Воропаев продолжал на него глядеть, почти не дыша, как на нечто удивительное, и настойчивость этого немого вопроса, должно быть, угнетала и подавляла Боярышникова.
Врагов отчизны охранял. Что, не нравится? Не воевал, не раненый, не контуженный, просто больной; нечего меня, товарищ полковник, рассматривать. И больших наград не имеюда, а совесть спокойная.
Но совесть его совершенно не была спокойна. Он упрямо объяснялся, вместо того чтобы обиженно замолчать.
Нечего меня на пушку брать. Я сам с усам, коротко рубил он, помогая себе рукой. Мысль его не умела ветвиться придаточными предложениями, а была коротка, как палка.
Воропаев уже за одно это неумение пользоваться языком, за пренебрежение к густым, размашистым, разнообразно вьющимся фразам, которые так характерны для русской речи и составляют ее главную прелесть, бешено ненавидел этого отвоевавшегося чиновника, всем своим обликом не советского, хотя, быть может, и честного в меру своих возможностей. И Воропаев решил проверить его, поиграв на его честолюбии.
Да вы напрасно злитесь, Боярышников, как бы извиняясь, сказал он. Я зашел к вам совсем не за тем, чтобы сказать, что неудобно было вам вчера не пойти со всеми и еще более неудобно было высказываться против моего штурмового предприятия Нет, я не за этим, а совсем по другому поводу. Председателем колхоза вы не пошли бы?
Боярышников откровенно удивился предложению всеми морщинками испуганного лица.
Председателем?
Да. Председателем колхоза.
Не-ет, спасибо, развязно ответил он, теперь уже с презрением глядя на Воропаева. Не-е-т, не-е-т, это мне не подходит
Почему так?
Нервы не позволяют. К тому же я договорился с одной тут строительной конторой
Он сказал это с огромным достоинством, как будто был по крайней мере работником республиканского масштаба.
Напрасно, Воропаев встал и надел мокрую фуражку, напрасно. Когда вас будут исключать из партии, у вас не окажется на руках ни одного нужного козыря.
Окажется. Бывайте здоровы. Я вас еще сам протяну за перегиб. Где это видано, чтоб в колхозах штурмовку устраивать? Сюда, сюда, левее, вот так. Бывайте здоровы!
От Боярышниковак доктору. Тот спозаранку уехал на попутной машине к Корытову. Жаловаться, должно быть.
От докторак Огарнову, еще с вечера не ложившемуся.
В новой праздничной гимнастерке, при орденах и медалях, вкривь и вкось прикрепленных, Огарнов придирчиво распределял людей по бригадам.
Егоров, Гагарченко, Паусов, с красными, сонными и припухшими на ветру лицами, одними междометиями перекликались друг с другом, не вынимая изо ртов кручонок с махрой. Все были мрачно сосредоточенны. Ночной бой еще продолжался.
Егоров вел ночью штурмовую группу. Сейчас ему давали табачную бригаду. Человек богатырского роста, с лицом, выражающим откровенное презрение ко всем, кто попадал в поле его зрения, он сокрушенно покачивал головой. Ему все не нравилось, он всех, кого ему ни давали в бригаду, считал дармоедами. Гагарченко прикрепляли к виноградной бригаде. Паусову отводилась огороднаясамая незначительная.
А свою первую кому отдашь? спросил Воропаев, видя, что Огарнов волею событий уже определился главным руководителем дела, и своим вопросом одобряя такой порядок вещей.
Да жинку поставил за себя, вы ее знаете
Справится?
Как не справится, так мы ее снимем, и Огарнов, покраснев, улыбнулся так застенчиво, что все сразу поняли, что он никогда не осмелился бы ее снять.
Справлюсь не хуже вашего, ответила она сама из-за перегородки и на минуту выглянула, блеснув своими неестественно белыми, будто лакированными, зубами. Завтракали, товарищ полковник? А ну, зайдить ко мне, я вам тут дам кой-чего.
Огарнова отрезала ему кусок сала, придвинула розовую пластмассовую мисочку с солеными помидорами и чайный стакан красного вина, даже на глаз крепкого и приторно сладкого.
А ну, успокойте себе ваши нервы, товарищ полковник, и чуть-чуть, как-то заговорщицки, улыбнулась. Небось, я страшна ночью была, запугала?
