Михайлов спустился в люк, за ним последовали Исаев, Баранников и Гартманэти трое должны были вытягивать из галереи железные листы с землей. Гришу Гольденберга решили не занимать пока тяжелой работой: часа через два, когда будет установлена первая пара досок, он сменит Михайлова в роли землекопа. Гриша вызвался помочь Соне по хозяйству. Она обрадовалась, дел у нее и правда было сверх головы: прибрать в доме, печки истопить, наварить еды на весь день, да еще успеть на базар за провизией сходитьхоть разорвись.
Первым делом она занялась приготовлением обеда: чтобы плита не пустовала. Гриша же принялся по собственному почину мыть полы. Он ни минуты не молчал, все балагурилнасчет того, главным образом, какое счастье привалит какой-нибудь дурочке, когда она заполучит себе мужа в его лице: чистоту наводить умеет, даже и любит, сие занятие отлично успокаивает нервы.
Подожди, пригрозила она, я еще стирать тебя приспособлю. Стирать и гладить.
Да? напустив на себя многозначительную серьезность, переспросил он. Ты думаешь, мне только этого не хватает, чтобы стать идеальным мужем?
Да, только этого.
Что ж, тогда хоть сегодня, легко согласился он. Он и вообще был легкий человек, Гриша.
Появился он здесь недавно, дней десять назад. Приехал из Харькова, где был вместе с Желябовым. Он и дальше должен был оставаться в группе Желябова, всем им как раз предстояло перебраться в Александровск, чтобы здесь, вблизи города, заложить мину на линии Лозово-Севастопольской железной дороги; уже и динамит был доставлен им из Петербурга. Но в это время проездом в Одессу завернул к ним Степан. Ширяев, главный после Кибальчича динамитчик; он сообщил, что в купленном под Москвою доме уже вовсю идет подкоп, да вот бедасил там мало, все прямо с ног валятся, позарез нужны свежие люди; хотя бы одного человека на то время, пока он сам не вернется из Одессы. Гриша тотчас вызвался ехать. Желябов отпустил его: «москвичам» действительно туго, должно быть, приходится; под Александровском же, на четвертой версте, есть одно малолюдное местечко, шагах в трехстах от проезжей дороги, где вполне возможно проложить провод к железнодорожному пути прямо по земле, закидав его осенней листвой
Раньше, признаться, она мало знала Гришу. Во время немногочисленных их встреч в Петербурге, по преимуществу на дачу в Лесном, они едва ли и двумя словами перекинулись. Наблюдая в ту пору за ним со стороны, она, не без тайного же неудовлетворения, отмечала, что он и криклив как-то неумеренно, и болезненно самолюбив, да и вообще не бог весть как умен. Что говорить, у нее были тогда причины относиться к нему не слишком-то доброжелательно: как навредил её делу выстрел Гольденберга в харьковского губернатора Кропоткина!
Соня занималась в те дни подготовкой массового побега политических каторжан из Харьковского централа; жила толь этим. Как вдругвыстрел! После этого уже и думать было помочь арестантам: режим в тюрьме стал еще более строгим. Предотвратить покушение она не могла, потому что ничего не знала о нем; покушение готовилось от начала до конца киевской группой, притом держалось в сугубом секрете Сам же акт уничтожения губернаторадело прошлое, и можно признатьбыл проведен безукоризненно. Близко к полуночи, когда Кропоткин возвращался в карете с благотворительного спектакля, Гольденберг подкараулил его у дверей губернаторского дома. Он вскочил на подножку кареты, готовясь разбить стекло рукояткой револьвера, но окно оказалось опущенным, Гольденберг тотчас и выстрелил в упор. Воспользовавшись темнотой, он затем скрылся в ближайшем сквере. Вскоре он и его товарищи уехали из Харькова. Власти, кажется, и до сих пор не прознали, от чьей руки пал Кропоткин.
Да, блестящая акция; тем не менее, узнав о совершившемся, Соня пришла в ярость. Отошло на задний план то даже, что она в то время вообще была решительной противницей убийств. Пусть Кропоткин и заслуживает смерти, рассуждала она тогда (жестокость, с какой он карал политических заключенных, не останавливаясь перед применением телесных наказаний и пыток, и правда требовала отмщения), но до чего же не вовремя это произошло! Как помешало почти подготовленному уже побегу из тюрьмы!.. Так вот и получилось, что даже храбрость Гольденберга (которой, по справедливости, нельзя было не восхищаться) долго не могла примирить Соню с ним.
