У всякой порядочной газеты дата проставлена старым стилем.
Что??
Я говорю, старым стилем. 1914 год, по старому стилю, 1927 годпо новому. Что же тут не понять-то, государь мой?
Княгиня вытащила из ридикюля коробочку мятных лепешек и предложила лакомство Куковерову.
Он поклонился и прошел в свой кабинет.
Какой идиот доставил Струку таких безнадежных кретинов? Неужели для отвода глаз? И что это за ахинея с Бахметьевым и Лебабом? Впрочем
Тут взгляд Куковерова упал на стол и он заметил, что каждая бумажка, каждая вещица лежат в неприкосновенном порядке, как он положил их, уходя от Струка.
Что бы это могло означать? Слежка прекращена? Или было недосуг? Если так, то
Куковеров закрыл глаза и, как на экране, вспыхивая в крупных планах молниеносного монтажа, перед ним замелькали лица обитателей струковского дома. Выплыло обрюзгшее лицо Струка, на мгновение повисли лиловые букли княгини Абамелек-Лазаревой, похотливо захихикал барон Менгден, проволочился неуклюжий и, как известно, затейливо расчесанный парень, вопросительным знаком мелькнула мисс Элита, и вотразом освобождаясь от сомнений, точно зная, какую карту вытащить из колоды, Куковеров подводит итог и делает резкое резюме.
Это парень!
Парня нет беспорядка нет барон Менгденв швейцарах кончено
Глаза открыты:
Это парень!
* * *
Берлога вскочил и осмотрелся.
Герой, если он вообще геройлапидарен и смел. Каждый его шагсобытие, каждое словотезис.
Куда итти? Погибла целая ночь. Вырвавшись из коттеджа и побежав в город, Берлога в изнеможении упал на песок и проспал до утра. Нельзя было терять ни минуты.
Острый голодхороший рулевой.
Резолюция: в квартиру Мигунова, милого Варвария Мигунова! К огнедышащей, роскошной Ефросинии!..
Ефросинья! Этот опыт, откованный на шестке, это олицетворение соусов и маринадов! Она стоит, прислонившись к косяку, и с умилением смотрит, как исчезают в пасти Берлоги жирные куски бифштекса. Она решается заговорить, когда вздох облегчения вылетает из потрудившейся глотки Берлоги.
А вас тут с полчаса назад барышня какая-то спрашивала
Что же вы мне раньше не сказали? взревел Берлога. Где она?
Хорошо, что не сказала! Убегли бы голодешенок, а ведь
Где-е она-а!
Барышня-то? Славная, можно сказать, барышня; из теперешних. Поговорила, значит, о вас и притти наказывала
Притти? Куда?
Да в это самое, как его? Бюльве, что ли, гостиница, в 23 номер, как будто
Берлога был уже за дверью. Колючими пальцами он взъерошил лохмы волос и обтянул их кепкой, выхваченной на ходу из кармана.
Портье гостиницы Бельвю не успел открыть рта, чтобы предложить этому дикому человеку снять его невозможное клетчатое пальто и вытереть ноги.
Берлога взлетел по лестнице в бельэтаж, скользнул по голубой дорожке коридора, в каком-то тумане нажал ручку двери 23, забыв даже постучать, и разом провалился в комнату, в два ярких окна, в насмешливо-сияющие глаза мисс Элиты Струк, в просторечьи Дины Каменецкой, кино-актрисы, личной секретарши и внучки таинственного Струка.
Добрый день, Берлога! тихо сказала женщина и спрыгнула с дивана навстречу оторопевшему журналисту. Он неловко пожал ей руку.
