Старик приволок две жерди и длинный кол. Концы жердей он сунул в сено, залез на берлогу и принялся ногой разрывать снег. Из-под снега выступил бугорок куржака, похожий на опрокинутую эмалированную миску. Когда старик легким ударом топора разбил его, над дырой заклубился теплый парок. Старик осторожно сунул в дыру конец кола и поставил его наклонно, так, чтобы он держался. Потом подошел к Тогойкину, взял у него ружье и, встав против берлоги, глухо проговорил:
Иди-ка, Николай, пошуруй там палкой, поглубже просунь ее
Тогойкин сунул кол глубже и только начал помешивать им, как внутри зашевелилось что-то мягкое и будто негромко хрюкнуло. Тогда он еще нажал на кол и сильно крутанул им. Тут раздался жуткий рев и началась такая возня, что зашевелилась, казалось, сама берлога и задрожали вблизи молодые лиственницы
Тогойкин в ужасе выдернул кол. Из дыры высунулась мохнатая лапа с мощными кривыми когтями, и последовал удар такой силы, что с края дыры отлетел кусок земли. Затем с глухим звуком: «Х-хук!» влетел в берлогу закуржавелый пучок сена, закрывавший вход, и оттуда повалил густой пар. Следом устремились туда и жерди, но тотчас застряли.
Тогойкин только сейчас осознал, что стал участником опасной схватки человека со зверем, но было уже поздно раздумывать и отговаривать старого охотника. Николай схватил топор и, подняв его над головой, наклонился над входом в берлогу. И вдруг раздался выстрел. В клубящемся из берлоги пару показалась и исчезла косматая голова. Старик перезарядил дымящееся ружье и прислушался.
В глубине берлоги слышалось приглушенное постукивание и прерывистое дыхание. Вскоре все затихло. Поболтав в берлоге жердью, старик передал Тогойкину ружье, а сам направился к оленям.
Тогойкин стоял с ружьем наготове и не сводил глаз с берлоги. Была мертвая тишина. Все слабее клубился из берлоги теплый пар, ударяло в нос тяжелым запахом сырости и гнили.
Старик вернулся с длинной веревкой. Он отрубил от кола короткий кусок, вытянул из берлоги жердь и отбросил ее в сторону, а сам с палкой, волоча за собой веревку, стал вползать в берлогу.
Отец!.. робко позвал его Тогойкин, чувствуя, как по спине побежали мурашки.
Но старик, даже не оглянувшись, исчез в берлоге. И сразу же послышалась возня. Конец веревки, оставленный им на снегу, вздрагивал и извивался. А потом, тяжело отдуваясь, старик выполз задом и, поплевав на ладони, схватился за веревку:
Ну, сынок, давай тянуть.
Медленно подаваясь назад, они вытянули медведя наружу.
Старик присел и не спеша раскурил трубку.
Пуля угодила медведю в самую середину лба. Из раны стекала струя густой крови. В пасти у медведя, заложенная за клыки торчала палка с привязанной к ней веревкой. За нее-то они и вытянули зверя.
Каким же умелым человеком оказался этот старик! А он, Николай Тогойкин, даже не заметил, когда высунулся медведь, только выстрел услышал.
Ну вот, удачно мы с тобой, сынок, поохотились! серьезно сказал старый Иван. Ты сто́ящий человек, мужественный, хороший друг!
Я-то при чем? удивился Тогойкин.
Как это при чем? Ты и в окошке смело шуровал. И топор схватил быстро и ловко! Трусливый компаньон хуже всего старик постучал трубкой по жерди, выколачивая пепел.
Нет, он не насмехался над Николаем. Вид у него был довольный и серьезный.
Ну, сынок, надо будет нам его раздеть и освежевать.
Нет!.. Мы опоздаем, надо скорее ехать.
Ты взял бы его доху, это твоя доля.
Не надо мне никакой доли Поедем скорее!
Погоди-ка, что же делать-то? А если бы мы с тобой так договорились? Старик смущенно заулыбался, выдвигая нижнюю челюсть, и встал на ноги. Если, например, ты бы подался к своим, а я бы остался здесь?..
Зачем?
Да вот устроил бы как следует нашу добычу, а там бы прямиком пошел домой Попутно заглянул бы в то местечко, где в старину стояла наша охотничья хижина. И еще бы своими глазами поглядел на те две лиственницы, что на озере Островном Может, и правда были мы темными людьми, и в этом была вся наша погибель. Дожив до сего дня, я бы хоть теперь понял, как и отчего все это тогда получилось. Что ты на это скажешь, Николай?