И только теперь вот, познакомившись с Гришей поближе, она поняла, что во многом была не права. То, что она некогда приписывала исключительно его личному своеволию, на самом-то деле было проявлением некоей закономерности, знамением времени, что ли, понадобились месяцы, чтобы уяснить себе это
«Уяснить»? Да ничего похожего! В том и горе ее, что и поныне ничего не уяснила она себе, что даже теперь, с головой уйдя в подготовку цареубийства, она не могла, никак не хотела примириться с тем, что этоткровавыйпуть делается чуть ли не главным, постепенно вытесняет все остальное, совсем не оставляет уже сил для мирной деятельности в народе.
Нет, это невозможно, остановила она себя. Стоит хоть на минутку отпустить узду, как сразу же набредаешь на больное! Ей понадобилось некоторое время, чтобы уйти от ненужных сейчас мыслей. Она опять стала думать о Гольденберге. Не без недостатков, конечно: и самолюбив, это верно, излишне, пожалуй, экзальтирован, человек чувства преимущественно; к этому она сейчас прибавила бы еще повышенное, временами непомерное честолюбие. Но одновременно с этим и редкая отзывчивость (не случайно именно он первый вызвался приехать сюда!), всепоглощающая увлеченность делом. К тому же и товарищ чудный, один из тех, с кем рядом всегда легко, тепло; кажется, он начисто был лишен способности предаваться унынию. А уж о смелости его и самоотвержении говорить нечего, эти свои качества он еще раз наглядно проявил в апреле; когда готовилось покушение на Александра II: как и Соловьев, и Кобылянский, вызвался также и он. Когда решили, что стрелять будет Соловьев, Грише пришлось подчиниться, и все же, рассказывали, он долго не мог успокоиться ивсе просил Соловьева, чтобы тот взял его помощником Но было у Гольденберга еще одно качество: для него словно не существует неясностей. Любое поручение он исполнял без раздумий, ему и вообще не свойственна рефлексия. Хорошо это или плохо? Прежде она не задумываясь осудила бы такой склад характера. По ее разумению, подобная однолинейность противоречила самой сути революционного деятеля; в бездумии она всегда склонна была усматривать если и не равнодушие к делу, то, во всяком случае, недостаточную сердечную, что ли, привязанность к нему; такого толка люди, как ей казалось, меньше всего заботятся о нравственных последствиях своих действий, как бы ставя себя в некотором роде выше и нравственности, и самой человечности, не этим ли духом была пронизана вся нечаевщина?
Но сейчас, изредка поглядывая на Гришу, она готова была переменить свое мнение. Счастливый человек, с какой-то даже завистью думала она сейчас о нем, ему все ясно, его не терзают, должно быть, сомнения. Вот так же и ей обрести бы однажды покой и душевную гармонию! Насколько проще жилось бы ей тогда!.. Нет, не для нее этолишь бы лад в душе, любой ценой. Не всякая сложность поддается упрощению. Да и нельзя безнаказанно облегчать то, что не может быть легким. Пусть лучше уж остается все как естьвся ее маета, все терзания ее, пока не решит для себя окончательно, как быть ей дальше
Занятая своими мыслями, она не очень вслушивалась в то, что говорил Гриша. Не поняла поэтому, с чего это вдруг он завел речь о Желябове. Случайно ли? Какое тамслучайно! Вон как лукавый глаз свой косит в ее сторону. Послушаем. Ага, в который уж рази все с намеками, с намеками! пересказывает, какие нежные, мол, приветы передавал ей Желябов, как пекся о здравии ее и благополучии Не надоест же!
Спасибо, Гришенька, сделав над собой усилие, миролюбиво улыбнулась она. Ты очень любезен, очень. Но, знаешь, у тебя, вероятно, что-то с памятью. Ты уже говорил мне все это.
Да не может быть! с притворным изумлением воскликнул он.
Но нужно знать Гришу: оседлает какого-нибудь конька сколько ни проси, не слезет. А попробуй оборватьдашь только повод к новым шуткам. Ладно, уж перетерпит как-нибудь. Тем более Гриша (надо все-таки отдать ему должное) в этот раз все же несколько переменил темуговорил уже об одном только Желябове, без всякой связи с нею. Он говорил поначалу шутливо, но очень скоро оставил этот тон; все больше зажигаясь, он стал вспоминать разные случаи, героем которых был все тот же Желябов, и всю эту свою аллилуйщину заключил утверждением, что Желябовни больше ни меньше! великий человек, может быть, даже гениальный. Соня невольно улыбнулась. К ее досаде, Гриша заметил это.
Что, думаешь, преувеличиваю? воскликнул он, Ничуть. Скорее преуменьшаю. И очень скоро все вы сами убедитесь в этом. Если бы понадобилось сравнить его, поставить с кем-нибудь в один ряд, я бы не побоялся, назвал, пожалуй
Не надо, Гриша, мягко остановила она его. Зачем? Я охотно допускаю, что ты прав.