······························
Итак, я не могла дольше выносить. Роль содержанки была мне отвратительна. Я бежала от наших режиссеров и попала через Менгдена к Струку. Я сумела прибрать его к рукам, но это было не то: он оставался сильнее меня. Он мог запереть меня, мог заморить голодом. Впрочем, он не мог решиться на одновыгнать меня. Я уже была ему опасна. Мы согласились на вооруженный мир, при чем я каждый час боялась за свою жизнь: им нужно было избавиться от меня, и они сделали такую попытку, послав меня на границу, якобы ждать там какого-то человека. Моим побуждением было выполнить поручение Струка, нов вашу пользу, то-есть вернуться к вам. Перед отъездом меня решили проверить. Заметьте: никаких личных объяснений, я не знаю, кто мной руководит. Обычно я получала приказания по почте или по телефону. Испытанием для меня были вы, лишение вас свободы. Утром я получила письменный приказ, днемразговор по телефону, меня провоцируют
Я знаю этот разговор, коротко сказал Берлога.
Знаете? Тем лучше. Ну вот. Я посадила вас в сумасшедший дом и сама уехала. За свое возвращение я выговорила вашу жизнь.
Да, но у меня ее хотели отобрать, вставил Берлога.
Нет сомнения. Под Минском было совершено нападение на дилижанс, выехавший незадолго до меня. Была убита девушка страшно на меня похожая, я видела ее то-есть убитую, и немедленно бежала. Я поняла характер моей командировки.
Вы врете, грубо сказал Берлога и заходил по комнате. Что за совпадение? Я ни секунды не верю в «убитую, страшно на меня похожую девушку»!! Никаких случайностей! Вы! Вот в чем вопрос! Кто вы сами? Авантюристка? Преступница? Психопатка? Сфинкс?
Элита съежилась и внезапно жалобно, как обиженный ребенок, заплакала.
Берлога!.. Берло-женька!!! Да я и есть та самая убитая девушка, я только чуть-чуть передернула!
Что за чорт! Вы считаете меня ду-ра-ком? Н-ну, знаете
Элита быстро встала и расстегнула платье на своем узеньком плече. Повернувшись к Берлоге, она показала ему длинный, чуть зарубцевавшийся шрам на левой лопатке.
Думаете мне приятно показывать эту гадость?.. проговорила она через силу.
Что это? Кто? забормотал Берлога, вспыхнув и потянувшись к Элите, точно желая закрыть чем-нибудь ее плечо.
Берлога, грустно сказала Элита, я знаю, что не могу рассчитывать на ваше доверие. Может быть, вам надо ощупать этот безобразный рубец? Пожалуйста! Боже мой! Делайте, что хотите, я умоляю вас! голос ее сорвался и перешел в отрывистый шопот, делайте, что хотите, но я больше не могу! Я прошу вас! Берлога! Меня погубят, меня убьют, Берлога!.. Я сама наделала ошибок. Но я не виновата, Берлога. Эти противные лапы, которые тянулись за мной, за моей душой, за моим Я сопротивлялась, меня запугивали, меня гнали, и, под конец, как негодной собаке, как опасной, строптивой тваринож в спину!.. Берлога!..
Дина Каменецкая приближается к журналисту, кладет ему на плечи свои руки, заглядывает в глаза.
Берлога! Мой славный, рыжий, веснущатый грубиян! Разве я не сдала всех своих преступных позиций? Разве
Теплая волна ударила в лицо Берлоге.
Этот сухой блок-нот, эта черная вездесущая автоматическая ручка в клетчатом пальто, репортер, газетчикразве он видел, слышал, переживал что-либо подобное?! Он чуть подался вперед и своими жесткими губами встретил пахучие, жирные от помады губы Элиты.
Тоска! Печаль! На этом месте никак нельзя замкнуть кольцо лирической американской диафрагмы Голос скрипучий и резкий, как горящая букса, рвет сладкую концовку:
Нет, гражданка! Вы еще не сдали всех своих преступных позиций.
В дверях стоял Куковеров.
Берлога бросился к нему.
Вы с ума сошли!
У кого что болит, тот про то и говорит, Берлога.
Выдурак!
А выарестованы!
* * *
Итоги и перспективы?
Вот приходо-расходная ведомость. Арестованная Дина Каменецкая, она же Элита, тщательно изолирована в камере Допра. Камера заботливо обита асбестовым картоном.
