Почему так, Оля?
Так надо. Уезжайте из села. Совсем.
Подождите, нельзя же так...начал было Синкин, но Ольга оборвала и его:
Папа, помолчи.
Но зачем же гнать человека?!
Помолчи! Я прошу.
Игорь Александрович вышел... Вслепую толкнул ворота... Оказалосьнадо на себя. Он взял в одну руку чемодан и этюдник, открыл ворота. Этюдник выпал из-под руки, посыпались кисти, тюбики с краской. Игорь Александрович подобрал, что не откатилось далеко, кое-как затолкал в ящичек, закрыл его. И пошел по улицев сторону автобусной остановки.
Погода стояла редкостнаяясно, тепло, тихо. Из-за плетней смотрели круглолицые подсолнухи, в горячей пыли дороги купались воробьиникого вокруг, ни одного человека.
Как тихо!сказал сам себе Игорь Александрович.Поразительно тихо,он где-то научился говорить сам с собой.Если бы однажды так вотв такой тишинеперешагнуть незаметно эту проклятую черту... И оставить бы здесь все боли и все желания, и шагать, и шагать по горячей дороге, шагать и шагатьбесконечно. Может, мы так и делаем? Возможно, что я где-то когда-то уже перешагнул в тишине эту чертуне заметили теперь вовсе не я, а моя душа вышагивает по дороге на двух ногах. И болит. Но почему же тогда болит? Пожалуйся, пожалуйся... Старый осел! Я шагаю, ясобственной персоной. Несу чемодан и этюдник. Глупо! Господи, как глупо и больно!
Он не замечал, что торопится. Как будто и в самом деле скорей хотел где-то на дороге, за невидимой чертой, оставить едкую боль, которая железными коготками рвала сердце. Он торопился в чайную, что на краю села, у автобусной остановки. Он знал, что донесет туда свою боль и там слегка оглушит ее стаканом водки. Он старался ни о чем не думатьо дочери. Красивая, да. С характером. Замечательно. Замечательно... Он в такт своим шагам стал приговаривать:
За-ме-ча-тель-но! За-ме-ча-тель-но! За-ме-ча-тель-но!
Мысли, мысливот что мучает человека. Если быполучил больи в лес: травку искать, травку, травкуот боли.
На автобусной станции, возле чайной, его ждала дочь, Ольга. Она знала путь корочеопередила. Она взяла его за руку, отвела в сторонуот людей.
Хотел выпить?
Да,сердце у Игоря Александровича сдавливало.
Не надо, папа. Я всегда знала, что ты естьживой. Никто мне об этом не говорил... я сама знала. Давно знала. Не знаю, почему я так знала...
Почему ты меня прогнала?
Ты мне показался жалким. Стал говорить, что у тебя документы, ордена...
Но они могут подумать...
Я, я не могла подумать!с силой сказала Ольга.Я всю жизнь знала тебя, видела тебя во снеты был сильный, красивый...
Нет, Оля, я не сильный. А вот ты красивая рад. Я буду тобой гордиться.
Где ты живешь?
Там же, где жила... твоя мать. И ты. Я рад, Ольга!Игорь Александрович закусил нижнюю губу и сильно потер пальцем переносицучтоб не заплакать. И заплакал.
Я пришла сказать тебе, что теперь я буду с тобой, папа. Не надо плакать, перестань. Я не хотела, чтоб ты там унижался... Ты пойми меня.
Я понимаю, понимаю,кивал головой Игорь Александрович.Понимаю, дочь...
Ты одинок, папа. Теперь ты не будешь одиноким.
Ты сильная, Ольга. Вот тысильная. И красивая... Как хорошо, что так случилось... что ты пришла. Спасибо.
Потом, когда ты уедешь, я, наверно, пойму, что ярада. Сейчас я только понимаю, что я тебе нужна. Но в грудипусто. Ты хочешь выпить?
Если тебе это неприятно, я не стану,
Выпей. Выпейи уезжай. Я приеду к тебе. Пойдем, выпей...
Через десять минут синий автобус, подсадив у остановки «Мякишево» пассажиров, катил по хорошему проселку в сторону райцентра, где железнодорожная станция.
У открытого окна, пристроив у ног чемодан и этюдник, сидел седой человек в светлом костюме. Он плакал. А чтобы этого никто не видел, он высунул голову в окно и незаметнокраем рукававытирал слезы.
МАСТЕР
Жил-был в селе Чебровка некто Семка Рысь, забулдыга, непревзойденный столяр. Длинный, худой, носатыйсовсем не богатырь на вид. Но вот Семка снимает рубаху, остается в одной майке, выгоревшей на солнце... И тогда-то, когда он, поигрывая топориком, весело лается с бригадиром, тогда-то видна вся устрашающая сила и мощь Семки. Онав руках. Руки у Семки не комкастые, не бугристые, онировные от плеча до лапы, словно литые. Красивые руки. Топорик в нихигрушечный. Кажется, не знать таким рукам усталости, и Семка так, для куража, орет:
Что мы тебемашины? Тогда иди заведи меняя заглох. Но сзади подходи осторожнейлягаюсь!
Семка не злой человек. Но ему, как он говорит, «остолбенело все на свете», и он транжирит свои «лошадиные силы» на что угоднопоорать, позубоскалить, нашкодить где-нибудьмилое дело. Временами он крепко пьет. Правда, полтора года в рот не брал, потом заскучал и снова стал поддавать.
Зачем же, Семка?спрашивали.
Затем, что такхоть какой-то смысл есть. Я вот нарежусь, так? И неделю хожувроде виноватый перед вами. Меня не тянет как-нибудь насолить вам, я тогда лучше про вас про всех думаю. Думаю, что вы лучше меня. А вот не пил полтора года, так насмотрелся на вас... Тьфу! И потом: я же не валяюсь каждый день под бочкой.
Пьяным он безобразен не бывал, не оскорблял женупросто не замечал ее.
Погоди, Семка, на запой наладишься,стращали его.Они все так, запойники-то: месяц не пьют, два, три, а потом все до нитки с себя спускают. Дождешься.
Ну, так, ладно,рассуждал Семка,я пью, вынет. Что вы такого особенного сделали, что вам честь и хвала? Работаю я наравне с вами, дети у меня обуты-одеты, я не ворую, как некоторые...
У тебя же золотые руки! Ты бы мог знаешь как жить!.. Ты бы как сыр в масле катался, если бы не пил-то.
А я не хочу, как сыр в масле. Склизко.
Он всю зарплату отдавал семье. Выпивал только на то, что зарабатывал слева. Он мог такой шкаф изладить, что у людей глаза разбегались. Приезжали издалека, просили сделать, платили большие деньги. Его даже писатель один, который отдыхал летом в Чебровке, возил с собой в областной центр, и он ему там оборудовал кабинет... Кабинет они оба додумались подогнать под деревенскую избу (писатель был из деревни, тосковал по родному).
Во, дурные деньги-то!изумлялись односельчане, когда Семка рассказал, какую они избу уделали в современном городском домешестнадцатый век!
На паркет настелили плах, обстругали ихи все, даже не покрасили. Столтоже из досок сколотили, вдоль стенлавки, в углулежак. На лежаке никаких матрасов, никаких одеял... Лежат кошма и тулупи все. Потолок паяльной лампой закоптиливроде по-черному топится. Стены горбылем обшили...
Сельские люди только головами качали.
Делать нечего дуракам.
Шестнадцатый век,задумчиво говорил Семка.Он мне рисунки показывал, я все по рисункам делал.
Между прочим, когда Семка жил у писателя в городе, он не пил, читал разные книги про старину, рассматривал старые иконы, прялки... Этого добра у писателя было навалом.
В то же лето, как побывал Семка в городе, он стал приглядываться к церковке, которая стояла в деревне Талице, что в трех верстах от Чебровки. В Талице от двадцати дворов осталось восемь. Церковка была закрыта давно. Каменная, небольшая, она открывалась взорувдруг, сразу за откосом, который огибала дорога в Талицу... По каким-то соображениям те давние люди не поставили ее на возвышение, как принято, а поставили внизу, под откосом. Еще с детства помнил Семка, что если идешь в Талицу и задумаешься, то на повороте, у косогора, вздрогнешьвнезапно увидишь церковь, белую, легкую среди тяжелой зелени тополей.
В Чебровке тоже была церковь, но явно позднего времени, большая, с высокой колокольней. Она тоже давно была закрыта и дала в стене трещину. Казалось быдве церкви, одна большая, на возвышении, другая спряталась где-то под косогоромкакая должна выиграть, если сравнить? Выигрывала маленькая, под косогором. Она всем брала: и что легкая, и что открывалась глазам внезапно... Чебровскую видно было за пять километровна то и рассчитывали строители. Талицкую как будто нарочно спрятали от праздного взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся, сразу...
Как-то в выходной день Семка пошел опять к талицкой церкви. Сел на косогор, стал внимательно смотреть на нее. Тишина и покой кругом. Тихо в деревне. И стоит в зелени белая красавицастолько лет стоит!молчит. Много-много раз видела она, как восходит и заходит солнце, полоскали ее дожди, заносили снега... Но вотстоит. Кому на радость? Давно уж истлели в земле строители ее, давно распалась в прах та умная голова, что задумала ее такой, и сердце, которое волновалось и радовалось, давно есть земля, горсть земли. О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величал или себя хотел показать? Но кто хочет себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсена людную городскую площадьтам заметят. Этого заботило что-то другоекрасота, что ли? Как песню спел человек, и спел хорошо. И ушел. Зачем надо было? Он сам не знал. Так просила душа. Милый, дорогой человек!. . Не знаешь, что и сказать тебетуда, в твою черную жуткую тьму небытияне услышишь. Да и что тут скажешь? Ну,хорошо, красиво, волнует, радует... Разве в этом дело? Он и сам радовался, и волновался, и понимал, что красиво. Что же?.. Ничего. Умеешь радоватьсярадуйся, умеешь радоватьрадуй... Не умеешьвоюй, командуй или что-нибудь такое делайможно разрушить вот эту сказку: подложить пару килограммов динамитадроболызнет, и все дела. Каждому свое.
Посмотрел Семка и заметил: четыре камня вверху под карнизом, не такие, как все,блестят. Подошел поближе, всмотрелсяда, тот мастер хотел, видно, отшлифовать всю стену. А стенавосточная, и если бы он довел работу до конца, то при восходе солнца (оно встает из-за косогора) церковка в ясные дни загоралась бы с верхней маковки и постепенно занималась светлым огнем вся, во всю стенуот креста до фундамента. И он начал эту работу, но почему-то бросилможет, тот, кто заказывал и давал деньги, сказал: «Ладно, и так сойдет».
Семка больше того заволновалсязахотел понять, как шлифовались камни. Наверно, так: сперва грубым песком, потом песочком помельче, потомсукном или кожей. Большая работа.
В церковь можно было проникнуть через подвалэто Семка знал с детства, не раз лазил туда с ребятней. Ход в подвал, некогда закрываемый створчатой дверью (дверь давно унесли), полуобвалился, зарос бурьяном... Семка с трудом протиснулся в щель между плитой и подножными камнями и, где на четвереньках, где согнувшись в три погибели, вошел в притвор. Просторно, гулко в церкви... Легкий ветерок чуть шевелил отставший, вислый лист железа на маковке, и шорох тот, едва слышный на улице, здесь звучал громко, тревожно. Лучи света из окон рассекали затененную пустоту церкви золотыми широкими мечами.
Только теперь, обеспокоенный красотой и тайной, оглядевшись, обнаружил Семка, что между стенами и полом не прямой угол, а строгое, правильное закругление желобом внутрь. Попросту внизу вдоль стен идет каменный прикладокпримерно в метре от стены у основания и в рост человеческий высотой. Наверху он аккуратно сводится на нет со стеной. Для чего он, Семка сперва не сообразил. Отметил только, что камниприкладка, хорошо отесанные и пригнанные друг к другу, внизутемные, потомвышесветлеют и вовсе сливаются с белой стеной. В самом верху купол выложен из какого-то особенного камня, и он еще, наверно, шлифовантак светло, празднично там, под куполом. А всего-точетыре узких оконца...
Семка сел на приступку алтаря, стал думать: зачем этот каменный прикладок? И объяснил себе так: мастер убрал прямые углыразрушил квадрат. Так как церковка маленькая, то надо было создать ощущение свободы внутри, а ничто так не угнетает, не теснит душу, как клетка-квадрат. Он поэтому снизу положил камни потемней, а по мере того, как поднимал прикладок, выравнивал его со стеной,стены, таким образом, как бы отодвинулись.
Семка сидел в церкви, пока пятно света на каменном полу не подкралось к его ногам. Он вылез из церкви и пошел домой.
На другой день Семка, сказавшись больным, не пошел на работу, а поехал в райгородок, где была действующая церковь. Батюшку он нашел дома, неподалеку от церкви. Батюшка отослал сына и сказал просто:
Слушаю.
Темные, живые, даже с каким-то озорным блеском глаза нестарого еще попа смотрели на Семку прямо, твердоон ждал.
Ты знаешь талицкую церкву?Семка почему-то решил, что с писателями и попами надо говорить на «ты».Талица, Чебровского района.
Талицкую?.. Чебровский район... Маленькая такая?
Ну.
Знаю.
Какого она века?
Поп задумался.
Какого? Боюсь, не соврать бы... Думаю, при Алексее Михайловиче еще... Сынок-то его не очень баловал народ храмами. Семнадцатый век, вторая половина. А что?
Красота-то какая!..воскликнул Семка.Как же вы так?
Поп усмехнулся.
Слава богу, хоть стоит пока. Красивая, да. Давно не видел ее, но помню. Внизу, кажется?..
А кто делал, неизвестно?
Это надо у митрополита узнать. Этого я не могу сказать.
Но ведь у вас же есть деньги! Есть ведь?
Ну, допустим.
Да не допустим, а есть. Вы же от государства отдельно теперь...
Ты это к чему?
Отремонтируйте ееэто же чудо! Я возьмусь отремонтировать. За лето сделаю. Двух-трех помощников мнедо холодов сделаем. Платите нам рублей по...
Я, дорогой мой, такие вопросы не решаю. У меня тоже есть начальство... Сходи к митрополиту!поп сам тоже заволновался.Сходи, а чего! Ты веруешь ли?
Да не в этом дело. Я, как все, а то и похужепью. Мне жалкотакая красота пропадает. Ведь сейчас же восстанавливают...
Восстанавливает государство.
Но у вас же тоже есть деньги!
Государство восстанавливает. В своих целях. Ты сходи, сходи к митрополиту-то.
А он где? Здесь разве?
Нет, ехать надо.
В область?
В область.
У меня с собой денег нет. Я только до тебя ехал...
А я дам. Ты откуда будешь-то?
Из Чебровки, столяр, Семен Рысь...
Вот, Семен, съезди-ка! Он у нас человек... умница... Расскажи ему все. Ты от себя только?
Как «от себя»?не понял Семка.
Сам ко мне-то или выбрали да послали?
Сам.
Ну все равносъезди! А пока ты будешь ехать, я ему позвоню,он уже будет знать, что к чему, примет тебя.
Семен подумал немного.
Давай! Я потом тебе вышлю.
Потом договоримся. От митрополита заезжай снова ко мне, расскажешь.
Митрополит, крупный, седой, вечно трезвый старик, с неожиданно тоненьким голоском, принял Семку радушно.
Звонил мне отец Герасим... Ну, расскажи, расскажи, как тебя надоумило храм ремонтировать?
Семка отхлебнул из красивой чашки горячего чаю.
Да как?.. Никак. Смотрюкрасота какая! И никому не нужна!..
Митрополит усмехнулся.
Красивая церковь, я ее знаю. При Алексее Михайловиче, да. Кто архитектор, пока не знаю. Можно узнать. А земли были бояр Борятинских... Тебе зачем мастера-то знать?
Да так, интересно. С большой выдумкой человек!
Мастер большой, потом выясним, кто. Ясно, что он знал владимирские храмы, московские...
Ведь до чего додумался!..и Семка стал рассказывать, как ему удалось разгадать тайну старинного мастера.
Митрополит слушал, кивал головой, иногда говорил: «Ишь ты!» А попутно Семка выкладывал и свои соображения: стену ту, восточную, отшлифовать, как и хотел мастер , маковки обшить и позолотить и в верхние окна вставить цветные стеклатогда под куполом будет такое сияние, такое сияние!.. Мастер туда подобрал какой-то особенный камень, наверно, с примесью слюды... И если еще оранжевые стекла всадить...
Все хорошо, все хорошо, сын мой,перебил митрополит.Вот скажи мне сейчас: разрешаем вам ремонтировать талицкую церковь. Назовите, кому вы поручаете это сделать? Я, не моргнув глазом, называю: Семен Рысь, столяр из Чебровки. Только... не разрешат мне ее ремонтировать, вот какое дело, сын мой. Грустное дело.
Почему?
Я тоже спрошу: «Почему?» А они меня спросят: «А зачем?» Сколько дворов в Талице? Это уже я спрашиваю...
Да в Талице-то мало...
Дело даже не в этом. Какая же это будет борьба с религией, если они начнут новые приходы открывать? Ты подумай-ка.
Да не надо в ней молиться! Есть же всякие музеи...
Вот музеи-токак раз дело государственное, не наше.
И как же теперь?
Я подскажу как. Напишите миром бумагу: так, мол, и такесть в Талице церковь в запустении. Нам она представляется ценной не с точки зрения религии...
Не написать нам сроду такой бумаги. Ты сам напиши.
Я не могу. Найдите, кто сумеет написать. А то исами, своими словами... даже лучше...
Я знаю! У меня есть такой человек!Семка вспомнил про писателя.
И с той бумагойк властям. В облисполком. А уж они решат. Откажут, пишите в Москву... Но раньше в Москву не пишите, дождитесь, пока здесь откажут. Оттуда могут прислать комиссию...
Она бы людей радоваластояла!..
Таков мой совет. А что говорил с нами, про то не пишите. И не говори нигде. Это только испортит дело. Прощай, сын мой. Дай бог удачи.
Семка, когда уходил от митрополита, отметил, что живет митрополитдай бог! Доминакомнат, наверно, из восьми... Во дворе «Волга» стоит. Это неприятно удивило Семку... И он решил, что действительно лучше всего иметь дело с родной Советской властью. Эти попы темнят чего-то... И хочется им, и колется, и мамка не велит.
Но сперва Семка решил сходить к писателю. Нашел его дом... Писателя дома не было.
Нет его,резковато сказала Семке молодая полная женщина и захлопнула дверь. Когда он отделывал здесь «избу XVI века», он что-то не видел этой женщины. Ему страсть как захотелось посмотреть «избу». Он позвонил еще раз.