Хвала богам, я сделала домашнее задание сразу после школы, в перерывах между выполнением заказов на кухне. Завтра у меня экзамен на четвертом уроке, но я могу позаниматься за обедом. А прямо сейчас я стою на четвереньках, соскабливая и подметая липкие, расплющенные кусочки пирога, прилипшие к полу. Мусорные баки набиты до краев, кухня чистая, столы вытерты. Остался только нижний этаж.
Это было бы по-джентльменски.
Я не джентльмен и не подметаю чертовы полы.
Мило.
Он поворачивает голову в сторону, как будто собирается что-то сказать, но тут в дверь входит мой отец.
Спустя двое суток.
Он вваливается внутрьне сказать чтобы пошатывается, но нетвердо держится на ногах, глядя прямо перед собой.
Как и Логан, мой отец высокийширокоплечий, и он обладает грубоватой, рабочей красотой. Из тех парней, которые принимают душ после работы, а не до. По крайней мере он был таким раньше.
Теперь, особенно когда он выходит из запоя, он постоянно горбится, из-за чего выглядит сутулым и старше своих лет. Его фланелевая рубашка мятая и грязная, а черно-седые волосы свисают на глаза.
Что это, Элли? бормочет он.
И самое странноея надеюсь, что он накричит на меня. Накажет. Отберет телефон. Как сделал бы нормальный родитель, обычный отец которому не наплевать.
У меня, э-э, тут были кое-какие гости. Мы немного повеселились. Я все уберу перед завтрашним открытием.
Он даже не смотрит в мою сторону. Просто коротко кивает, и то этот жест я замечаю только потому, что смотрю на него в упор.
Я иду спать. Я приду, чтобы помочь Марти, когда ты уйдешь в школу.
Затем он пробирается между столами и через вращающуюся кухонную дверь идет к задней лестнице, которая ведет в нашу квартиру наверху.
Я опускаю голову и возвращаюсь к мытью пола.
Несколько минут спустя, не поднимая глаз, я говорю Логану:
Ты не должен этого делать, ты знаешь.
Не должен делать что?
Волноваться. Ты весь напряжен, как будто думаешь, что он собирается меня обидеть или что-то в этом роде. Он едва может собраться с силами, чтобы просто заговорить со мнойон никогда бы меня не ударил.
Логан смотрит на меня сверху вниз своими глубокими темными глазами, как будто видит меня насквозь, читает мои мысли.
Речь не про его кулаки. Есть множество способов причинить людям боль. Разве нет?
Обычно меня это не напрягает. Я этого не позволяю. Но последние несколько дней были не такими, как всегда. И большие, мучительные слезы выступают у меня на глазах.
Он ненавидит меня, тихо говорю я. Но затем рыдание сотрясает мою грудь и плечи. Мой отец ненавидит меня.
Логан сдвигает брови и через мгновение делает глубокий вдох. Затем с грацией, удивительной для парня такого роста, он подходит и опускается на пол рядом со мной, упершись предплечьями в колени, спиной к стене.
Он наклоняется ближе и мягко шепчет:
Не думаю, что это правда.
Я качаю головой и вытираю щеки.
Ты не понимаешь. Я болела. В ту ночь, когда убили маму, у меня болело горло, я кашляла. Я без конца ныла. Аптека в конце квартала была закрыта на ремонт, поэтому она поехала на метро.
Когда твое детство проходит в городе, родители довольно рано проводят с тобой беседу о грабежах. О том, что никакое количество денег или драгоценностей не стоят твоей жизни. Так что, если кто-то потребует эти вещи, просто отдай их. Их можно заменитьа тебя нельзя.
Он написал нам письмо из тюрьмы несколько лет назадтот парень, который это сделал. Он сказал, что ему жаль, что он не хотел в нее стрелять, что пистолет просто выстрелил.
Я поднимаю взгляд и вижу, что Логан внимательно смотрит и слушает.
Я не знаю, как кто-то вообще может подумать, что подобные вещи могут успокоить людей. Что он сожалеет. Что он не хотел делать то, что сделал. Что дело не в нас. Во всяком случае, это просто еще раз доказывает, что она оказалась не в том месте и не в то время. И что если бы меня не существовало, любовь всей жизни моего отца была бы жива. Я не драматизирую, это просто факт. И именно поэтому он даже не может взглянуть на меня.
Несколько минут мы молчим. Я сижу на коленях, Логан смотрит прямо перед собой.