Берлога реабилитирован. Советы и пожелания серьезного Куковерова вынудили его законсервировать внезапную, как златогорские пожары, страсть к бедной Элите. Установлен регламент его свидания с Диной. Профилактический метод
Затем открылись и сошли в окончательный расход два лица:
Первое
Человек, убитый Куковеровым и погубивший за минуту до своей смерти Ленку-Вздох, был опознан Берлогой и оказался врачом сумасшедшего дома.
Второе
Уединенный дом, в котором являл свою силу Берлога, был заботливо оцеплен милицией. Со всяческими предосторожностями прошли в кабинет. Медленно откидывается сидение дивана, и Куковеров видит труп похожего на себя человека. Грим, вероятно, стерся с его лица во время борьбы с Берлогой. Куковеров с секунду всматривается в лицо трупа, потом неторопливо сдирает ненужные более усы с губы мертвеца, и новое, несомненное сходство проступает полностью.
Затейливо расчесанный парень, простофиля и шляпашвейцар и дворник Струковского особняка!
Враг хитрый, ловкий, организованный, начинал сдавать свои позиции. Нокак жалко! мертвые молчат, мертвые всегда молчат.
С трудом Берлога узнает свою жертву, лишенную гримачеловека, с которым он не так давно мчался в автомобиле. Счет сведен.
Да, счет сведен, но не пора ли увеличивать итоги? Ведь дело 1057 спрятано где-то Ленкой? Почему погибла она? Не дикий ли бредэта история с бабочками? Где Горбачев? Фальшивый ли, настоящийгде он? Где оба Горбачева, наконец? Где человек с бородавкой и шрамом на мочке уха?
Где, где они?!
Константин ФЕДИН
Н. ЛЯШКОГлава XVI
«И страшные толки про красную свитку исчезли с появлением утра».
Ваня Фомичев совершил поступок, поразивший многие трезвые головы. Особенно ошеломлен был златогорский проповедник вольной любви, бывший мистик, ныне неврастеник и какой-то сверх-коммунист-индивидуалист, а по-нашемупросто «ист». Он позеленел от удивления, окутался туманом тайны и сказал:
Не верю! Чтоб живой комсомолец, футболист, да так поступил? Это клевета на молодежь! Не верю!
И пусть не верят. Началось все с того, что Ваня прочитал в заводском клубе свою пьесу. Не ахти какая пьеса вышла у него, но драмкружок клуба ухватился за нее, долго репетировал, готовился. За два дня до спектакля один из актеров вывихнул ногу, и Ване пришлось заменить его.
На сцене он очутился в роли своего собственного героя-красноармейца, парня добродушного. Роль его невесты играла бывшая делопроизводительница союза металлистов, Сарочка Мебель.
В конце пьесы действие разворачивалось так: город окружили белые, герой-красноармеец отступил с полком, белые заняли город, в дом невесты красноармейца ворвался офицер, девушка понравилась ему, он начал увиваться за нею и давать волю рукам и губам Насилие уже готово было встать в ряд бывших до него бесчисленных насилий. Но затрещали пулеметы, зацокали копыта, взрыв, и на пороге красноармеец, т.-е. Ваня. Он вырвал из рук насильника невесту, т.-е. Сарочку Мебель. Он обнял ее и прижал к себе крепко, по-настоящему, как винтовку, и заговорил так, как надо было говорить, вопреки пьесе и злому шипенью суфлера. Этой вольностью он спас и спектакль, и свою пьесу: вышло жарко, убедительно и хорошо Зрители дрогнули, перестали быть зрителями и какую-то минуту не дышали
Сарочка тоже волновалась, но была в миллионе верст от мысли, будто Ваня не жених ее, а олицетворение свободы и мести всех угнетенных Наоборот, она чувствовала, что Ваня обнимает ее, единственную, и обнимает так, как никто не обнимал, так, как она не мечтала. Она была в восторге, и ей чудилось, что зрители хлопают ей, что они радуются за нее: наконец-то, и к ней пришло счастье. О том, что до этой минуты она была несчастной, никто и не подозревал. Ей даже завидовали.