Но ведь ты улыбалась, усмехалась, я же видел! В запальчивости он даже голос повысил.
Тут другое, не сердись, сказала она. Ты так расписывал его добродетели словно сватать подрядился!
Сказала и тут же спохватилась: уж этого-то ей никак не следовало говорить! Глупая промашка. Грише того ведь только и нужно.
А что, неплохая мысль! засмеялся он. Чем не пара? Соня не откликнулась, свела недовольно брови, Гриша и отстал, умолк наконец-то. Не совсем, значит, без соображения Они работали теперь в совершенном молчании, как-то чудно даже было. Но Гриша, видела она, не просто молчитдумает о чем-то; не часто бывает у него в лице такая сосредоточенность. Вот бы подглядеть, озорно подумала она вдруг, какие мысли у него в голове! Гриша перехватил ее взгляд. Застигнутая врасплох, она не отвела глаз, все смотрела на него исподлобья. Она чувствовалаон о чем-то спросить ее хочет; о серьезном, похоже; хочет, да не решается. Решился
Не пойму тебя, Сонюшка, загадочно и почему-то с участием сказал он, опустив глаза.
Она угадала, кажется. Все о том же, поди, о ней, о Желябове; ох, уж эта мне назойливость сверх меры! Решила: если догадка ее вернаответит резко, чтобы навсегда отбить эту забредать в этот огород. Невольно напряглась внутри.
Вот ты сейчас с нами, заговорил он после паузы глухо, да в таком еще деле. Опять помолчал. А ведь в партию нашу, в «Народную волю», так и не вступила. Почему, а?
Соня прикусила губу. Ах, Гриша, Гриша, несуразный ты парень, да можно ль так? Подобных вопросов никто еще не смел задавать ей. Нет, она понималаон вовсе не хотел ее поддеть, такого и в уме у него не было; его действительно кровно, должно быть, занимало, отчего так странно, так непоследовательно ведет она себя. В самом деле, не загадка ли? Смешной человек, но что я могу сказать тебе в ответ? Разве объяснишь все это в двух словах? Да и есть ли смысл? Все равно ведь мое никто за меня, сам господь бог даже, не решит
Это долгий разговор, Гриша, сказала она. Очень долгий. Подумав, прибавила:Пожалуй, и ненужный.
Гриша топтался рядом, сам не свой. Потом выдавил из себя:
Ты прости, Соня. Я не хотел обидеть. Это было лишнее.
Что ты, Гриша, сказала она. Я понимаю. Повернулась к нему:
Видишь ли, Гриша, я сама ведь толком не знаю ответа на твой вопрос
Он сполоснул руки и, ни слова не говоря, стал надевать на себя полотнянуюдля работы внизурубаху. Соня посмотрела на ходики: странно, до смены с добрый час еще, куда он торопится? Но ничего не сказала. Спустя минуту он сам счел нужным объяснить:
Сегодня ведь не льет, глядишь, Саша поскорей управится.
Как она могла забытьснег же! И в самом ведь деле, работа должна нынче спориться лучше!
Гриша тем временем обулся в яловые крепкие сапоги и сидел теперь на стуле расслабясь, словно копил силы, ни капли не хотел растрачивать без нужды.
Соня сходила за дровами в сарай (Гриша все равно здесь не помощник, нельзя ему во дворе появляться, незаконный жилец он тут), принялась за топку. А у самой в голове одна забота: как же она на базар-то поспеет? Решила так: печи вот затопит, поставит мясо вариться, а уж остальное Михайлов, когда сменится, досмотрит; жалко его, конечно, пусть бы отдыхал, да что сделаешь? Но все получилось лучше, чем загадала.
Услышав условный стук в дверь, побежала в сени, глянула в щелку: Галя Чернявская, вот кстати! Галя вместе с Айзиком Арончиком держала конспиративную квартиру, но когда могла, приходила сюда, помогала Соне в хозяйственных делах. Сегодня Соня не ждала ее, да еще так рано (помнится, какое-то, говорила, дело у нее сегодня неотложное); кольнуло сердце: ничего не случилось? Нет, все в порядке, просто владелец дома собирался устроить натирку пола у всех жильцов, а работники не пришли.
Соня наскоро объяснила ей, что нужно сделать, сама же быстренько оделась по-уличному, ушла, прихватив с собою корзину и вместительную кошелку.
