А месяц или полтора спустя, уже в Крыму, когда немецкие танки валили из Керчи и казаки той дивизии, куда попал Цимбал, в конном строю бросались на танки, встретил Воропаев Цимбала в печальном и бедственном виде.
Сражение только что закончилось инеудачно. Вот-вот должен был начаться отход. Спешно грузили раненых, припрягали к пушкам свободных коней, со страшной безнаказанностью решали, что из боевого снаряжения надо бросить. Воропаев, совершенно случайно попавший в казачий поток, вдруг услышал знакомый голос, не в лад событиям увлеченно раздававшийся где-то рядом.
Ловко! Ловко! покрикивал этот голос. Супрун-то, смотрите! Два автомата взял! Орел! Никифор, беги к полковнику Эй, кум, кум, не тебе говорюНикифору Красивый же казак, сукин сын Ты же чего пустой идешь? Вскинь ящик на плечи Эй, раненый!.. Язык, что ли, отхватило?.. Говори громче Чего надо?.. Подавай санитаровсюда, сюда Да кой же чорт кормить в такой час!.. Баланду одну разводите!.. Конь имеет себе расписание Дружней, дружней!.. Не падай духом, падай брюхом!..
Воропаев выглянул из своей эмки и, как ожидал, тотчас же увидел Цимбала. Над притихшей толпой казаков, среди которых было много раненых, но еще больше хозяйственно озабоченных, что-то куда-то несущих и не знающих, куда что укладывать, Цимбал один знал, что надлежит делать. Он приказывал раненому лечь в санитарную двуколку, а здоровому грузить мешки с зерном, отправлял коней вперед, а машины назад, разрешал одно оставить и не грузить, а другое забрать с собой обязательно.
Сейчас Цимбала почти нельзя было узнать. Опрятная профессорская бородка его загнулась сплошным сивым гребнем набок, будто он заспал ее, черная нарядная кубанка была измызгана, и ее алый верх потускнел до рыжего, черкеска порвана и не залатана, а зашпилена булавками.
Ксеня была при старике, и Воропаев поманил ее к себе.
Ой, у нас горе, беда! шопотом и все время оглядываясь на деда, дрожа, сказала ему девушка. Григория убило, батьку моего Разорвало на кусоченьки. По жменьке тело собрали.
Сегодня?
Поутру. С собой везем. Похоронить-то можно где, вы не знаете? Или это все к немцу отойдет? А куда же везти, или в море кинуть?.. Ну, вот же какая беда!.. Хоть вы нас, за ради бога, не покидайте!..
Он назвал ей тогда небольшой совхозный хутор, где можно было совершить погребение, и посоветовал обязательно отходить именно на этот хуторок, где обещал быть сам.
И в середине ночи, незадолго до зари, он встретил Цимбала. Прибыли на трех конях старик, внучка и молодой казак, дальний родственник.
Воропаев удивился, не увидев тела убитого, и сейчас же догадался, что останки Григория затюкованы в бурку, за седлом у Опанаса Ивановича. Могила была уже заранее заготовлена по приказанию Воропаева.
Обливаясь молчаливыми слезами, Ксеня отвязала от седла тюквсе, что оставалось от отцова тела, и, взяв его обеими руками, как носят спеленутых младенцев, спотыкаясь, пошла к могиле и положила тючок у ее края.
Подъехало еще пятеро. Глухо спросили:
Здесь?
Здесь, твердо ответил Цимбал.
Стук конских копыт теперь уже не прекращался. Люди прибывали потоком.
Дозвольте, казаки, родного сына предать земле, вдруг высоким певческим голосом вскрикнул старик. По старому преданью, где казак пал, там и курган встал. Дай же, боже, и нам ту славу приять. Как самого себя я кладу в могилу эту, казаки, как самого себя хороню!.. А и то сказатьправда, что хороню
Нету мне ныне ни сна, ни покою, ни награды, ни наказанья, ни ран, ни болезней, пока немец у нас, в степях наших. Сквозь курганами нашу степь заставим, а немца вытравим. Ну ночь не ждет, день не встречает Прощай, Григорий Все правильно, одно неправильночтобы отец сына переживал Земной поклон тебе, Григорий Опанасович Цимбал, от батьки твоего да от дочки твоей Ксени Григорьевны, от боевых товарищей-казаков. А ты, друг, прости нас.
Казаки засморкались. Кто-то заплакал навзрыд, как женщина.
Воропаев сказал, давясь волнением:
Курган так курган!.. Казачьей славе не пропадать.