Роду она древнего и богатого. Папаша ее, Самуил Мебель, при царе имел в Златогорске мельницу и не завалящую какуюпаровую, и лавки имел, и дом, и семью, и несколько гнездышек на стороне.
Доканала его национализация. Он плакал, дергал белеющую бороду и твердил:
Берите, ваше, чтоб я так жил. Ваше, ваше, чтоб я так свет видел
Побелел Самуил Мебель, согнулся, многострадальным Иовом бродил по городу, в скорби колотил себя в грудь волосатым кулаком и все и всех спрашивал:
Кто я теперь? Кто теперь хозяин на земле? Скажите, чтоб я так жил Или не моя мельница кормила вас?
Улицы молчали, люди отмалчивались, только Ленин щурился с дверей комитетов, комиссий, совещаний и по-хозяйски журил:
Скулишь? Эх, ты-ы
Старик отводил ненавидящий взгляд и скулил яростнее, семейка подскуливала ему, а Сарочка, о, она такая умная! она не скулила.
Бегала, бегала и выбегала местечко, и не где-нибудьв союзе металлистов. Ага! Товарищи страшны, товарищи при революции стоят, да, но если умеючи походить вокруг них да кстати языком пошевелить, они и улыбнутся, и подобреют. Факт!
Покатилась Сарочка к заветному. Не быстро, но все-таки. Катилась и помогала себе глазками, губками, языком. Командировка уже вот, почти в руках. И вдругстоп! О, как глупо! Товарищи добрые, доверчивые, улыбаться могут, при революции стоят, с Колчаком, с Деникиным справились, а какой-то анкеты испугались. Сарочкина анкета корява, верно. Как ни гладь, как ни прихорашивай, а стоящей ее можно сделать только стажем. А какой у Сарочки стаж? Эх, опять надо впрягаться. И Сарочка впряглась, стала активной, инициативной Катилась, катилась, опять командировка уже вот, в руках почти, а жизнь, как ахнетхлоп! Крепко ударилаи не чем-нибудь, а самым милым, самым заветнымнэп'ом
Ну, кто не ждал нэп'а? Замечательная же вещь! Мертвые, и те в пляс пошли: ага, товарищи, сдаетесь? Ага, свободочку даете? Ликование, а у Сарочки горе Навалилось оно, правда, не сразу. С папаши пошло. Скинул он личину Иова и стал дельцом: было кое-что припрятано. Снял лавку на свое имя, другуюна имя жены, третьюна имя вдового сына. Во все лавки липовых родственников посадилтоварищество! и принялся крутить-вертеть. Крутить он умел, а вертетьпопадись чей-нибудь палец в рот, и кости в муку превратятся
На первых порах все шло тихо и незаметно, а как обросли лавки мануфактурой, ниточка Сарочкиного трудового стажахрусь! Где-то в каких-то бумагах покопались какие-то товарищества, узнали, что она опять дочечка, нэпманский отродыши чик: сократили.
Перестала Сарочка в союзе металлистов входящие-исходящие квасить, перестала по карточкам пером чирикать, и с тоски-печали начала искать у разных подходящих людей причала своему сердцу Начала хорошо, как мама и тетя учили, по всем правилам: об искусстве говорила, ахала, глаза закатывала, об одиночестве пела. Подходящие люди слушали, зевали в сторонку, про себя посмеивались и норовили дойти до поцелуев и до прочего. А чуть доходили до прочего, впадали в скуку и сторонились, избегали. Было что-то в Сарочке ну, отталкивающее, что-ли. И стройна, и телом не обижена, и голосом играть умела, и глаза ничего, но что-то было, что-то мешало причалиться. Может быть, усики на верхней губке? Кто знает!
