Ну, молодец, дева Мария Спасибо.
Зачем говорил Мария? весело запротестовала она. Надо говорил Руслана. Такой имя красиво! Надо говорил: Руслана молодеца!
Ладно, буду тебя Русланой звать, согласился Шурка.
Внезапно, сам не сознавая, отчего так случилось, он обхватил руками ее голову, уткнулся лицом в мягкую лозу ее косичек и застыл, ощутив дурманящий запах речной воды и осенних трав, исходивший от ее волос. И Таюнэ не отшатнулась от него, не выскочила из избушки, как в прошлый раз, а тихо прильнула к нему, и только глаза ее беспокойно заметались в распахнутых ресницах.
Глаза ее не успокоились и тогда, когда он, так же неожиданно, как обнял, оттолкнул ее от себя и, взяв папиросу, закурил, жадно заглатывая дым, стараясь этими затяжками приглушить в себе ту нежность, которая вдруг пробудилась в нем и которой он сам испугался.
«Ну, ну, раскис, как баба!»мысленно прикрикнул он на себя, гася одну папиросу и беря другую.
А Таюнэ, не понимая, почему он больно толкнул ее, сердито глядела на него исподлобья и, казалось, ждала, когда он все объяснит ей.
Выкурив подряд две беломорины, Шурка уселся на оленьи шкуры и, наигранно зевнув, сказал:
Ты чего притихла? Давай лучше ногу мою посмотрим. Тащи сюда свою медицину в порошках. Он стал разматывать на ноге бинт.
Таюнэ послушно взяла со стола сверток с медикаментами, подсела к Шурке. И сразу забыла о своей обиде, увидев его гноящуюся рану.
Много плохой нога, да? жалостливо спросила она, заглядывая ему в глаза. Василя болит, да?..
Ничего, до свадьбы заживет, буркнул Шурка. Мы ее, стерву, теперь скоро подлечим. Ну-ка, давай стрептоцид. Не тот, вон тот пакет давай
Он забинтовал густо засыпанную стрептоцидом рану, приговаривал, покрякивая:
Так Порядочек Так
Так Поратошка серьезно повторяла за ним Таюнэ, убирая в коробку лекарства. Порошка скоро лечил стерва нога.
Шурка засмеялся этим ее словам и тону, каким она их произносила.
Василя мало-мало болит? обрадовалась она, поняв его смех по-своему.
Эх ты, разноокая! весело проговорил Шурка. Считай, у меня теперь две ноги полноценные.
Вечером Таюнэ внесла в избушку две пушистые медвежьи шкуры, разостлала их в углу, где спал Шурка.
Таюнэ жина Василя, да? Василя так спать нада, Таюнэ так, показала она на место у стены и с краю. Потом шутливо спросила:Василя плакал нет?
Не буду плакать, мне одинаковоу стенки или с краю, ответил он несколько обескураженный ее откровенностью. Потом пошел к порогу, буркнул:Ты ложись, я воздуха похлебаю. Жарко
Когда он вернулся, Таюнэ спала на самом краешке медвежьей постели, свернувшись калачиком. Шурка задул лампу и лег рядом с нею. И сразу уловил знакомый дурманящий запах речной воды и осенних трав. Он зарылся лицом в ее густые расплетенные волосы, потом припал к ее губам. Таюнэ вскрикнула, вырвалась из его рук и бросилась к окну.
Зачем так делал? зло крикнула она. Зачем кусал Таюнэ? Ты волк, да, если зубы кусал?..
Ты что, кто тебя кусал? изумился Шурка, подходя к ней.
Ты кусал! с той же неприязнью сказала она, ощупывая рукой свои губы. Ты плохой мужа, ты кусал своя жина!
Тьфу, дурная, я поцеловал тебя, усмехнулся Шурка. И взял ее за руку:Ну, иди ложись, я тебя не трону.
Но она вырвала руку и с явной угрозой сказала:
Будет Василя так делатьружье стрелять буду!
Ну, история с географией! засмеялся Шурка. И мирно сказал:Ладно, будешь стрелять, только иди спать, пол холодный.
Он снова взял ее за руку. Теперь она послушно пошла за ним, прикрывая другой рукой губы.
Они лежали поодаль друг от друга, и оба не спали.
Ты чего не спишь?наконец спросил Шурка.
Сам спишь, Таюнэ потом будет, ответила она.
Ты что ж, как охранник, караулить меня будешь?пошутил он.
Таюнэ нет охранника, Таюнэ жина, серьезно объяснила она.
Какая ты жена! буркнул Шурка и отвернулся к стене.