Затем он потирает шею и спрашивает:
Ты же знаешь, говорят, что Нью-Джерсиэто подмышка Америки?
Я всегда думала, что это бред. Мне нравится Джерси.
Там, где я выросИст-Амбой, это как лишай на теле Весско.
Я коротко хихикаю.
Был там один парень, Алкаш Вилливсе его так называли. Он целыми днями попрошайничал, бродил по улицам и искал по канавам мелочь. Потом покупал самую большую и дешевую бутылку спиртного, какую мог достать.
Ровный звук глубокого голоса Логана, его мелодичный акцент успокаивают. Баюкают, как мрачная колыбельная.
Но он не всегда был Алкашом Вилли. Когда-то он был Уильямом. А у Уильяма была хорошенькая жена и трое маленьких детей. Они были бедны, мы все были бедны, и они жили в крошечной квартирке с одной спальней на четвертом этаже в доме-развалюхе, но они были счастливы.
Его голос становится низким.
Уильям работал в ночную смену в супермаркете, разгружал грузовики, заполнял полки. И однажды ночью он поцеловал на прощание свою милую жену, уложил детей в постель и отправился на работу. И когда он вернулся домой Все, что он любил, все, ради чего он жил, превратилось в пепел.
Я ахаю, вдруг став маленькой и тихой.
Там был пожар, плохая проводка, и все они оказались в ловушке в этой крошечной квартире и погибли. Все, кроме одного. Самый старший, Брэди, был примерно моего возраста. Он успел выпрыгнуть в окно до того, как до него добрался дым. Он переломал кости на ноге в нескольких местах, но выжил. Кажется, что, потеряв все остальное, Уильям должен был держаться за этого парня обеими руками. Не уходить, никогда не выпускать из виду.
Логан пожимает плечами.
Вместо этого, как только Брэди выписали из больницы, Уильям позвонил в социальную службу, подписал отказ от всех прав и бросил своего единственного выжившего ребенка.
Он качает головой, его голос смягчается, когда он все вспоминает.
Когда они пришли, чтобы забрать его, это было самое печальное, что я видел в своей жизни. Брэди стоит на тротуаре, прыгает на костылях, плачет и умоляет своего отца позволить ему остаться. Вилли даже не обернулся. Не попрощался. Просто пошел дальше и начал искать мелочь.
Но как же так? восклицаю я, переживая за ребенка, которого я никогда даже не видела. Почему он так сделал?
Логан смотрит мне в глаза.
Чтобы наказать себя за то, что его не было рядом, когда люди, которых он любил, нуждались в нем. За то, что подвел их, не защитил Это худший грех, который может совершить человек. Если мужчина не может уберечь тех, кто ему дороже всего он их не заслуживает.
Но это была не его вина.
Он считал, что его.
Его голос мягкий. Нежный.
Я видел лицо твоего отца, когда ты с ним рядом, Элли. Он не ненавидит тебя. Прав я или нет, но он ненавидит себя. Ты напоминаешь ему обо всем драгоценном, что он не сумел сберечь. Он так глубоко погружен в собственную боль, что не видит ни твоей боли, ни боли твоей сестры, ни того, как он все усугубляет. Он слаб, опечален и зациклен на себе, но это его делопонимаешь? Это не имеет к тебе никакого отношения.
Конечно, все это делу не поможет. Не исправит ситуацию. Но слышать эти слова от кого-то, кто лично во всем этом не замешан и у кого нет причины лгатьоблегчение, потому что все вдруг становится не так уж ужасно.
И вот тогда я чувствую усталость. Она обрушивается на меня, как стремительный поток водысильно и быстро, и в один миг сбивает с ног. Я ощущаю себя так, словно мне семьдесят, а не семнадцать. По крайней мере я представляю, как буду чувствовать себя в семьдесят.
Я прикрываю зевок тыльной стороной ладони.
Иди в постель, подруга. Логан встает, отряхивает брюки и поднимает с пола метлу. Я тут закончу.
Я тоже поднимаюсь.
Я думала, ты не подметаешь гребаные полы?
Логан подмигивает. И прямо там, в этой полутемной маленькой кофейне, он навсегда крадет кусочек моего сердца.
В твоем случае я сделаю гребаное исключение.
Он начинает подметать, но, когда я подхожу к кухонной двери, я останавливаюсь.
Спасибо, Логан. За все.
Секунду он смотрит на меня, затем легко кивает.
Не нужно меня благодарить, я просто делаю свою работу.
3. Логан
В течение следующих двух недель мы привыкаем к новому ритму. Я выхожу на дежурство в кафе рано утром, вместе с Элли, а потом, как только Томми уезжает с ней в школу, помогаю Марти на кухне готовить заказы, мыть посуду. Не слишком благородная работа, но она достаточно напряженная, энергичная, и время идет быстро. Я остаюсь до ужина, когда кто-то из парнейКори или Лиамвыходит на ночное дежурство.
Мне нравится рутинаона стабильна, предсказуема, проста в управлении. Одно и то же изо дня в день.
За исключением песен. Тех, которые Элли врубает на кухне в четыре утра, пока печет. Они всегда разные, как будто у нее бесконечный плей-лист. Некоторые из них ей, кажется, нравятся больше других, и она ставит их на повтор. Сегодня это «What a feeling» из фильма о стриптизершах восьмидесятых. Вчера было «I Want You to Want Me», а до этого была «Son of a Preacher Man».
И она постоянно танцует. Скачет вокруг, как солнечный зайчик, отражающийся от зеркал.
Однажды я спросил:
А музыка обязательна?
И она просто улыбнулась своей милой улыбкой и ответила:
С музыкой пироги вкуснее, глупый.
Однако этим утром Элли выглядит особенно усталой, с темными кругамипочти синякамипод своими детскими голубыми глазами. И на краю прилавка у нее разложены книги и записи, на которые она время от времени бросает взгляд, бормоча что-то себе под нос, пока готовит тесто для пирога.
Ты много учишься, говорю я.
Она хихикает:
Приходитсяя на финишной прямой. Я и Бренда Рэйвен отвечаем за прощальную речь. Осенью меня уже приняли в Нью-Йоркский университет, но выпуститься первой из всего класса было бы вишенкой на моем академическом торте.
На первый взгляд Элли Хэммонд выглядит ветреной. Как будто у нее в голове слишком много воздуха. Но в ней сложно ошибиться. Она не пустоголовая; она просто невинная. Доверчивая. Счастливая. Наверное, самая веселая девушка, которую я когда-либо встречал.
Ты учился в колледже? спрашивает она.
Нет.
Воспитательница сказала мне, что у меня дислексия, когда мне было девять. Было облегчением узнать, что я не просто тупица. Она научила меня кое-как справляться, но даже сейчас чтение дается мне нелегко.
Я был не особо хорош в школе.
Я подхожу ближе к стойке, кладу руку на ручку ее скалки.
И Элли замирает, как нежный белокурый олень.
Дай я, говорю я. А ты иди готовься. Я много раз видел, как ты их делаешь, так что справлюсь.
Она смотрит на меня так, словно я только что предложил ей весь мир на блюдечке.
Правда?
Конечно. Я пожимаю плечами, игнорируя поклонение в ее глазах. Я же стою тут без дела.
Я не люблю быть бесполезным.
Ах ладно. Спасибо. Она открывает ящик стола и протягивает мне белый фартук. Но тебе стоит надеть это.
С таким же успехом она могла бы протянуть мне таракана.
Я похож на парня, который носит фартук?
Элли пожимает плечами.
Будь по-твоему, мистер я-слишком-сексуален-для-моего-фартука. Но твоя черная рубашка не будет выглядеть такой крутой, если ее заляпать мукой.
Я фыркаю. Но оставляю чертов фартук на прилавке. Ни за что.
* * *
В занятии выпечкой есть странное удовольствие, в котором я никогда бы не признался вслух. Это приходит мне в голову, когда я кладу последний из двух дюжин пирогов на охлаждающий стеллаж в центре прилавка. Они выглядят хорошос золотистыми, слегка коричневыми корочками, а пахнут еще лучше. Элли захлопывает свой большой учебник и убирает бумаги с яркой белозубой улыбкой, занимающей половину ее лица.
Боже, мне это было нужно. Теперь я смогу запросто сдать экзамен.
Она чувствует облегчение. И мне от этого тоже хорошо.
Мы направляемся в передний зал и снимаем стулья, стоящие вверх ножками, со столов. Ее пристальный взгляд следит за каждым моим движениемона пытается остаться незамеченной, отводит глаза, когда я оглядываюсь, но меня так оглядывали достаточно женщин, чтобы я понял, что происходит. Интерес Элли отягощен любопытством и очарованием, как исследующее прикосновение мягких рук к моей коже. Она распахивает штору на окне, открывая толпу покупателей, которые уже собрались на тротуаре. Их меньше, чем было несколько недель назад, общественность уже знает, что наследный принц Весско покинул здание и страну.
Элли возвращается на кухню и орет так, как будто там кого-то убили.
Не-е-е-е-ет!
Адреналин бьет мне в голову, и я бросаюсь на кухню, готовый к бою. Пока не вижу причину ее крика.
Боско, неееет!
Это собака-грызун. Он пробрался на кухню, каким-то образом смог вскарабкаться на стеллаж и сейчас уничтожает четвертый пирог.
Черт возьми, впечатляет, как быстро он их слопал. И как дворняга его размера вообще могла съесть столько. Его живот выпирает от нечестно нажитогокак у змеи, проглотившей обезьяну.
Вороватый ублюдок! кричу я.
Элли сгребает его со стойки, и я тычу пальцем ему в морду.
Плохая собака.
Маленький придурок просто огрызается в ответ.
Элли бросает дворняжку на ступеньки, ведущие в квартиру, и захлопывает дверь. Затем мы оба поворачиваемся и оцениваем масштаб катастрофы. Два яблочных и вишневый полностью съедены, он пооткусывал края персикового и яблочно-карамельного и оставил крошечные отпечатки лап на двух лимонных меренгах.
Придется перепекать все семь, говорит Элли.
Я складываю руки на груди.
Похоже на то.
Это займет несколько часов, говорит она.
Да уж.
Но мы должны. Другого варианта нет.
Повисает тишина. Тяжелое, многозначительное молчание.
И как будто нас пронзает одна и та же мысль, в одно и то же время.
Я искоса бросаю взгляд на Элли, а она уже поглядывает на меня.
Или есть? лукаво спрашивает она.
Я смотрю на то, что осталось от испорченной выпечки, взвешивая все варианты. Если мы отрежем пожеванные кусочки
И разровняем меренгу
Положим облизанные в духовку, чтобы они высохли
Вы что, мать вашу, с ума сошли?
Я оборачиваюсь и вижу Марти, стоящего в проходе за нами. Он все слышал, и он в шоке. Элли пытается прикрыть нас. Но у нее плохо получается.
Марти! Когда ты приехал? Мы не собирались делать ничего плохого.
Операции под прикрытием явно не для нее.
Ничего плохого? передразнивает он, входя в комнату. А как насчет закрытия кофейни чертовым департаментом здравоохранения? Например, за то, что кормим людей пирогами с собачьей слюнойты что, совсем сдурела?
Это была просто мысль, клянется Элли, начиная смеяться.
Минутная слабость, говорю я, поддерживая ее.
Мы просто очень устали и
И слишком долго пробыли на этой кухне. Он указывает на дверь. Пошли вон, оба.
Когда мы не двигаемся, он идет за метлой.
Давай-давай!
Элли хватает свой рюкзак, и я веду ее к задней двери, в то время как Марти бросается на нас, как на паразитов.
* * *
На тротуар капает дождьлегкая, противная дымка. Краем глаза я вижу, как Элли натягивает капюшон, но мой взгляд остается устремленным вперед. Если твои глаза направлены на человека, которого ты охраняешь, ты все делаешь неправильно.
Я обращаю внимание на тех, кто находится на улице, читая язык их тел, пешеходы по дороге на работу, бездомный на углу, я не отхожу далеко от Элли, держа ее в пределах досягаемости, сканируя местность слева направо на предмет потенциальных угроз или любого, кто по глупости решит подойти слишком близко. Это как вторая натура.
Тебе нужно уже бежать в школу?
Еще нет. Это последняя неделя, так что у меня первый и второй уроки факультативы.
Не глядя на телефон, я пишу Томми, что отвезу Элли в школуон должен встретить нас там.
Дождь усиливается, в сером небе вспыхивает молния.
Есть какое-то конкретное место, куда ты хочешь пойти?
Я не хочу, чтобы она промокла и заболела.
Я знаю одно место. Ее маленькая ручка хватает меня за запястье. Пошли.
К тому времени, как мы проходим через каменную арку Метрополитен-музея, уже льет как из ведра, вода стекает по ступенькам сотнями маленьких ручейков. В фойе с мраморным полом тепло и сухо. Элли стряхивает воду со своей толстовки и отжимает длинные, разноцветные волосы, и я улавливаю ее запах. В нем сладкий персик, флердоранж и дождь.