С первыми любвями трудно было справиться Сарочке, после каждой мутило, тошнило, но удержаться от следующей не могла. Скука же, тоска. Ну, кто она? Дочечка 27 лет, мамина забота. Ах, эта мама, она и теперь видит в ней маленькую. Такая глупая, а страшно: а вдруг ребенок? Проведает тетя, проведает другая, третья, а третья тетя сплетницанапишет в Киев, в Могилев, в Минск
Холодела Сарочка и по книжкам хотела научиться, как любить так, чтоб приметы какой не вышло? Но что ж книжки? Даже они не могут научить этому. Мучилась Сарочка и, чтоб от тоски не тянуло к подходящим людям, начала в клуб ходить, в драмкружок вошла. Расчет был у ней верный: я, мол, интеллигентка, а рабочие неотесаны, хамоваты, с ними ничего такого не может выйти. Умная Сарочка, а жизнь опять по спине еена! И чем? Комсомольцем, молотобойцем Ваней Фомичевым Она к нему, а он не глядит, строгость напускает Злилась Сарочка: «Чтоб я, да унижалась перед каким-то паршивым рабочим? Фи!» Верно, не к лицу ей унижаться, но спектакль доканал, перестала фикать. Подумает, и начнет распаляться: вот это мужчина, а сила, а рост Дергалась губка с усиками, язык шарил по пересыхающему рту. Начала Сарочка встреч с Ваней искать, нет его: то на собрании, то на кружке. Два раза письмами приглашала его чай пить, о пьесе потолковать.
Ваня не пришел, не ответил на письма и на Сарочку взглянул не вообще, а с точки зрения
Деревянный хлам на заводе убран. Водопроводные трубы разбежались во все углы. Во всех отводах пожарные рукава. По ночам в цехах дежурные бродят. У проходной будки «трезвая тройка» маячит: чуть кто ногами ноты начнет писать и с белым светом обниматься, за рукав его:
Товарищ, сыпь домой
Да я, товарищи, я же как следует, я
Дыхни у-у, провонял. Единогласно же постановляли пьяных не пускать. Голосовал? Постановлял? Ну, и катись, катись
Склад моделей оберегался день и ночь, в столярно-модельном цехе два раза в день до-чиста убирали стружки, обрезки, вечером взбрызгивали пол, осматривали окна и до утра посменно с четырех сторон охраняли его. В разбавленной светом фонарей темноте то и дело раздавалось:
Эй-эй, не спи!
Гляди, сам не засни!
То-то же!
В ночь, когда на море горела нефть, Ваня дежурил у склада моделей. Через город перелетали багровые сполохи и бились о стекла и крыши. По двору и за цехами метались тени столбов, будок и труб. На заднем дворе под ветром постонывали старые котлы, и в стоне их чудилось шуруденье подкрадывающихся со стороны степи шагов.
Ваня ходил от угла к углу, вглядывался в зыбкий мрак и костил ЗУР, милицию, исполком. Зевают, просиживают стулья, миндальничают, дурачье! Возьми партийцев, комсу, красноармейцев, распредели и налетай на все дома Выверни их с требухой, небось, найдутся поджигатели
Сменщик пришел после полуночи. Ваня хмуро перекинулся с ним словами, отдал револьвер и пошагал на спадающее пожарище. За молом клочьями и кругами бегало по воде пламя. Море напоминало развороченную взрывом горячей вагранки литейную. Ветер взметал огонь и гнал его на город. Красные языки ударялись о грудь мола и взлетали над ним багровыми фонтанами, кольцами, кустами и россыпями звезд. Суда качались в отступившем мраке сгустками ожидания и тревоги.
Огонь, ветер и блеск воды, редеющая толпа и ее говор мутили Ваню. Люди казались глупыми, равнодушными. Он бродил среди них, на лету схватывал слова и стискивал в карманах руки. О чем стрекочут? Чего охают? Горит драгоценность, может быть, тут же ходят и посмеиваются поджигатели, а они переполаскивают языками разные случаи.
И он вот прибежал. А зачем? Чего ему тут надо? Не поможет же, не погасит
Ах, как красиво!
Какой тут цыплятине красиво! дернул он головою, но яркий свет и крики:
Смотрите! Смотрите! О-о! заставили его обернуться к морю.