И он, тоже почему-то заговорщицки да нее взглянув, утвердительно кивнул головой.
От Огарновак секретарю парторганизации.
Интересные люди есть у вас?
Ах, сколько угодно!.. Только не моего подчинения.
Что это значит?
Временно прикрепленные. То естьприезжие.
А ну, пойдемте!
Растрепанный, полупьяный дождишко то тут, то там плясал над деревней. Было очень скользко.
У домика с незастекленными, а занавешенными, по-фронтовому, плащ-палаткой рамами секретарь, надувая щеки и хмурясь, выкрикнул:
Поднебеско Юрий!
Женский голос тревожно ответил:
Одну минуточку, одну минуточку.
Они подождали. Через минуту-другую из домика, оправляя на себе только что наброшенный женский капот, прихрамывая, вышел очень красивый парень с буйной белокурой, точно обесцвеченной пергидролем, бородой. Лицо его было так молодо, что борода казалась приклеенной.
Воропаев не мог не улыбнуться. Секретарь неловко познакомил их, будто мирил, и, не зная, что будет дальше, почесал затылок.
Бородатый юноша блеснул глазами:
Это вы там ночью шум затеяли? Здорово, ей-богу! Если бы не дождь и кости мои не ныли, и я бы немедленно примазался Наташ! Иди сюда!
Из окна, приоткрыв плащ-палатку, осторожно выглянула и сейчас же спряталась женщина. Воропаев заметил, что она в одном лифчике.
Вот этот самый товарищ, Наташа, затеял ночной штурм! А это моя жена. Я бы вас пригласил к нам, да, знаете
Нет, Юрий, ты с ума сошел, произнесла она испуганно.
Да нет, я же и говорю, перебил ее муж, что пригласил бы с великим удовольствием, да мои штаны в стирке, а других нет видите, в чем я?
Воропаев сбросил с плеч шинель.
Отдайте капот вашей жене, наденьте мою шинель и ведите меня к себе. Дело есть.
Они были так бедны, что пудра на дне коробочки с иностранным ярлыком, стоявшей на краю табурета, уже казалась тут роскошью.
Историю их жизни мог красноречиво рассказать ее фанерный чемодан с продавленным боком и его шинель, несущая функцию семейного одеяла.
Есть семьи, пережившие в годы войны горечь утрат, но приобретшие славу и почет.
Есть семьи, не приобретшие славы и почета, но избежавшие потерь.
Есть семьи, познавшие тяготы эвакуации, разлук с близкими и тревог за своих фронтовиков, но отделавшиеся лишь сединой на висках.
Но есть немало таких семей, на плечи которых война нагрузила решительно все испытания, и они выдержали, претерпели удары, наносимые один за другим, и не поступились ни честью, ни совестью, не пожалели ни крови, ни нервов, ни слез, ни отваги.
Однажды в горах Кавказа, где-то в Северной Осетии, в те дни, когда там, изнемогая, билась 37-я армия, Воропаев увидел на скале дерево, превращенное бурей в осьминога. Если бы ветер мог иметь форму, он принял бы облик этого дерева. Оно было изваянием бури. Надвое расщепленный ствол его изогнулся в мучительных судорогах, ветви были скрючены, точно канаты, и беспокойно, гневно тянулись прочь от ствола, цепляясь за воздух узловатыми пальцами маленьких веток.
Всем своим существом дерево было наклонено в сторону ветра, и даже редкие грубые листья его глядели не на солнце, а вслед ветрам, ежеминутно готовые вцепиться в очередную бурю и улететь с нею.
Молодой Поднебеско и в особенности жена его очень напоминали это горное, воспитанное одними непогодами дерево. Им было не более чем по двадцати лет, и лица их, когда они улыбались, выглядели детскими. Но стоило им задуматься и на мгновение потерять власть над мускулами лиц, как все молодое и счастливое исчезало, уступая место выражению боли.
Поднебеско был, как сразу выяснилось, не единожды ранен и контужен. Он и сейчас еще не совсем оправился. А онасо своими тоненькими, как паутина, белокурыми, трепещущими на свету волосами, охватывающими голову подобно венку из золотистого ковыля, с темно-синими, ультрамариновыми глазами счастливой девушкистрадальчески морщилась от приступов запущенного полиневрита и все время нервно курила.
Руки ее были неестественно худы, исмеялась ли она, или внимательно слушалас лица ее не исчезало выражение усталости.
Но оба они производили впечатление не только стойких, но и талантливых людей, и, как в каждом истинном таланте, в их облике чувствовались черты, еще до них не существовавшие.
Когда демобилизовались? спросил Воропаев.
В долгосрочном пока.
Приехали подлечиться?
Если удастся.
Она грустно добавила:
Пока не удается.
Он успокоительно положил руки на ее худые колени.
Обносились и распродались мы подчистую. Одна теперь у нас надежда на целебный воздух. Солнце, воздух и воданаша лучшая еда. А то быого-о! А?
Она тряхнула золотым ковылем волос.
Ничего! Вывернемся.
Специальность?
Они рассмеялись, переглянувшись.
Какая там специальность! Мы же прямо из школына фронт. Ясапер. Онамедсестра. Сейчас думаем о заочном, да нет ни гроша.
Почему не демобилизуетесь, если уверены, что не годны к службе?
А паек да разный там шундер-мундер!..
А если завтра представится неплохая работа?
Завтра и демобилизуюсь.
Ну, тогда садитесь, пишите краткую биографию. И вы тоже, кивнул он Наташе. Бумаги нет? Что мне с вами делать! Придете в правление колхоза, там напишете Не в чем?
Махнув рукой, он встал.
«И шляпа же этот Корытов! Так не знать людей, как он не знает, может только покойник».
Кто-нибудь еще тут есть вроде вас?
Есть человек пять.
Пусть разыщут меня. Зовусь Воропаевым. А от меня ждите сегодня гонца.
От Поднебескоопять к Огарновым, собственно к ней, все еще простоволосой, неприбранной.
Лишней юбки у вас не найдется на время?
Она прищурилась, рассмеявшись.
Лучше Викторовы галифе возьмите, а то с непривычки продует! Чего это вам вздумалось? Маскарад, что ли?
Он быстро объяснил ей, что юбка нужна не ему самому. Она не сразу поверила.
Вертуны какие-нибудь, а вы им барахло будете раздавать.
Не без труда согласилась она пойти, чтобы самой взглянуть на людей, и, вытаскивая из корзины юбку и блузку и раскидывая все перед собой, то и дело иронически спрашивала, облизывая губы кончиком языка:
Подойдет, нет? Не прикинули ее размер?
А выходя, обернулась, сказала недовольно:
Я еще погляжу, какая она. Если не по мне, так и вовсе не приведу.
И точнов тот вечер не привела.
История семьи Поднебеско проста, как рабкоровская заметка. Жили где-то под Белой Церковью, учились в школе, эвакуировались, оставив стариков дома. Он сразу же ушел в армию, она следом за нимна курсы сестер. Воевали порознь, подолгу ничего не зная друг о друге.
Потом оказалось, что нет стариков в Белой Церкви, нет отчего дома, нет и вещей, оставленных каким-то хорошим знакомым, уехавшим в Кустанай, то ли знакомые еще не вернулись, то ли вернулись настолько давно, что уже не помнят о чужих вещах.
Потом оказалось, что они оба изранены и больны, что им нужен юг, и они, беззаботные, как все военные люди, двинулись на юг. И туткогда быстро было продано все вплоть до трофейной зажигалки, и Юрий бросил лаже курить, и ели они один раз в деньих еще обокрали, а Наташа почувствовала себя беременной. Никогда Юрию Поднебеско не было так страшно, как в тот час, когда он узнал об этом. Денег не хватало даже на телеграмму, если бы было кому послать.
Ибывают же чудесаподковылял Воропаев, и через четверть часа они, едва веря себе, поняли, что все будет отлично.
Утром, взявшись за руки, Юрий и Наталья Поднебеско стояли перед столом правления. Она была в огарновской юбке, онв огарновских парадных галифе и его же домашних тапочках, с тростью из ржавого штыка, надставленного кизиловой палкой.
Наталья вызывалась на самую тяжелую работу, думая, что если она попросит легкую, от нее откажутся. А он вообще ничего не просил. Он стоял, припав на укороченную ногу, и, страдальчески улыбаясь, говорил, будто оправдывался:
Я же знаю, что меня трудно использовать Бросьте Вы только Наташеньке помогите Она в таком положении, понимаете
Этого не выдержала даже подозрительная и жестокая Огарнова. Всхлипнув, она ударила кулаком по столу, и это прозвучало как резолюция.