Проснулся он от какого-то щекотливого прикосновениясловно кто-то легонько водил по лицу пальцами. Он открыл глаза, увидел склоненное над собой лицо Таюнэ и ее лучистые, устремленные на него глаза.
Таюнэ просыпала Василя, да? смешливым шепотом спросила она. И тут же, легонько втягивая в себя воздух, стала быстро-быстро дотрагиваться кончиком носа до его щек, подбородка, губ.
Так Василя целовала нада Так нада чуть слышно приговаривала она.
И снова на Шурку хлынул запах реки и осени. Он осторожно обнял Таюнэ, осторожно положил себе на грудь ее голову, стал хмельными руками ворошить, перебирать ее волосы. Таюнэ с тихой покорностью подчинилась его ласке
Днем, собираясь на участок, Таюнэ закинула на плечо винчестер, а другое ружьедвустволкупоставила у порога.
Василя нада хорошо смотрел, когда бандит ходил, сказала она Шурке, показав на ружье. Василя забирал бандит, Таюнэ ждал.
Какой такой бандит? засмеялся Шурка, решив, что она шутит.
Большой бандит лагерь бегал, злой, ответила она. Айван говорил, хорошо смотреть нада. Бандит зовут Кор-шов. Але-сан, Шур-ра зовут. Запомнил?
Шурка похолодел.
Не нада боялся, заулыбалась она, увидев, как побелело его лицо и дрогнули брови. Бандит сам боялся испушка ходил. Айван тоже так думал.
Постой да какой бандит? Что-то я не пойму Шурка силился унять внутреннюю дрожь. Откуда твой Айван знает?
Айван нет знает! весело замотала она головой. Человека один района живош, эта человека приказа говорил: ловить бандит нада! И она засмеялась, озорно сверкнув глазами:Человека района сам бандит боялся!
Она выбежала из избушки, оставив Шурку в тягостном смятении.
Однако, вернувшись с участка, Таюнэ больше не заводила разговора о сбежавшем бандите и лишь через несколько дней сказала Шурке:
Дурака человека района! Зачем бандит нашу тундру ходил нада? Умка видал, волк видал, да? Дурака большая человека района!
Факт! бодро подтвердил Шурка. Если он сбежал, то на кой ему хрен сюда забиваться? Он на юг пойдет, там аэродромы что надо. Нырнул в самолети привет с кисточкой! А в вашей тундре точнов зубы волку попадешь.
Таюнэ колхоз ехал, сам Айвану говорила будет: бандит самолета ходил, самолета ловить нада! сказала она, соглашаясь с Шуркой.
Больше они не вспоминали о беглеце, и Шуркина тревога постепенно улеглась. Совсем он успокоился после того, как Таюнэ уверила его, что ни Айван, никто другой в избушку не приедут, а если и явятся сюда, то не раньше чем зимой, когда в капканы пойдут песцы и надо будет побыстрей отправлять на склад шкурки. Но если и случится такое, то все равно ни пушник, ни приемщик, ни председатель Айван, приехав к ней за мехом, долго здесь не задержатся. Но тогда она, Таюнэ, так спрячет своего мужа, что никто не найдет его и не узнает о той важной работе, для которой его, геолога, сюда прислали.
Шурка хотя и видел, что Таюнэ бездумно верит всякому его слову, но все же посчитал нужным закрепить эту веру наглядными действиями.
Теперь по утрам он взваливал на плечо лом и лопату, брал в руки топор, отправлялся на берег речки, к тому самому котловану, где когда-то напал на него волк, и приступал к «геологическому поиску», а вернее сказатьрыл от котлована к воде траншею. Траншея получалась неровная, неглубокая и какая-то уж слишком неказистая. Сперва Шурка сам посмеивался и над этой траншеей, и над своим пустым занятием. Но потом ему пришло на ум, что подобная работа на воздухе полезна ему, поскольку укрепляет и закаляет тело.
«Ничего, ничего, рассуждал он, долбя ломом веками спрессованную землю. Это почище любой физкультуры. Такие мышцы нагоню перед дорогой»
Рассудив таким образом, он стал работать так остервенело, как не работал отродясь. Он довел траншею до полутораметровой глубины, готов был дальше копать вглубь, но наткнулся на вечную мерзлоту. Земля была так сцементирована морозами, что сколько Шурка ни бился, ничего не вышло, только лом погнулся. Шурка плюнул, решив, что достаточно и такой глубины. Через неделю он подвел траншею к реке. Вода хлынула в нее, затопила траншею и дно котлована.
Шурке понравилось его сооружение. Он горделиво похаживал вдоль траншеи, кое-где подкапывал лопатой, кое-где снимал с бруствера землю. Таюнэ неотступно следовала за ним, и лицо ее было переполнено восторгом от того, что она видит.