4
Солнце светило как-то застенчиво, неуверенно, точно боялосько двору ли пришлось, но и этой толики света, чуть придымленной облачной кисеей, было достаточно, чтобы сверкал и искрился, как дорогое стекло на гранях, спеленавший всю округу снег.
Соня шла веселым шагом к переезду, с радостным изумлением оглядывая знакомые места и не узнавая их, смотрела не вперед, а больше по сторонами поплатилась за это. Только свернула к пакгаузу по уже протоптанной кем-то в снегу тропкене повезло, нос к носу с бабкой Трофимовой столкнулась. Пришлось задержаться: с нею, с бабкой этой, надо постоять, про жизнь потолковать. Трофимова не просто соседкой была, она посредничала при покупке дома у Василия Кононова (он свояком ей приходится). По этой причине многое знала: и что дом куплен был у Кононова за две с половиной тысячи, и что новым хозяевам тут же пришлось заложить этот дом за тысячу рублей, и что деньги, полученные под заклад, пошли на ремонт и перестройку дома (а как иначе можно было объяснить, куда девается столько досок?), и, наконец, что после ремонта сюда приедут жить родители Сухорукова. Последнее обстоятельство вызывало у нее особенный интерес, при каждой встрече обязательно спрашивалачто, не приехали еще старики?.. Закончим вот ремонт, сказала Соня, тогда уж.
Да, да, покивала головой, посочувствовала Трофимова, куда в такой развал стариков везти? Тут же полюбопытствовала: а что так долго ремонт тянется? Зимой совсем худо будет Так-то оно так, соглашалась Соня, да что поделаешь! Кабы работников стоящих нанять, а то все ведь своими руками. Спасибо хоть родственники пособляют.
Насчет «родственников» она нарочно ввернула: а ну как бабка замечала посторонних? И точнозамечала. То-то, говорит, гляжу я, чужие вроде шастают; а один, смотрю, и вовсе черный, не русских кровей, чудной такой
Вот так бабкавсе углядела! Ноского она имеет в виду: Гольденберга, Арончика? А может, Сашу Михайлова? Тоже борода чернущая. Нет, его Трофимова хорошо знает, он-то, Михайлов, как раз и набрел на нее в поисках подходящего дома Медлить с ответом больше нельзя было, бабка и так уж с подозрением сверлит ее глазками. Соня рассмеялась: а, это Митюня, мужнин племяш! И вернона цыгана смахивает!
Приличия ради полагалось теперь выказать интерес к старушечьему житью-бытью. Соня хотела было пренебречь этим (ввяжешься в такой разговорввек не отцепишься!), но вовремя одумалась. Лучше уж самой порасспрашивать, чем на бабкины каверзные вопросы отвечать А вы-то как, Анна Степановна? Неужто спину все ломит?.. Ой, ломит, девонька, сил нет как ломит Думала, заснежит-запуржитотойду, ан нет, все едино ломит! Видать, не жилец снежок этот, нет, не жилец, того гляди, опять мокрядь затеется, чтоб ее
Посудачилиразошлись. Уф!.. Соня ускорила шаг, чуть не бежала: как бы не окликнула старуха, с нее станется! За полчаса добралась до города. На площади у Курского вокзала села в конку, прошла вперед, тут еще были свободные места. Раздался звонок, тронулись. А Соня как села у окошка, так всю дорогупока ехала, экая даль, до Леснорядского рынка (можно бы, конечно, поближе, на Таганку, там тоже базарчик имеется, но на Леснорядском много дешевле все), Пока конка кружила ее по Черногрязской, по Земляному валу, по Елоховской, мимо церкви, по Красносельской, всю дорогу обдумывала свой разговор с Гольденбергом.
Вряд ли сознавая это, он, Гриша, в самую точку попал. Именно это ведь и не дает ей спать по ночам, саднит и мучит непрестанно: ее двойственное положение, а главноечто не видит она пока возможности покончить с этой постыдной неопределенностью. Ничего другого, только это, а вовсе не опасения, как старалась себя уверить ночью, не помешает ли что довести до конца подкоп! Тем обиднее было, что то, в чем она даже самой себе не хотела признаваться, никакая, выходит, ни для кого не тайна.
Что и говорить, странновато, должно быть, выглядит она со стороны! Никто ведь ее не неволил: сама вызвалась стать хозяйкой московского этого дома, участвовать не просто В подкопев убийстве царя. Вызвалась, хотя вполне могла и в стороне остаться, и никто, ни единый человек, не бросил бы в нее камень. Она вольна была в тот момент поступать, как ей будет угодно, сообразуясь лишь со своею совестью, с убеждениями своими. Другое дело, что Исполнительный комитет вправе был отказаться от ее услуг, что ж, она приняла бы это как должное