И когда тюк в бурке положили на дно могилы и старик Цимбал первый бросил горсть земли на останки сына своего, к могиле пошел народ. Шли уже не только свои казаки, работавшие лопатами, но и чужие, стрелки, мотористы, просто бегущие от немца люди, и к утру на могиле вырос невысокий, но ладный курган.
Старик, живший на хуторе, обещал посадить на верхушке цветок или куст, а склоны обложить дерном.
Разъехались в тот раз, не ожидая, что когда-нибудь еще встретятся.
Но Воропаев много слышал о Цимбалеи то, как сражался он в партизанах, и то, как, мстя за отца, геройски погибла его Ксеня.
Потом уже, после взятия Тамани, проезжал как-то Воропаев станицу Цимбала и поинтересовался судьбой старика.
Отъехал от нас Опанас, махнула рукой сморщенная казачка. Пепел хаты своей на четыре стороны развеял.
И рассказала, как плакал одинокий старик на пожарище своей знаменитой хаты, когда-то посещаемой академиками, хаты, с которой был» связана жизнь тысяч кубанских виноградарей. Потеряв всю свою молодежь, Цимбал навсегда покинул родную станицу, и никто не мог сказать, куда исчез он.
Колхоз имени Калинина был расположен на южном склоне холма, спускающегося к морю. Жилища занимали гребень, ниже их красивой пестрядью спускались виноградники и табачные участки, а по оврагу сбегал молодой терновник пополам с кизилом и шиповником. В светлом воздухе вечера люди видны были издали, и Воропаев сразу узнал Опанаса Ивановича в стройном седом старичке, затянутом в ситцевый бешмет, опоясанный кавказским ремешком. Старик с изяществом прирожденного кавказца работал лопатой.
Крикни ему, попросил Воропаев.
Чего кричать-то, когда доехали, резонно возразила Варвара, но, видя, что больной поднимается на руках, вложила два пальца в рот и так пронзительно свистнула, что Воропаев невольно зажмурился.
Старик обернулся. Воропаев взмахнул рукой. Тот это приметил и степенным движением приподнял над головой кубанку.
Узнал, Огарнова, ты видишь, узнал?
Кто его поймет. ответила она безучастно. Стоит, цыгарку вертит, а больше ничего не высказал
Да нет, ты же видела, он помахал рукой
Ну, может, и помахал, сказала Огарнова, вздыхая. Есть о чем говорить. Ты что, всех, кто тебе рукой махнет, крепко любишь? Не знала я, а то б
А то что бы сделала?
Да чего-либо сделала Теперь-то уж что говорить Небось, целоваться будете? Ну, погляжу, погляжу.
И точно заворожила. Когда подвода остановилась и маленький стройный Опанас Иванович быстро подошел к Воропаеву, а тот привстал на коленях, они не расцеловались и даже не обнялись, а только долго глядели друг другу в глаза и молчали, покашливая.
Слышал, слышал о твоих геройствах, ласково, по-стариковски жмурясь, сказал, наконец, Опанас Иванович. Колхозы, говорят, в атаку, как батальоны, водишь? Смотри, брат, попадет Это не война
Да вот видишь, Опанас Иванович, доводился, с катушек долой
Ну, это мелочи. Это поправим. Я ведь опять за свои травы взялся, как бы между прочим сказал Опанас Иванович, бережно помог Воропаеву слезть с подводы и, обняв, повел к себе.
Огарнова внесла следом за ним рюкзак и корзинку.
Это яички от колхоза, строго сказала она. У-де-пе. Усиленное дополнительное питание.
В корзинке лежало восемь штук яиц и мешочек с мукойкилограмма на два.
Это что за у-де-пе? Знать не хочу. Своих гостей я и сам накормлю, мне на то казенных субсидий не надо. Забирай свои яйца назад, немедленно забирай.
Да чего раскричались? Товарищ полковник у нас пострадал, мы, значит, за него и ответ несем.
Забирай, а то передавлю на глазах, слышишь? и Цимбал так решительно занес ногу над корзинкой, что Огарнова испуганно подхватила ее на руки.
Воспользовавшись тем, что старик перестал обращать на него внимание, Воропаев залюбовался его колоритнейшей фигурой, которую ничто не изменило с тех пор, как они виделись в последний раз. Седые вихры Опанаса Ивановича так же воинственно торчали из-под черной с красным верхом кубанки, придавая лицу задорное выражение. Морщины на отлично выбритом лице чертили рисунок серьезной, но в любую минуту готовой развернуться улыбки, которую не сдержали бы даже строгие железные очки с заржавленными оглобельками, обернутыми на концах толстым слоем ниток.
