Макс, ты не ответил на мой вопрос.
Пошёл.
Ну и? Рисуешь?
Нет, пробовал писать, ничего не получается.
Сиди дома, вечером загляну, после непродолжительного молчания: Послушай, Макс, а что если попробовать с музыкой?
Это как, Агата?
Сиди дома не выходи, скоро подъеду, бросая трубку
Ханс Циммер«Пираты Карибского моря», палитра, краски, кисть, холст, первый мазок, за ним второй, начинают появляться первые контуры человека в камзоле пирата, лицо, нос, немного больше краски на волевой подбородок, агаглаза, опять её взгляд.
Я вижу, ты стараешься, бодрый голос Агаты, тихо подошедшей к нему, до этого молчаливо сидевшей за столом, работая на компьютере. О да, она умеет вселять надежду, всегда была такая, редкий дар заставить человека поверить в себя.
Камзол вышел неплохо, угу, пойдёт, рассматривая нижнюю часть портрета. Лицо бледное, вот только глаза не его. Откуда ты взял этот разрез и ресницы длинные, ты отошёл от фотографии которую дали. Ну и как, ты запросил ту сумму, что я тебе посоветовала? снимая с себя кружевные трусы голубого цвета типа «стринги».
Да, конечно, поднимая юбку обратной стороной кисти в красной краске.
Осторожно, не выпачкай меня, расстёгивая блузку на груди. Я сегодня останусь у тебя, ты не против? кокетство, крутя зрачками.
Когда-нибудь мне, видно, придётся привыкнуть к этому.
Не болтай глупости, знай, я только твоя и больше ничья.
Она осторожно подымается с дивана, наверное, думает, что сплю. Нет, я давно проснулся, имитирую сон, как она оргазм, мне нравится, как она уходит от меня, странно, но мне всё приятно в ней, даже уход, это целый ритуал. Она всегда одевается сидя, сначала нижнее бельё, застёгивает застёжку на белых сандалиях с коротким каблуком. Потом смотрит на меня, минуты две, три. Лёгкий скрип половицы, шаги, сейчас она стоит перед зеркалом и разглядывает себя со всех сторон, взгляд её задерживается на грудях. Иногда мне кажется, что она прекрасно знает, что я не сплю, это последний штрих нашей любвипозволить себя созерцать, крохотная пауза, электрический скрип надетой блузки, ещё одна небольшая пауза, она сейчас последний раз окинет меня своим непонятным взглядом, иди и догадайся, о чём она думает на прощание, лёгкий хлопок двери, затем пустота вокруг и внутри меня.
После неё звуки за окноммашины, визг тормозов, чей-то крик. Если открыть входную дверьу соседей поют, стреляет преступник в американском сериале, бубнит зарвавшийся политик по телевизору, где-то танцуют над головой, вроде я не один в этом многоэтажном доме, и в то же время каждый раз, как она уходит от меня, это моя душа уходит вместе с ней, уступая место одиночеству. Счастье ты моё кратковременное и несчастье моё бессрочное, ты прекрасна, как день, и темна, как ночь, когда тебя нет рядом со мной, я знаюу тебя есть муж и дети, а у меня есть только ты, да я с моими холстами.
После того как Агата последний раз была в нашей деревне, прошло целых два года, двадцать четыре месяца телефонных звонков, писем и грусти. За это время я успел окончить школу, уйти из дома (старик на пенсии стал просто невыносим), превратиться в голодного художника. Продажа моих пейзажей и натюрмортов не приносила доход, разве чтобы не сдохнуть с голоду. Я жил только одной мечтойуехать в Париж, чтобы быть рядом с Агатой. Монмартр тянул меня, как муху дерьмо. Нет, конечно, я не был весёлым юношей-балагуром, счастливым сынком богатых родителей, я знал прекрасно, что такое сон на голодный желудок и носить обноски старшего брата. Нелегко смотреть на мир глазами художника, через призму красок и очертаний, особенно когда ты сыт через день. Наконец этот день наступил. Я еду к Агате.
Париж меня встретил октябрьским хмурым утром, когда поезд въезжал на вокзал Gare de Lyon, я был немного взволнован и раздражён от долгих лет расставания, как мне казалось тогда, и длинной дороги, проделанной уставшим провинциалом, чтобы быть спокойным и хладнокровным на пути к новым испытаниям. Я вышел тогда на перрон с потёртым чемоданом в руке, купленным в последний день на барахолке и плащом через руку. В глубине вокзала появилась до боли знакомая тоненькая фигура Агаты, которая шла прямо на меня, улыбаясь во весь свой чувственный рот, те же коротко постриженные волосы, серые глаза с искринкой. Через минуту она с искренностью старого друга, любовницы была прижата к груди, и этот долгожданный вкус её губ, как всегда, отдающий шоколадом, она без него жить не может. Всё такая же, суетливая, вечно спешащая, деловая до невозможности, успела даже схватить чемодан из моих рук и несёт, не обращая внимания на все мои уговоры отдать его назад.