С волн взлетела лохматая кровавая змея, на лету выросла, угрожающе поползла по молу и, отекая в воде, дрожа под ветром, чадно погасла.
Красота! вновь резнул Ваню голос, а над ухом раздался другой, почти задыхающийся:
Товарищ Фомичев, какое несчастье, ужасное несчастье! Здравствуйте. Я положительно не могу успокоиться. И вы, вижу, извелись. Идемте отсюда. В такие минуты так поражает бессилие
Сарочка пылко рассказала, где была, когда начался пожар, как кинулась в гавань, как ей перехватило дыхание. Потом запнулась и шепнула:
Почему вы на мои письма не ответили?
Ваня поежился было, но тут же тряхнул головою и отрезал:
Не пара мы с вами, товарищ Мебель, чтоб переписываться.
Сарочка возмущенно вскинула «живой мрамор» плеч и заволновалась:
Стыдитесь, товарищ Фомичев! Разве соввласть не уравняла нас? Разве мы не равноправны с вами? Я не пара вам, это верно. Ну, кто я? А вы, вы талантливы. Ваша пьеса она положительно даровита в ней
Ване было и неловко и приятно. Вот она какая Сарочка, а он-то, он, эх! С пьесы Сарочка перевела разговор на себя: она изболелась в мещанской среде, ее никто не понимает, в душе она больше коммунистка, чем иные с партбилетами, и ей так больно, в ней такой мрак, а, между тем, она же человек, ей хочется иной жизни, живого дела, мыслящих людей
Сарочка говорила с чувством и незаметно управляла Ваней. Они уже шли по окраине, с прорезаемой вспышками нефти тьмы на них глядела чернота степи, забеленная вдалеке фонарями завода.
В общем, стыдно сказать, устала я, ох, как устала. Давайте отдохнем вот тут
Сарочка указала в темноту, и там, у косых ворот, как бы выросла скамейка. Надо садиться. Сарочка вспомнила, с кем раньше она сидела здесь, и начала дергаться, дрожать и осуждать себя за это:
Я положительно не владею нервами. Всю трясет, а?
Ваня мялся, не зная, что сказать. Она взяла его руку, положила на себя, и он ощутил пальцами тепло плотного овала руки выше локтя.
Слышите? шепнула Сарочка. Меня это положительно из себя выводит. Так хочется поговорить, а эта противная дрожь Вы понимаете меня?
Ваня дакнул, отстранил руку, но Сарочка задержала ее:
Нет, не отнимайте, прошу вас Может быть, я так успокоюсь.
Ваня перекосил рот. «Чего она крутит?»и заговорил о пожарах, о том, что его и Величко выбрали на съезд, что он заедет в Москву, увидит там златогорских ребят и Ленина в мавзолее. Сарочка соглашалась, одобряла, а когда он умолк, подалась к нему и резко поймала другую руку:
Давайте силами меряться. Подниму я вас или нет? Вот давайте
Да, что вы, товарищ Мебель, постойте, запротестовал Ваня, но Сарочка обхватила его руками и, всхохотнув, задышала в щеку:Нет, нет, боюсь, что не подниму Вы такой сильный
«Буза», решил Ваня, порываясь встать. Сарочка удержала его, сдернула кепку, положила на его голову руку и удивилась:
Да у вас мягкие волосы? Погодите, вам тоже холодно? Нет? Так чего же вы дрожите? О-о, вам холодно, но вы стесняетесь, погодите
Сарочка обняла Ваню, прижала его к своему боку и, шепнув:
Так теплее? залепетала дразнящий вздор.
Лепетать она его умела не хуже пустых книжек:
Забыться бы так, на миг улететь из этой жизни с ее дрязгами, стать богом. Ты такой, вы такой, мой
Губку с усиками свела дрожь. Сарочка хищно вжала в свои губы Ванин рот и как-то чудно провела языком по его губам. Это ожгло Ваню. В руки его ринулась жадная цепкость, глаза ослепли, уши заткнул шум крови. Он уже прикипал к Сарочке и летел с нею в туман. Ему же начинало чудиться, что сейчас и он и она будут управлять и ветром, и вспышками пожарища, и далекими звездами, и чернотою ночи над степью, и далекими фонарями завода.