Не ожидал я встретить тебя здесь, Опанас Иванович. Давно здесь?
С армией. Первым на керченский берег вышел. Первый привет Григорию с Кубани принес. Слово тогда я, если помнишь, далпоселиться там, где его курган, да не привела судьба И кургана того не нашел, и место так изменилось, как и человек не меняется. Изгарцовали тамничего не найдешь. Ну, так я решил сюда, по соседству.
Стоя посреди горницы, они заговорили сразу же о делах.
Опанас Иванович, что у вас тут делается? Все коренные норовят переселиться куда-нибудь на сторону. В чем дело?
Мог бы ты, слушай, с охотой начать новую жизнь там, где погибла жена или дети твои? Едва ли, а? Все бы о прошлом напоминало. Легко ли это, подумай. Этакое богатство создали мы за двадцать пять лет и на-ковсе в золе. Тут наплачешься больше, чем наработаешь.
Значит, уходят на новое место, чтобы, забыв прошлое, лучше работать, так, что ли?
Точно.
Однако ты слышал, что было у первомайцев? Они же новые люди, а все равно ни черта не делали.
Поживешь, сам увидишь.
Беседуя, старик быстро накрыл стол, выставил на клеенку две бутылки с настойками своего рецепта, очистил тощую копченую шамаю, еще привезенную с Кубани, поставил на стол чайник. Воропаев опять невольно залюбовался легкими движениями его. Но все же старик был уже не тот, что прежде. Тело еще держалось, но дух его, видно, устал.
Огарнова чинно сидела, сжав руки между колен.
Вы все равно как следователь, недовольно произнесла она, оттого вы и худой, и хворый, что такой любопытный.
Она вскинула на Воропаева свои шальные раскосые глаза.
А чего вы у старых людей все любопытствуете, вы бы у молодых поспросили Я, к примеру, тоже с себя всю анкету сыму. Хочете знать, почему я поехала в Крым? с горьким вызовом спросила она. Из-за мужа, из-за Виктора. Квелый он, трясучий, как вы знаете; доктора мне одно дундятклимат, климат, дайте общую перемену человеку. А тут как раз уполномоченный приезжает, зимы, говорит, нет, чистый рай, два урожая инжиру, я все к чертям бросила, ни за грош продалаи сюда Вот какая моя анкета. А Капица наш, чего тот, спросите, приехал? Капица вот отчего приехалсыны его все погибли, не хотел на старом гнезде оставаться. А Гуров? А Гуровбайбак: «Я, говорит, вроде экскурсии сделаю, сроду никуда не ездил». А Рыбаковтот сапожник, тому везде простор. Понятно вам?
Все более распаляясь, Огарнова быстро, зло и отчаянно рассказывалаи картина того, что двигало людьми, когда они собирались в незнакомые места, сразу прояснилась и стала понятнее Воропаеву. Конечно, всех подняла война. Фронт был не только на Дунае. Он был и на пожарищах станиц, на развалинах семейных благополучии, в поисках счастья, которое было сейчас необходимее хлеба.
Кто-то руками нащупал дверь, и в хату осторожно вошел доктор Комков.
Он поглядел на Огарнову, ик общему удивлениюона замолчала, а затем, наскоро попрощавшись, вышла. Сердитый окрик ее на задремавшую лошадь раздался уже за воротами.
Комков был высок, складен, улыбался всем лицом, даже когда молчал, будто знал что-то смешное, только не хотел сказать.
Я тот самый врач, фамилия моя Комков, представился он, которого вы изволили отстегать на колхозном собрании. Будем знакомы.
Воропаев без особой радости протянул руку.
Попался бы мне на фронте такой защитник человечествазастрелил бы без долгих разговоров! И каяться бы не стал!
А попадись вы ко мне на операционный стол, я бы вас, милый полковник, стал бы резать через две минуты и даже фамилии не спросил бы. Желаете выслушать мои объяснения или вы и без них заранее уверены в моей виновности?
Уверен и без них, не надо.
Ну, и слава богу! А я, признаться, думал, откроете прения.
И Комков, не замечая все возрастающего раздражения собеседника, вынул из кармана несколько бумажек.
Я вам выпишу больничный листок, а на следующем собрании попрошу еще раз высказаться по моему адресу. Будет очень уместно.
Воропаев отмахнулся.
Вы собрались меня лечить, как я понимаю?
Вы не лишены наблюдательности. Собираюсь. Не стану скрывать.
В голосе Комкова слышалось так много достоинства и уверенности, что Воропаев не без любопытства оглядел его. Ему нравились уверенные и твердые люди.
Молодой врач вел себя, как человек, знающий что-то очень важное, о чем остальные понятия не имеют, и был по-юношески слегка чванлив, но это даже шло к нему.
Я отлично представляю себе, товарищ больной, что вы в достаточной степени избалованы столичными знаменитостями, и в этом отношении не делаю иллюзий на ваш счет, заговорил он, улыбаясь по-разномуто всем лицом, то одними глазами, то краешком губ. Человек, лечившийся в столице, даже у очень дурного врача, считает, что на периферии к его услугам одни коновалы. От этой точки зрения вам придется отказаться. Ваша болезнь ныне не считается ни романтической, ни сложной. Она проста. Лечить ее может любой грамотный врач. Ваша болезнь требует простого лекарствавоздуха. Побольше егои наяву и во сне. Нужно насквозь продуть себя, омыть каждую клетку свою свежим воздухом. Дышать, двигаться. Понятно? Есть на открытом воздухе. А спатьнепременно. В сырые дни преодолевать сырость активностью. Отнюдь не лежать. Если не в состоянии передвигатьсякроватная гимнастика. И наконецзанятость. Туберкулез преодолевается занятостью. Мечтать не обязательно, это ослабляет, но иметь дело нужно. Наконец дисциплина. Все наперекор тому, чего хочет болезнь. Хочется бессмысленно валяться в кроватипоступайте наоборот. Хочется кашлятьудержитесь. Кружится головапереборите усилием воли. Поставьте болезнь вверх ногами. Самое сильное средство против туберкулеза, еще ни разу не подводившее ни врача, ни больного, это воля. Туберкулезболезнь проверочная, имейте в виду.
Не кажется ли вам, что все ваши советы немножко попахивают учебником для студентов первого курса? спросил Воропаев почти уже весело.
Возможно. Великие истины просты, спокойно ответил Комков. Когда Пирогов ввел сортировку раненых и команды выздоравливающих, поговаривали, что он отбивает хлеб у знахарей, а Вишневского, создавшего чудодейственную мазь и научившего нас блокаде болезни, и по сию пору величают фельдшером. Лучше быть фельдшером с задатками гения, чем гением с кругозором коновала.
Молодец! Здорово сказано!
Но молодой врач, проведя рукой по густым русым, нескладно вздыбленным волосам, сделал вид, что не расслышал похвалы.
Воропаеву уже безумно захотелось лечиться у этого молодого врача, не пережившего еще ни одного сомнения в своем деле. Комков вел себя властно, и это должно было действовать на его больных.
Итак, начните принимать воздух в самых неограниченных дозах. Научитесь дышать. Привыкайте относиться к воздуху, как к пищепрожевывайте его носоглоткой, ощущайте на вкус и запах, наслаждайтесь им, как гурман, не будьте к нему равнодушны. Научитесь готовить себе эту пищу по вкусу. Выбор у вас богатый. Пейте только проточный воздух. Воздух, постоявший два часа в запертой комнате, уже яд для вас. Держитесь в своей болезни политики открытых дверей.
Комков встал и откланялся, не подав руки. Цимбал, не удерживая, проводил его через двор до калитки, а вернувшись, сокрушенно почесал седой вихор.
Не округлилась моя операция. Я ж его позвал, шоб вас промеж собой подружить. Огромного же ума человек! И энергичный. Ему шо тиф, шо холеракак нам с тобой водки выпить. Мы его тут меньше, как нарком, и не прозываем. А ты вроде как за ухи его рвать.
И ты за него, Опанас Иванович? спросил Воропаев, сам уже жалея, что грубовато встретил этого симпатичнейшего Комкова, вероятно очень самолюбивого, как все молодые специалисты, и, конечно, с какой-нибудь своей, очень новой теорийкой, тоже, должно быть, интересной, как все молодое.
Да как же не за! Человекпартизан! Человек чудеса сотворяет с людьми! За сто верст к нему едут! Из гестапо бежал и три месяца в Севастополе, в подвале, просидел. То ж, знаешь ты, какой врач!.. Ему на твою хворобу раз плюнутьи ты будешь здоров.
Молод больно, сказал Воропаев только для того, чтобы не промолчать. Ему было стыдно.
Открытое, одухотворенное лицо Комкова, очень красноречивое богатой игрой улыбок, стояло живым укором. Если бы Воропаев в силах был встать и выбежать за ним, он, конечно, так бы и поступил, но сдаваться Цимбалу ему не очень хотелось. Зазнается мальчик! твердил он.