Юрия поставили ночным сторожем к складу, а Наталью определили в огородную бригаду к Паусову, у которой сейчас только и дела было, что заготовлять семена, ремонтировать парники да свозить к ним навоз.
Глава третья
Воропаева не было в городе вторую неделю, и Софья Ивановна, мать Лены, начала уже о нем беспокоиться. Мысль, что он, поди, устроился где-нибудь в другом месте или, чего уж совсем не дай бог, остыл к затее с домом, ужасно тревожила ее. Тем более что она кое-что предприняла на свой риск, но на воропаевский счет, и ей давно не терпелось посоветоваться с ним. А о полковнике шли разные слухи.
Его пятьсот рублей она давно пустила на ремонт крыши, но колхозный кровельщик Маркел превысил лимит, и ремонт обошелся в девятьсот, так что четыре сотни она задолжала. Садовник, пообещавший посадить штук пять инжиров да куста три гранатника, подвел и ничего не сделал к сроку, хотя она купилаопять-таки в долгнавозу и теперь металась в растерянностиждать ли садовника, или, не теряя времени, самой вскопать и удобрить землю под огород. Но самое главное, что две комнаты Воропаева были еще не оштукатурены и без стекол, и Софья Ивановна боялась, что он откажется от договора с нею, в то время как дом она уже закрепила за ним, по доверенности, на десять лет.
Два раза она ходила в Горстрой просить алебастру, но получила отказ. Надо было опять сунуться к Корытову, но ей самой было уже неудобно, Лена же ни за что не хотела вмешиваться в дела с домом.
Это, мама, ваше с ним дело, говорила она, раздраженно поводя худыми плечами. При чем тут я?
Как это при чем? Мы ж его компаньоны Пополам брали.
Это вы, мама, брали, а я ваша жиличка.
Что значит, я брала? Вместе брали.
Ничего не вместе. И потом, чем вы докажете, что вы в половине: договор на него, выкинет вас за милую душуи все.
Это нас-то?
Хотя бы и нас.
А за мальчишкой кто у него смотреть будет? Мы с ним так и рядились: его дом, мой уход.
Рядились! А вот привезет он себе женуи крышка.
Оставь, Леночка, не морочь ты мне голову. Так уж сразу и привезет! Не больно-то скоро за безногого вдовца пойдет кто. И потом полковник человек неплохой, серьезный, на обман не пойдет.
Да какой же тут, мама, обман? Никакого обману. Он же вам не давал зарока, что жениться не будет.
Ты бы лучше узнала, где он пропадает. Корытову-то, небось, известно? Бросил на меня, старуху, дом и, знай, летает себе.
Да вам-то что? Раз вы компаньонкадействуйте, не ожидайте.
Действуй, действуй, ворчала старуха. Денег нет, чтобы самой действовать, как ты не понимаешь!
Но все же не удержалась и, забрав аванс под обещание связать знакомой колхознице свитер, в конце концов заманила садовника и скрепя сердце посадила все то, совершенно бесполезное, что могло прельстить ее полковника, два куста вьющихся роз, три куста гранатника, пять инжиров, две глицинии по бокам будущей веранды, еще только намеченной колышками, и три лозы александрийского муската перед верандойдля беседки.
Она спала теперь не больше четырех часов в сутки, все свободное время проводя на дворе, который величала то садом, то огородом, то усадьбой, смотря с кем беседовала. Выложила битым кирпичом дорожку от дома к воротам, натаскала из разбитых домов камня, листового железа, кафельных белых плиток, печные дверцы, вьюшки и заслоны, две промятых, но в общем целых жестяных плевательницы, какие обычно ставились в парках, цветочные горшки и осколки оконного стекла, из которых с величайшим терпением склеивала квадратики для парников. Венцом ее находок был щенок, которого пока что она поместила в комнате, но которому уже наметила колышками будку вблизи еще не поставленных ворот.
Собственно нашлись и ворота: вывернутые из каменных обочин взрывной волной, они валялись в чьем-то заброшенном саду, подминая виноградные лозы. И, будь лошадь или машина, Софья Ивановна давно бы перевезла их на свой участок. Тогда, беспокоясь, чтобы их не увез кто другой, она привязала к ним проволокой две деревянные бирки, на коих химическим карандашом аккуратно вывела: «Ворота полковника Воропаева».