Сарочка прихватила зубами кожу на его шее, мыча и всхохатывая, схватила его руки и начала тискать их к своей груди, к бокам, Ваня потерял легкость, и в мозгу его встала дикая, едкая мысль о том, что рядом с ним веками выхоленная Сарочка, что в студне ее больших егозливых лопаток, в дрожи готовых выпрыгнуть наружу грудей, в набегающей в хохоток визготе, в остроте зубов, в юркости и запахе разнузданного языка таится какой-то яд. Мысль эта ошеломила его: он не будет управлять ветрами, звездами и тьмой. Он вспыхнул, как бы залил мозг туманом, обнял Сарочку и ухнул лицом к ее груди, в идущий из-под кофты одуряющий запах.
Сарочка взметнулась, взвизгнула, уронила шапочку, волосы и села ему на колени. Под ее тяжестью, от щекотного, торопящего шопота, дикая, едкая мысль вновь всклубилась в Ване и обдала его сердце оторопью. Он вдруг ощутил, что рядом огонь, что он вот-вот вспыхнет и от него останется место, куда будут плевать. Он резко дернулся, столкнул с колен Сарочку, перешагнул через нее и, приподняв руки, как бы пробиваясь сквозь пламя, чад и дым, побежал на огни фонарей.
* * *
Земля под ногами вдруг стала золотой, мрак прыгнул с нее к горизонту, и ослепленный Ваня, как днем, увидел завод, рабочий поселок в мачтах радио и метлы тополей дачного поселка. Ощущение рук Сарочки, запах ее рта вмиг слетел с него: «Опять пожар?» Не успел он понять, в какой части города горит, как из ближайшей улицы с похожим на заливчатый лай набатом донеслись крики:
А-а-а! Держи! Забегай! Га-га-га!
Ване представилось, что он сейчас увидит бегущую Сарочку, но, вместо нее, из улицы выбежал мужчина и метнулся в степь. Полы его не то пальто, не то плаща развевались, падавшая от него на багровую землю огромная тень, казалось, подвывала набату. Он подпрыгивал и за ручку на отлете держал небольшой ящик. Ваня ринулся ему наперерез. Пожарище застлал дым, степь покрылась тьмою, и высыпавшая из улицы погоня ослепла и рассыпалась вдоль крайних домов. Ваня махал руками, звал, но набат и ветер отбрасывали его крики, и он с досадой: «Уйдет, пока буду свататься», погнался один.
Затихающее дымное пожарище гнало на степь толпы теней. Убегавший пропадал в них, но Ваня вновь и вновь находил его и радостно стучал сердцем: «Врешь, догоню». Ему уже рисовалось, как с завода выбегут дежурные, как убегающий метнется назад, на него, как он схватит его, поведет в контору завода, вызовет ЗУР и сдаст:
Нате, черти волосатые.
Убегавший, должно быть, рисовал себе, как Ваня сдаст его агентам ЗУР'а, и неожиданно повернул к задней стороне завода. «Ах, ты хитрюга!»ахнул Ваня. Задний заводской двор пуст, за углом завода заросли бурьяна и полыни, в зарослях рвы, за ними ямы, за ямами балка. А пожар уже тускнел, угасал, тьма плотнела. «Уйдет, уйдет»
Ваня вогнал в бег последние силы, но угол забора был уже вот, почти рядом. Ваня в ярости поднял повернувшийся под ногу камень, закричал:Стой! Стой! кинул его и попал в ящик.
Ящик зарокотал, оглушающе охнул и Ваню швырнуло назад. Кружась, он хватался за землю и, теряя сознание, похолодел: в воздухе кружилось пальто убегавшего, из-под пальто роями выпархивали ослепительные огни, неслись на угол заводского забора и тот ярко, как бумага, вспыхнул.