А почему бы и в самом деле не сделать так, как предлагает старик? Пусть хоть к концу жизни он освободится от сетей суеверия, угнетавших его честное и храброе сердце. Пусть, наконец, он почувствует себя настоящим хозяином своей судьбы. Но что же получается? Сначала он, Николай, вместе со стариком отрывается от людей, затем он оставляет старого человека одного в зимней тайге.
Ну как, сынок?
Нет, это неудобно. Ты, может быть Николай осекся. Он хотел сказать: «Ты, может быть, не сможешь один одолеть этот путь». Ты, может быть, сделаешь это потом. Как же ты на полдороге бросишь людей, не доведешь их до колхоза?
И-и, а Прокопий-то на что? Тут я совсем не нужен!
Нет, Иван Дмитриевич. Будет гораздо лучше, если ты сам, лично, доставишь всех нас. Ведь непременно спросят: «А где же ваш старый проводник, которого мы послали спасать вас?»
Кто спросит?
Ну, хотя бы из райкома или райсовета. Что же мы тогда с Тимофеем Ивановичем ответим.
Вы, конечно, люди партии, задумчиво проговорил старик. Вам могут сказать: «Найдите скорей того старика и шабаш!» Старик что-то еще шептал, опустив голову, но вдруг выпрямился и уже не так грустно добавил: Ну, тогда не надо. Зачем же ставить своих ребят в неудобное положение
А вы с Прокопием потом специально приедете сюда.
Ладно, верно! согласился старик. Мы повезем его, однако, с собой? Но, тут же почувствовав, что Тогойкин не одобряет его плана, тихо добавил: Или будет нехорошо везти его с людьми? Ну, тогда выпустим из него тепло. Укажу Прокопию место, а сам непременно побываю потом на озере. Нужно мне
«Выпуск тепла» состоял в том, что медведю вскрыли брюшину, а затем завалили его ветвями и хворостом.
На обратном пути Тогойкин опять встал на лыжи и привязал себя веревкой к нартам. Они быстро доехали до Длинного увала и отпустили оленей пастись. А когда запылал костер и с ближайших деревьев закапали прозрачные капельки растаявшего снега, к ним подъехали остальные.
Ну как, отец? Прокопий соскочил с нарт.
Тише! Есть шепнул отец, выразительно подмигнув.
Мы слишком часто останавливаемся! послышалось с задних нарт недовольное брюзжание Фокина. Эдак мы никогда не доедем
Что он говорит? поинтересовался Иван.
Он говорит, что слишком часто останавливаемся.
Старик зашептал на ухо Тогойкину:
Это у вас главный, да? Тогда, сынок, ты потихоньку поговорил бы с ним. Может, он отпустит меня
Нет, что ты, друг! Мы же с тобой решили.
Ну ладно, пусть будет так Давайте котелки!
Скоро над огнем уже висело множество котелков со снегом.
Пять минут плетемся, по часу стоим, слышался негодующий голос Фокина.
Тише едешь дальше будешь, Эдуард Леонтьевич! весело откликнулся Лука Лукич и с такой радостной улыбкой подбежал к Фокину, словно услыхал от него какую-то добрую новость.
Тогойкин пошел к Иванову и стал ему тихо рассказывать о том, как неправдоподобно легко, просто и быстро старик победил медведя. А у соседней нарты, где лежал и слабо стонал Калмыков, суетились Анна Алексеевна и обе девушки.
IV
В колхоз «Рост» приехали к закату солнца. Заметив около здания клуба много народу, Тогойкин с опаской подумал: «Неужели они будут митинговать?» и, соскочив с нарт, побежал к Тимофею Титову, стоявшему, опираясь на костыли, впереди толпы. Но его перехватил по пути откуда-то выскочивший Егор Джергеев и, заключив в свои объятия, кому-то крикнул:
Роман Васильевич, вот он, славный сын нашего народа, товарищ Тогойкин!
Раздосадованный Тогойкин тщетно пытался высвободиться из цепких объятий. Из толпы послышался хриплый, простуженный голос:
Джергеев, ты потише, пожалуйста! Подошел секретарь райкома Маркин с заиндевевшими, жесткими усами.
Ну, знакомьтесь, партия и комсомол Джергеев отпустил Тогойкина и нехотя отошел в сторону.
Узнав, что никакого митинга не будет, Тогойкин успокоился и, пока нарты гуськом въезжали во двор, коротко поговорил с Маркиным и Титовым.
Вчера, как только проводили людей на оленях в тайгу, прибыли товарищи из районного центра. Сразу же все пришло в движение, закипела работа. На большом озере под поселком расчистили площадку для самолета. Клуб тщательно вымыли, протерли стены, там будет и гостиница и палаты для пострадавших. И кровати, и белье, и посуда все есть, все достали. И даже людей выделили. Это, пожалуй, было труднее всего, никто не сидел сложа руки в ожидании такого чрезвычайного происшествия.
Лежачих с большой осторожностью переносили на носилках. Фокин застонал и заохал. Со всех сторон раздались встревоженные женские голоса: «Ой, милые, потише вы его, поосторожней!» Люди широко расступились перед носилками, на которых проплывал Фокин в открытые настежь двери клуба.
Вместе с районными работниками приехали молодой прихрамывающий хирург и медсестра. Анна Алексеевна подозвала сестру из своей больницы, она тоже была здесь вместе с фельдшером, и расспросила, как там было без нее. Узнав, что ее хотят отослать домой отдохнуть, Анна Алексеевна не на шутку рассердилась и, отправив в больницу фельдшера, сама осталась с сестрой в клубе, ставшем сейчас самым ответственным отделением местной больницы.
После того как больные поступили под надзор медиков, Даша и Катя сразу оказались не у дел и почувствовали себя неловко и скованно. Им даже не захотелось идти в отведенную для них комнатушку. Но вскоре из райцентра сообщили, что из города вылетел самолет. И вот все, кто помоложе, пешком, а старик Коловоротов с безногим председателем, на санях, цепочкой потянулись к озеру встречать самолет. Навстречу им попался негодующий Егор Джергеев.
П-панимаис, хоть бы в такие ответственные моменты они старались держаться, как подобает. П-панимаис! Джергеев угрожающе ворочал глазами и почему-то одно слово произносил по-русски.
Что случилось? спросил Маркин в недоумении.
П-панимаис! Люди дороже золота!.. Голос Джергеева сорвался, и он решительными шагами направился к клубу.
Так никто и не узнал, чем был возмущен Егор Джергеев. И о нем тут же забыли.
Войдя во двор клуба, Джергеев довольно долго прохаживался между нартами, прикидывал на вес бочонок с маслом, развертывал на снегу и тщательно разглядывал ковры. Затем, еще за дверью сняв с головы свою мохнатую росомашью шапку, он проскользнул в здание клуба, закивал двум сестрам и с придыханием проговорил:
Я прошу вас, извините меня, пожалуйста, дорогие и уважаемые товарищи Он заискивающе улыбался, оскалив неправдоподобно ровные и белые зубы.
Те молча уставились на него, не скрывая своего удивления. Тогда он обратился к сестре из местной больницы.
Послушай, милая Настя, вкрадчиво заговорил он, во дворе я нашел маленький бочонок, в нем немного маслица. И еще там есть два весьма простеньких коврика. Ты не знаешь, случайно, чье это добро?
Не знаю, растерянно ответила Настя и повернулась к русской сестре, которая вопросительно поглядывала на них. Он говорит, какие-то ковры и масло осталось на дворе
Мое, мое! Почему там оставили? всполошился на своей койке Фокин, услышав этот разговор в открытую дверь.
Джергеев мгновенно разделся и, накинув на себя висевший у двери халат, проскользнул в палату, откуда Фокин взмахом руки звал его к себе.
Джергеев подсел к Фокину и, склонившись над ним, с ходу что-то оживленно зашептал ему. Следом вкатилась толстенькая Настя и попросила Джергеева выйти из палаты. Но больной и его посетитель горячо стали упрашивать сестру, чтобы она дала им возможность поговорить.
Мы, кажется, никому не мешаем, сестричка, просил один по-русски.
Милая деточка Настенька, разреши хоть чуточку нам поговорить, просил другой по-якутски.
Иванов не обращал на них никакого внимания, он с упоением читал газеты. Попов укрылся с головой одеялом и, по-видимому, крепко спал. Оба врача, целиком ушедшие в заботы об умирающем Калмыкове, не замечали присутствия постороннего человека. Можно было подумать, что встретились давно не видевшиеся друзья. Медсестра Настя посмотрела на них и, решив, что они и в самом деле никому не мешают, вышла. А Фокин с Джергеевым все шептались и шептались. Но вот они закивали головами и пожали друг другу руки.
Что и говорить, дешево я тебе уступаю, сказал Фокин довольно громким шепотом.
Нету, нету! произнес Джергеев тоже шепотом и вскочил на ноги. Страсна дорога
К ним подошла Анна Алексеевна, быстрым движением руки сорвала пенсне и сердито спросила:
Что еще за торговля здесь открылась?
Нету, Энна Эликсибна, так просто, эта моя табарыс Испини, пазалыста! Приседая, Джергеев задом пятился к двери.
Вскоре, волоча за собой санки со свернутыми коврами и бочонком, он шел вдоль улицы, удовлетворенно кивая головой в лохматой шапке
Маленький самолет покружил над озером и, держа направление на широкую аллею из воткнутых в снег елок, с прерывистым гулом снизился, побежал по расчищенной от снега дорожке, вздрогнул и остановился. Из самолета выскочил молоденький летчик. Толпа хлынула к нему.
Сразу стало известно, что летчик прилетел проверить, как подготовлена площадка для посадки большого самолета, который прибудет сюда завтра утром. Он торопился, так как должен был вылететь обратно, пока не погасла заря.
Сверху все вроде нормально, сказал летчик, вертясь в толпе людей. Сейчас пройдем, поглядим всю площадку. Могу взять в обратный рейс одного человека. Решайте, кого, и доставьте скорее сюда Да! Письма есть!.. Он выдернул из внутреннего кармана два письма. Тогойкину Николаю Дмитриевичу. А вот это Семену Ильичу Ко-ло
Мы здесь! воскликнул Тогойкин и ринулся вперед, бесцеремонно раздвигая людей. Николай выхватил из рук летчика оба письма, крикнул: Спасибо, товарищ! и побежал к Коловоротову, который сидел в санях и взмахивал руками, безуспешно пытаясь подняться.
Старик схватил протянутое ему письмо, но тут же вернул его Николаю.
Прочитай скорее! Нет очков
«Дорогой Семен Ильич, начал читать Тогойкин размашистые строки, написанные карандашом. Твои родные и все мы, работники «Холбоса», живем хорошо. Марту Андреевну видел вчера в саду. С приветом Филипп Лазарев».
Марта Андреевна! нежно прошептал старик дрожащим голосом.
А Тогойкин развернул вторую записку.
«Милый Коля! читал он почему-то вслух. Я только что узнала о вашем спасении. Товарищ Лазарев спешит в аэропорт. От радости не знаю, о чем тебе писать. Все, все хорошо. Привет. Лиза».
Опираясь на костыли, подошел Тимофей Титов и тяжело сел в сани.
Надо скорее решить, кто полетит.
«Натерпелась горя из-за меня, захотела быть ко мне поближе и приехала в Якутск, раздумывал в глубоком волнении Тогойкин. Не в силах говорить, он ехал молча. Хорошо бы улететь сегодня, на этом самолете Вдруг бы сказали: «Пусть летит Николай Тогойкин!»
Рядом сидел и тоже молча Семен Ильич.
«Какой чудесный человек Филипп Прокопьевич! Марту Андреевну повидал вчера в детском саду. Он, конечно, догадывается, что я мучаюсь и тоскую по ней Деточка моя, сейчас уже, наверно, ложится спать. Вдруг бы она утром проснулась, а дедушка уже дома. Как бы она всполошилась от радости, деточка моя» Старик откашлялся и, отвернувшись, украдкой смахнул слезу.
Ну, так, кто же полетит сегодня? спросил Титов.
Не знаю! отозвался Коловоротов, вздрогнув от неожиданности. Мы не знаем, может быть, Иванов
Подъезжая к поселку, Тогойкин обернулся назад. Народ с озера начал расходиться. Озеро в вечерних сумерках казалось гораздо больше, черными точечками передвигались там люди. Это Маркин с летчиком и еще кто-то осматривают посадочную площадку. Вася Губин и Даша с Катей тоже, наверно, там. И Тогойкину следовало быть там. А он вот почему-то возвращается в поселок. Нет, если бы даже предложили ему лететь, он отказался бы. Он должен уехать отсюда последним!
А почему не видать деда Ивана? неожиданно спросил Тогойкин, словно обрадовавшись, что так кстати вспомнился ему старый Титов, отсутствия которого он странным образом не замечал до сих пор.
Какой дед Иван? Мой отец, что ли? Да он давным-давно ускакал к внучатам! Скучает старик без них. Сказал мне, что скоро поедет в тайгу. А я и не спросил, зачем ему тайга. Когда я был ребенком, он часто уходил в тайгу, да с тех пор не ходит.