В такси, ещё пахнущем новой кожей сиденья, которое нас везло в двадцатый округ Парижа, меня буквально разрывало от любопытства, я не знал куда смотретьна неё, которую не видел целых два года, или на великолепие проплывающих мимо парижских улиц. Словно прочитав мои мысли, она положила руку мне на колено и, показывая пальцем в окно, сказала:
Смотри, сейчас будем проезжать возле «Одеона».
Вскоре появился и сам театр в своём архитектурно-позолоченном великолепии. Когда-то, а точнее 9 апреля 1782 года сама королева Мария-Антуанетта присутствовала на открытии,этого шедевра архитектуры. Впоследствии бедная королева закончила свои дни с супругом на плахе, так и не насладившись плодами своей совершённости.
В подвальном помещении, которое она арендовала для меня, было сыро и пахло ветошью: очевидно, когда-то здесь был склад какого-то бутика. Единственное окно, выходящее на улицу, было вымыто, так что отдавало синевой тусклого стекла, стол, пара стульев и кожаный диван, в углу была небольшая плита с кастрюлей на ней.
Агата стала сразу разогревать суп, от которого распространился аромат свежих овощей и лука. Она звенела посудой, вилками, на столе появилась ваза с орхидеями и зажжёнными свечками вокруг, хотя ещё всего лишь полдень. Я понял, что вечер пройдёт без неё. По окружающей меня чистоте было видно, что она мыла полы, протёрла полиролем редкую мебель и выбила пыль с единственного ковра перед диваном.
Сам дом находился на небольшой улочке около улицы Пиренеев.
Ну как, тебе нравится? допивая бокал шампанского.
Лучшего я себе и представить не мог.
Довольствуйся пока этим, потом, может, придумаем что-нибудь получше, снисходительно заявила она, польщённая моим растерянно-счастливым видом.
Ты издеваешься над бедным художником, впиваясь поцелуем в её тонкую шею.
У нас мало времени сегодня с тобой, прости, я спешу, снимая с себя ситцевое платье в цветах.
Новый диван, куда мы плюхнулись с ней, пару раз браво крякнул, зато с честью выдержал испытания, выпавшие ему в первый же день новоселья. Уходя, она, конечно, забыла некоторые элементы нижнего белья, как это похоже на неё, наверное, тем самым желая отметить свою территорию раз и навсегда, оставляя мне свой аромат на память. А я, словно старый фетишист, с улыбкой положил их в мой чемодан к одежде, рядом с осколком стекла в картонной коробочке из-под шоколадных конфет, потому что шкаф для белья пока что отсутствовал.
Так весело начался мой первый день в Париже. Впоследствии моя жизнь превратится в сплошное ожидание. Приходила она ко мне часто, но всегда ненадолго, не знаю, если бы она появлялась реже, но надолго, было бы лучше для меня или нет. Каждое её появление наполняло смыслом и радостью мою уютную каморку художника. Были ли у меня другие женщины, кроме неё? Могу с уверенностью сказать, что нет. Мы были тогда слишком юные с Агатой, когда познакомились, и слишком наивны, чтобы врать друг другу, может, именно эта чистота отношений и сыграла с нами эту роковую шутку, полюбить друг друга на всю жизнь. Почему же она тогда вышла замуж за нелюбимого человека? Десятки раз я ставил себе этот вопрос и не находил на него ответа. Спрашивать её об этом мне не очень хотелось, омрачать лишний раз и без того короткие минуты счастья. «Если она пожелает когда-нибудьсама расскажет обо всём, а я её внимательно выслушаю, успокаивал я сам себя, и приму всё так, как оно есть». Ведь когда ты в первый раз очутился в большом неизвестном городе, где у тебя нет никого, а только любящий друг, готовый пожертвовать ради тебя своей репутацией, семейным положениемведь ты не будешь задавать лишних вопросов, а примешь свою неизбежность такой, какой она есть.
Конечно, характер Агаты имел все черты властной женщины, но не настолько, чтобы быть в тягость или причинять неудобстванет, она не была тираном. Каждый вечер в одно и то же время она звонила мне после работы и расспрашивала обо всём в мельчайших подробностях: о проведённом мною дне, о людях, с которыми я встречался, о работеперебивая иногда мою исповедь дельными советами, переживая, как хорошая мать. Когда я пытался рассказать ей о женщинах, с которыми я общался за день, в надежде в ней вызвать ревность, чего мне не разу не удалось добиться, она либо просто презрительно фыркала, либо хмыкала себе под нос. Иногда, оставаясь один, я задавался вопросом, а любит ли она меня серьёзно, по-настоящему, интересно, что будет, если я ей сообщу о том, что у меня есть ещё кто-то, кроме неё. Но каждый раз передо мной всплывали её выразительные серые глаза, полные любви и доверия, я сразу гнал дурные мысли прочь. Это был наш мир, созданный исключительно нами, и мы жили в нём, дышали одним и тем же кислородом, и любое проникновение в него чего-то углекисло-инородного могло иметь весьма плачевные последствия для нас обоих.
Агата была единственная дочь у своих родителей, которые, конечно, в ней души не чаяли. Правда, ей часто не везло. Ещё в раннем детстве в роддоме, где она появилась на свет, вместо неё её матери принесли другого ребёнка на кормление, благо та быстро заметила и закатила скандал на всю больницу. Потом она переболела всеми детскими болезнями, какие только существуют, ломала руку на лыжах, ногу у нас в деревне, когда мы бегали по склону оврага.
Её отец, вечно погружённый в работу, редко бывал дома, но, всегда готовый читать нравоучения окружающим при первой же возможности, баловал её как мог, позволяя ей почти всё. Захотелось ей заниматься конным спортомпожалуйста, на следующий день у неё был маленький пони, в пятнадцать лет она неплохо водила свой маленький Peugeot 205, одежда покупалась из самых дорогих бутиков. У её матери лёгкие были испорчены астмой, что и послужило причиной покупки дачного домика в деревне, где жил Макс со своими родителями. В школе Агата держалась с достоинством и всегда могла постоять за себя, несмотря на смазливое личико молодой и задорной девчонки, она не пользовалась успехом у парней из-за своего характера. Как-то раз циничный балагур из соседнего класса на спор, изловчившись, сумел поцеловать её прямо в губы, за что получил тут же две увесистые оплеухи, отбив тем самым охоту ухаживать за ней у всех остальных. Её подруга Сесилия, девушка с удивительными глазами, была влюблена именно в этого балагура с соседнего класса, которого звали Фабьен, и в один весенний день, когда родители уехали на неделю в Нормандию к родственникам, она переспала с ним. Парень оказался редкостным говнюком и буквально через пару дней бросил её, закрутив любовь с другой из параллельного класса, не забыв разболтать о сём коротком романе своим друзьям, из-за чего вся школа неделю судачила о них. На следующий день, когда Сесилия узнала об этом, она открыла газовую духовку в доме, легла на пол около неё, решив таким неромантичным способом покончить жизнь самоубийством. Её еле откачали, взломав окно в квартиру, сначала соседи, сбежавшиеся на запах газа, потом пожарные и после врачи в больнице. После этого случая у Агаты была истерика, она замкнулась в себе, стараясь больше ни с кем не дружить, кроме Сесилии, которую очень жалела.
Монмартр встретил меня прохладным мартовским утром, пришлось даже надеть осеннюю куртку. Чтобы найти хоть какое-нибудь место под редким солнцем на этом холме, надо долго бегать по разным бюрократическим конторам, и не факт, что тебе его дадут, не так всё просто, и здесь тоже постаралась моя Агата. Через каких-то своих знакомых, которые работали в парижской мэрии, те, в свою очередь, знали кого-то ещё. В конечном итоге я получил своё место под пасмурным небом Парижа, на маленькой площади, которая называется Place du Tertre. Небольшие витиеватые улочки на холме Монмартра обязательно вас выведут на такую концентрацию художников, что вам и не снилось. Здесь все рисуют, пишут, смеются, разговаривают, спорят, море туристов со всех концов света. Когда-то в мрачном средневековье здесь устраивали публичные казни, до этого римляне казнили первых христиан, о чём повествует жизнеописание святой Женевьевы, покровительницы Парижа. В начале XX века здесь жили и творили такие великие художники, как Пикассо и Морис Утрилло, Сезанн, Дега, Ван Гог.
Судя по многочисленным туристам, удобно расположившимся в своих полукреслах в кафе на площади, им, очевидно, довольно-таки интересно наблюдать за нами, уличными художниками. Праздничный маскарад, который длится весь день: труженики искусства в беретах, снующие тут и там суетливые прохожие, шум, веселье, жертвы саркастических карикатуристов, сидящих неподвижно на старых табуретках, художникам тоже как-то надо зарабатывать на жизнь. Даже воздух здесь пропитан богемностью великих бывших и пока что дерзающих будущих.
Справа от меня сидит аппетитная толстушка, рисующая акварелью парижский пейзаж, слева высокий парень с голубыми глазами, специалист по обнажённым женщинам на диванах. Они у него в любых позах, одна даже лежит на полу около велюровой кушетки, в довольно-таки пикантной позиции, с явными намёками к совокуплению. Если с утра ещё никто не умудрился испортить тебе настроение, значит день обещает быть неплохим. В полдень я сбегал в соседний ресторан и заказал три чашки кофе и каждому по пирожномушоколадному брауни. Мои новые соседи немного деланно удивились, когда я им предложил скромные уличные яства, но не настолько, чтобы их не принять. «Николя», протягивая руку, представился сосед слева. «Жаклин», улыбнулась мне справа. Так я и остался работать на площади Тертр. Иногда мечты сбываются, для меня моя жизнь приняла весьма невероятный оборотлюбимая работа, по вечерам долгожданная возлюбленная, хоть и не каждый день, но что поделатьне можем же мы получить от жизни всё и сразу.
Пройдёт четыре года, за это время Макс немного освоится с городской жизнью, на него найдёт даже немного лоск парижанина. Он стал разборчив в одежде, ездил за покупками в супермаркет на подержанном «Ситроене», который купил у официанта в кафе напротив. Всё так же безумно любил Агату, которая периодически его навещала, помогала иногда найти клиентов, а когда и просто деньгами. У самой Агаты тоже произошли перемены: её супруг получил повышение по карьерной лестнице, и она родила двух детеймальчика и девочку.
И всё-таки однажды любопытство оказалось сильнее здравого смысла, Макс решил сам узнать, кто такой муж Агаты. Почему он пошёл на это, сожалея впоследствии, не мог объяснить даже самому себе, нетздесь было не просто любопытство, а, скорее всего, зависть самца, не желавшего делить своё счастье с кем-то другим. Этот природный инстинкт очень сильно развит у таких приматов, как, например, шимпанзе. Где только альфа-самец заведует своим гаремом. Однако последние исследования учёных, в которых они заметили, что за благосклонное отношение к лидирующему самцу в виде поиска блох в шерсти или её перебирания подчинённые самцы тоже имеют некоторый шанс к совокуплению, в конечном результате получается, что дружба со старшим по иерархиивещь довольно-таки выгодная. Если человек настолько взаимосвязан с природой, являясь её неотъемлемой частью, то и любовный инстинкт у него должен быть напрямую связан с продолжением рода. Согласно наблюдениям мрачного мыслителя А. Шопенгауэрамужчина от природы склонен к непостоянству в любви, в то время как женщинаполнейшая противоположность ему. Если первый постоянно ищет себе новый объект вожделения, готовый к совокуплению, то женщина склонна к стабильности отношений. Это связано с сохранением рода человеческоговедь мужчина способен зачать намного больше детей в год, чем женщина, которая может родить в основном только одного ребёнка за тот же самый период. Из этого следует, что мужская непостоянность заложена в нём самой природой. Любовь как стабильная гарантия продолжения рода человеческого.
В один из таких вечеров, когда Агата была у него после работы, сославшись на боль в ноге, которую якобы подвернул накануне, он попросил её сходить в магазин за бутылкой виски и чипсами. Только успела она выйти из мастерской, как он быстро кинулся к её сумочке и стал рыться в ней, кроме разных женских аксессуаров вроде прокладок, помады, лака для ногтей, он нашёл свою с ней старую фотографию в детстве, сделанную её отцом, где они вместе, взявшись за руки, стояли у цветущей вишни и наивно, по-детски улыбались. В небольшом тиснёном кошельке из кожи он обнаружил немного денег, талисманкусочек зелёного стекла, что они нашли в пещере, и её удостоверение личности на имя Агаты Бош с адресом ул. Траверсиер, 43, Кламар. Положив всё обратно на место, он сел за мольберт и стал дорисовывать незаконченный натюрморт с мертвым фазаном, у которого свисала вниз голова с дубового стола, с застывшей капелькой крови на кончике изогнутого клюва.