Ну как, нравится тебе эта петрушка? спросил ее Шурка, оглядывая дело рук своих.
Много нравился! ответила Таюнэ и спросила:Василя теперь солата находил будет?
Подожди, не такое это легкое делозолото найти, серьезно ответил Шурка. Не сразу Москва строилась.
Василя новый яма делать нада? догадалась она.
Точно, подтвердил Шурка. Прокопаем еще пару отводов, потом посмотрим.
Но больше никаких отводов рыть он не стал, а нашел себе новое занятиестал вырубать береговой тальник. По его мнению, работа с топором тоже неплохо нагоняла мускулы. За несколько дней он выкорчевал столько кустов, что Таюнэ едва успевала очищать от листьев ветки и сносить их в сараишко.
Много дрова будет, много печка теплый будет! улыбаясь, говорила она. Василя много дрова делала!
То-то же, отвечал Шурка, довольный ее похвалой. И сам хвалился:С такой силой, как сейчас у меня, сопку можно с места сдвинуть.
Однажды, возвращаясь в избушку, Шурка заметил странный цветок, росший на голом песке у воды. Он выдернул его с корешком. На венчике густыми рядками сидели мелкие разноцветные лепесткикрасный, черный, желтый; опятькрасный, черный, желтый В тундре росло множество диковинных цветов, но такого он никогда не видел.
Шурка машинально понюхал его и снова удивился. Северные цветы не пахнут, а от этого исходил сочный аромат, напоминающий запах цветущей липы.
«Вот тебе и не пахнут!»подумал Шурка.
Он пошел по берегу, решив нарвать таких цветов и показать Таюнэ. Но их больше не попадалось. Шурка вернулся назад и, пройдя то место, где нашел цветок, снова увидел на песке разноцветный венчик на коротком толстом стебельке. Побродив около часа, он набрал небольшой букетик. Всю дорогу до избушки разглядывал странные цветы и нюхал их.
Таюнэ он нашел за сараишком. Устроившись на куче хвороста, она смазывала нерпичьим жиром капканы, готовила их к зимней охоте.
Смотри, что я тебе принес. На, держи, сказал Шурка, торжественно вручая ей букетик.
Таюнэ недоуменно поглядела на цветы, на Шурку, не зная, зачем ей нужно брать их. Шурке же показалось, что она смутилась, тронутая его вниманием. Ему и самому стало как-то неловко.
Бери, бери, сказал он, подавая ей цветы. Ну что, красивые?
Нет красиво, сказала Таюнэ, положив букетик на хворост. Большая цветок красиво, такая нет.
Да ты понюхай, они же пахнут, возразил Шурка и поднес букетик к лицу Таюнэ. Чувствуешь, как липой пахнет?
Таюнэ поморщилась, брезгливо отвела от себя Шуркину руку.
Нет красиво, повторила она. Большая цветок красиво.
Ни черта ты не чувствуешь! с досадой сказал Шурка и, зашвырнув букетик за сараишко, пошел к реке умываться.
Таюнэ увидела, что он рассердился, и, догнав его, спросила:
Василя сердита, да? Зачем Василя сердита Таюнэ?
Отстань, грубовато сказал Шурка. Иди смазывай жиром свои капканы.
Утром Таюнэ разбудила его веселым криком:
Вставала, вставала, Василя! Зима ходила! Снег много-много. Скоро-скоро встала!
Она растормошила его, потянула за руку к распахнутой двери.
Чистый, ослепительный свет ударил Шурке в глаза. Вчерашней тундры как не бывало: ни земли, ни кустов, ни травы, ни черных сопоквсе выбелил снег. Он шел всю ночь и толстым слоем выстелился от горизонта до горизонта, от него сладковато пахло не сухой и морозной, а весенней, талой свежестью.
Кра-си-во, да? выдохнула Таюнэ, поводя вокруг шальными, захмелевшими глазами.
Но Шурка не оценил красоты изменившегося пейзажа.
Черт-те чтозима в сентябре! сердито сказал он, сплюнув на чистый снег. И подумал, что теперь ему не вырваться из этой избушки, пока не ляжет настоящая зима.
Кра-си-во!.. пьяно повторила Таюнэ и шагнула с порога в глубокий, по колено, снег.
Постой, где лопата? Сейчас раскидаю, недовольно остановил ее Шурка и, сунув ноги в стоявшие возле дверей валенки, побрел в сараишко за лопатой.
Покончив с этой работой, Шурка отнес лопату на место, разделся до пояса и, пофыркивая и покрякивая от удовольствия, стал растирать снегом лицо, шею, грудь. Снег податливо таял в тепле рук, водой растекался по телу. Таюнэ с немым восторгом наблюдала за ним. Никогда до этого она не видела, чтобы чукотские или эскимосские парни умывались так, как умывался Шурка.