Очнулся Ваня на ворохе бурьяна. Угол забора будто скосило. Рабочие, сверкая в свете зари лопатами, выкапывали обгоревшие столбы и вкапывали новые. Рядом, посвистывая носом, спал милиционер.
Завод-то уцелел, товарищ снигирь? хлопнул его по плечу Ваня.
Испуганный милиционер забормотал что-то, но Ваня не слушал его и недоумевающе пучил глаза: перед ним лежало то самое прорезиненное пальто, которое после взрыва ящика кружилось в воздухе. Он сдернул его с бурьяна, метнулся к рабочим, но милиционер задержал его:
Куда? Стой!!
Как это стой?!
А так!
На шум подошли рабочие, и Ваня, вырываясь из рук милиционера, спросил:
А где тот, что в этом пальте был?
Да это ж пальто твое!
Мое?
А чье же?
Ваня покраснел, заговорил о том, что было с ним ночью, замахал руками, но Клим Величко дернул его сзади за пиджак и оборвал:
Заткни балалайку, едят тебя мухи! Катись скорей в город, коли знаешь что! Может, доищутся, на чьих чортовых плечах болталась эта хламида. Та крутись-вертись: нам завтра ехать! Слышь?!
Из-за земли молодым светом брызнуло солнце. Рабочие, прикрывая глаза, глядели на удаляющихся Ваню, милиционера и качали головами:
Н-ну, дела-а-а. Чертовщина прямо!
Н. ЛЯШКО
Алексей ТОЛСТОЙГлава XVII. Бабочки
Боже ты мой, чего только не наворотили шестнадцать авторов! У читателя голова кругом идет. «Сбились! думает он, завязли, засыпались, сами уж не знают, как распутать сумасшедшую историю с пожарами, бабочками, переодеваниями, двойниками, убийствами, прыжками в окно» и так далее.
Например: при чем в этой истории Пантелеймон Иванович Кулаков? Иликто такой, на самом деле, Струк? Для каких адских замыслов привлечена к делу несчастная актриса Дина Каменецкая, она же Элита, она же? Много, очень много неясного. Что знает паралитик Иван Иванович Кулаков, попавший за свое знание в сумасшедший дом? Какие его отношения были к погибшей Ленке-Вздох? О чем совещались за коньячком Пантелеймон Кулаков и Струк? О чем говорили они с Ленкой?
Кто такой Куковеров (настоящий), выдвинувшийся как будто на первый план в романе? Или что это за таинственная, неуловимая личность (в прорезиненном пальто), со рваным ухом и зверским подбородком? Уж не в нем ли главный центр романа? Не он ли говорил с Элитой Струк по телефону из редакции «Красного Златогорья»? Не он ли, намяв бока Берлоге и лишив его самого дорогого на светесамопишущего пера, засадил его посредством какой-то еще не вскрытой интриги в сумасшедший дом к Ивану Кулакову и несчастному Варвию?
А самое главное, бабочки? Пожары? Цель их?..
Фу, ты, чорт! Тысячи неразрешенных вопросов. Иного читателя возьмет сомнение (и ничего с ним не поделаешь) «Постойте, голубчики (то-есть, авторы романа), уж не дурачите ли вы попросту друг друга и меня в том числе?..»
Нет, читатель, успокойся и отложи сомнения. Верь, ни одна мелочь в этом романе не сказана зря или брошена и не поднята. Все будет приведено в порядок, все события и лица разовьются в великолепную закономерность. Все тайны будут разрешены, узлы развязаны.
* * *
Вот, тов. Мишин, телеграмма, сказал Куковеров, подавая начальнику ЗУРа шифр, в Москве чрезвычайно серьезно смотрят на златогорские пожары. Поворот к этому делу произошел недавно, причиной была одна заметочка в нью-йоркской газете.
Что именно?
Покуда я принужден молчать. Так вот, следствие по этому делу поручено мне, и вы, и весь следственный аппарат передаетесь в мое распоряжение.
Собрав складки лба, Мишин прочел шифр. Холодные глаза его скользнули на секунду по лицу Куковерова. Он коротко кивнул: