эти слова, повернулись, как по команде, к окнам. Муравьев тоже вышел в коридор и прижался щекой к стеклу, еще хранившему ночную прохладу. Вместо ожидаемых заводских корпусов и старинных зданий от песчаного полотна дороги и к самому горизонту убегали мягкие зеленые холмы. Единственным признаком приближающегося города была освещенная утренним солнцем ажурная телевизионная антенна.
Она быстро росла, обнажив через какое-то время не только основание, но и крутой продолговатый холм. Замелькали серые постаревшие дома, вильнула под виадук пепельно-лаковая брусчатка, и как-то уж очень неожиданно развернулась панорама города. Муравьеву бросилось в глаза обилие новых зданий. Они были яркие, сверкающие стеклом, однако своим великолепием не подавляли старые дома. Даже наоборот оттеняли индивидуальную неповторимость зодчих прошлых веков.
Конечно, жить в таком вот городе или в бревенчатом поселке с хмурым унылым пейзажем разница есть. Лену понять нетрудно, если учесть, что удерживали ее там сомнительные обязанности.
Мимо окон промелькнул стадион, бассейн с изумрудно-голубой водой, и город оборвался так же неожиданно, как и появился. Вновь горизонт закрыли зеленые холмы, иссеченные вдоль и поперек тропинками и хорошо наезженными дорогами. Поезд круто согнулся влево и все шел и шел по дуге, пока вновь не показались городские кварталы. Теперь Муравьев увидел другой Львов хаотично загроможденный конструкциями промышленных зданий, напряженный, окутанный дымом и пылью. Вот уж чего нет на Севере, так это пыли и дыма.
Резко погасив скорость, поезд осторожно втягивался под прозрачный купол перрона. Встречающие взволнованно ощупывали взглядами каждый тамбур, каждое окошко. В какое-то мгновение Муравьев пожалел, что не послал телеграмму Лене. Пусть бы ждала, волновалась, думала. К поезду пришла Впрочем, у него целых десять дней впереди. Можно черт знает что передумать. И наволноваться вдоволь.
Муравьев вышел на привокзальную площадь и занял очередь на такси. Машины подходили редко, и люди беззлобно поругивали таксистов, которые где-то бездельничали или халтурили в то время, как у вокзала томилось в ожидании столько народу. Какой-то энергичный гражданин, шмыгая носом, опрашивал очередь, надеясь с кем-нибудь уехать попутно.
А вы куда, товарищ капитан?
Муравьев показал ему записанный на бумажке адрес лаборатории, где работала Лена.
Садитесь на двойку и дуйте до площади Ринок, сказал он с уверенностью старожила. Трамвай привезет вас прямо под крыльцо. И в пять раз быстрее.
Муравьев поблагодарил за совет и сел в трамвай. Узкий красный вагончик весело бежал по такой же узкой колее, делая крутые виражи на перекрестках. Муравьев улыбался, читая непривычные надписи над витринами магазинов, парикмахерских, учреждений.
«Площа Ринок!» звонко объявила на украинском языке молоденькая розовощекая кондукторша, и Муравьев выпрыгнул из вагона на истоптанные камни старинной мостовой. Не будь трамваев и современных автомобилей, замерших у портального входа в горсовет, здесь нетрудно представить, что ты попал в шестнадцатый-семнадцатый век. Разновысокие домики в три-четыре этажа, но с обязательным трехоконным фасадом обступали площадь ровным квадратом. В центре возвышалось тоже квадратное здание городской ратуши с высокой квадратной башней. В каждом углу площади фонтанные колодцы со скульптурными фигурами мифологических богов: Дианы, Нептуна, Амфитриты и Адониса.
Обойдя площадь, Муравьев без труда отыскал среди стилизованных вывесок стеклянную табличку лаборатории. Взявшись за старинную ручку такой же старинной двери, Муравьев почувствовал, что волнуется. Не от прикосновения к старине, от предстоящей встречи. Слишком многое может решить эта встреча. Лена человек скрытный, могла о многом умолчать, но вместе с тем многое передумать, многое перерешить, ведь не девочка уже А самое главное Санька растет
И дело даже не в том поедет она сейчас с ним на Север или нет, он в тех краях тоже не вечный житель. Дело совсем в другом в какой степени он необходим ей, насколько велико ее желание сохранить их союз.
Просто надо увидеть ее глаза, услышать голос, почувствовать, насколько она обрадовалась его приезду. Голос и глаза скажут о многом. Ведь не могло же все, что было между ними, истлеть и превратиться в холодный пепел. А вдруг еще горит какой-то уголек и, если они оба вместе дунут на него, может разгореться костер. Надо только вместе захотеть. Вот в чем дело.
Ее вызвал из лаборатории вахтер. Лена неторопливо спустилась по лестнице, сняв на ходу халат, смущенно и немного растерянно улыбнулась.
Вот не ожидала, сказала искренне и подставила для поцелуя щеку. А где твои вещи?
В камере хранения. Муравьев приподнял за подбородок ее лицо, поймал взгляд. Из серой глубины глаз струились отчуждение и прохлада. Ты рада?
Лена отвела его руку.
Конечно, сказала спокойно, потом заволновалась. Ты только не обижайся, я сейчас не могу уйти, у нас анализ идет, меня там ждут. Может, погуляешь часик? Тут вот направо Исторический музей, а?
Как Санька? Где он?
Хорошо. В садике. Налупила сегодня утром, не хотел идти. Так подождешь?
Дай мне ключи, я подскочу на вокзал и отвезу чемодан домой.
Правильно. Найдешь?
Таксист найдет.
Правильно. Лучше дома меня подожди, ладно? Я не буду нервничать. Лена говорила и разглаживала на его груди китель. Если хочешь, сходи за Санькой. Садик недалеко от нас. Сотый дом на улице Кутузова. Не забудешь? Она легонько дернула за обшлаг. Дом сто на Кутузова.
Не забуду. Иди.
Лена кивнула и быстро пошла к лестнице, надевая на ходу белый халат. Муравьев хотел ей помахать, думал, что она обернется. Но Лена не обернулась.
По пути с вокзала Муравьев попросил водителя заехать на улицу Кутузова. Детский садик располагался в небольшом двухэтажном особняке, отделенном от улицы низеньким сетчатым забором и узкой, примерно в пять метров, площадкой для игр. Лестницы, качели, лодки и паровозы сиротливо пустовали.
Муравьев поздоровался с выглянувшей в окно женщиной и спросил, почему у них такая тишина.
Готовятся к обеду.
Я бы хотел Сашу Муравьева повидать, если можно.
Вы его отец?
Муравьев кивнул и объяснил, что приехал ненадолго и хотел бы взять его домой пораньше.
Санька появился на крыльце спокойный и улыбающийся. Прижмурив глаз и склонив белобрысую голову, он убедился, что его не разыгрывают, и только тогда со звонким воплем: «Папка приехал!» бросился кубарем с крыльца.
Муравьев подхватил его на руки и по старой привычке подбросил высоко над головой. Санька всегда при встрече готовился к такому полету и всегда испуганно вытягивал рот и широко открывал глаза.
Боже мой, осторожно! крикнула испуганная воспитательница, но уже в следующее мгновение Санька был в отцовских руках.
А что ты мне привез? спросил он без дипломатии.
Рюкзак всякой всячины.
А где она?
Муравьев объяснил, что все лежит в багажнике такси, и вопросительно взглянул на воспитательницу.
Забирайте, чего уж там! махнула она рукой и ушла в помещение.
Не ожидая приглашения, Санька пулей рванул к такси и занял место рядом с водителем. Муравьев положил на его голову ладонь, под пальцами мягко спружинила золотисто-желтая челочка.
Квартира у Лены была обставлена не очень дорогой, но вполне современной мебелью.
Муравьев включил телевизор, расслабленно откинулся на диван. Передавали мультфильмы, и он позвал Саньку, но тот увлеченно разбирал рюкзак с игрушками и только махнул рукой. На полочке у дивана Муравьев обнаружил томик симоновских стихов. Удивленно улыбнулся: Лена раньше не проявляла никакого интереса к поэзии. А тут вдруг Симонов. И, кажется, всерьез читала. На двести шестидесятой страничке закладкой лежала расческа.
Только б слышать твой голос!
А там догадаемся оба,
Что еще не конец,
Что мы сами повинны кругом,
Что мы просто обязаны
Сделать последнюю пробу
Знаменитые «Пять страниц». Чем они заинтересовали Лену? Похожестью на что-то свое? Возможно. Но еще Толстой сказал, что похожими бывают только счастливые семьи, а несчастные несчастливы каждая по-своему. Однако последнюю пробу они обязаны сделать в любом случае.
Лена пришла к концу дня. Позвонила, попросила подержать сумку, доверху наполненную переспелыми помидорами, сняла туфли, босиком прошлепала на кухню.
Чем занимались?
Кто во что Санька своим, а я читал, телевизор смотрел.