Когда Шурка ушел в избушку одеваться, она забежала за сараишко, стряхнула с плеч керкер и умылась, растерлась до пояса первым снегом, так же пофыркивая и покрякивая, как это делал ее муж.
8
Бывает в жизни человека такой перелом, когда все прошлое непомерно отдаляется, когда кажется, что все, что было, было не с ним, а с кем-то другим.
Так случилось и с Шуркой. Он все реже вспоминал лагерь, разгуливавших на свободе друзей-приятелей, шумные города и свою воровскую жизнь. А если и всплывали в его памяти лица прокурора и следователей, картины суда, допроса, обыска, топот погони по ночной мостовой и выстрелы в воздух, то тот Шурка Коржов, участник всех этих событий, представлялся нынешнему Шурке Коржову, человеком каким-то нереальным, о чьих похождениях нынешнему Шурке кто-то давно и, похоже, шутя рассказывал.
Память все чаще стала уводить его в мир забытого детства.
Странный был тот мир. По утрам его будили солнечные зайчики, а у кровати нетерпеливо била копытами рыжая лошадь, готовая в любую минуту понести его в бой на буржуев. По дороге в бой он отсекал острым мечом головы Змею-Горынычу, побеждал где-то в облаках Синюю Бороду и бродил по немыслимым замкам с лампой Аладдина.
Еще в том мире, среди чародеев, Коньков-Горбунков и Деда Мороза, жили молоденькая девушкамама Зоя и высокий пареньпапа Костя. И все прекрасные царевны, о которых рассказывала мама Зоя, были похожи на нее, а все храбрые богатыри были похожи на папу Костю, хотя прекрасная царевнамама Зоявместо того, чтобы весь день петь и играть на арфе, убегала с утра в школу учить детей, а храбрый богатырьпапа Костявместо меча или секиры носил в руках большой портфель и трубки ватмана под мышкой.
Как ни напрягал Шурка свою память, в ней сплошь зияли провалы. Он не мог установить, когда раскололся мир солнечных зайчиков. Может, тогда, когда настоящие лошади, запряженные в катафалк, повезли по улицам маму Зою, а он (нет, не он, а какой-то другой, смутно припоминаемый мальчишка!) раздирал в улыбке рот, радуясь тому, что катит на настоящих лошадях и что рядом играет настоящий оркестр? А может, когда в дом пришла другая мамамама Вера и кровать мальчишки перекочевала от окна, где плясали солнечные зайчики, за темный шкаф? Или когда папа Костя привязал к чемодану длинные трубки чертежей и уехал куда-то строить какую-то фабрику? А возможно, это случилось в тот момент, когда мама Вера, плача, сказала соседкам, что ее Костю унесла малярия, а потом, надев на мальчишку новенький матросский костюм, отвела его в детдом, а сама ушла навсегда? Или когда его жестоко избили старшие детдомовцы (таков был закон!) и он убежал, а потом шатался голодный по городу, пока не набрел на толпу людей возле кинотеатра и не вытащил, деревенея от страха, из чьего-то кармана скомканную рублевку?..
Впрочем, Шурка и не пытался установить, в какой именно день и час уплыл от него мир солнечных зайчиков.
И вот теперь в Шуркиной душе неожиданно ожил этот волшебный мир. В него вошла мать, принесла с собой свои сказки и какой-то голубой свет, который когда-то переполнял его детство
А в тундре тяжелым медведем ворочалась зима, то разъярялась, то укрощалась опять. Солнце пропало, ночь прогнала с земли день, и лишь в полуденные часы скупо пробивалось жалкое подобие рассвета. Неделями трубили пурги. В снежной замяти сливались небо и земля. Ветры яростно накидывались со всех сторон на избушку, норовя разнести ее в щепки и расшвырять их по заснеженной равнине.
В дни, когда из избушки нельзя было высунуть носа, Шурка часами просиживал на шкурах, обучая Таюнэ грамоте, или рассказывал ей сказки, внезапно ожившие в его памяти.
Таюнэ оказалась смышленой ученицей. Она быстро запоминала слова, легко схватывала произношение, только никак не могла пока совладать с падежами и местоимениями. Приезжая в село, она демонстрировала свои знания где придется: громко перечитывала в магазине этикетки с названием товаров, афиши на бревенчатой стене клуба, надписи на спичках, пачках галет и печенья, заголовки в подшивке «Правды», лежавшей на виду в правлении колхоза. И тем самым вызывала одобрительные возгласы и продавщицы Катерины Петровны, и председателя Айвана, и учительницы Оли.