НутыАндрюха, чёрт сарматский! Куда ты ее? Все, плакали мои пряники! Демка аж вздулся от обиды: Фадя, а ты куда смотрел, а? Не мог двинуть этому? Тьфу!
От автора:
Забороловерхняя часть крепостной стены, где находились защитники; укрытия на верхней части стены, защищающие обороняющихся воинов.
Подсумоквоинская сума с «ушками», крепилась к поясу.
Летникстаринная верхняя женская одежда. Длинная, сильно расширяющаяся книзу. Летники носили родовитые жены и дочери.
Вираупрощенноштраф в пользу потерпевшего.
Печевопеченая еда, преимущественно хлеб, печенье, пряники.
Глава 5
Что там Дёмка болтал, как Фаддей злобился, Андрей не слышал, не видел. Рыжую отпустил, а сам руки плетьми повесил и застыл, глядя в глаза, что все более напоминали осеннюю речку и весенний листочек в ней. Аришка смотрела на него и с того живого, горячего взора ворохнулась в Шумском забытая давно радость.
Нет, не та, законная, что после победы надо ворогом или богатой добычи из похода. Не та, которая буянила, вихрилась от крепкой бражки, пива или сладкого вина. А та самая, глубокая и душевная. Бесценная.
За малый миг, что перехлестнулись взглядами, Андрею много что вспомнилось, но особо мать. И все с того, что рыжая Аришка с ясными глазами, с прижатой косой, словно птаха пойманная, всколыхнула муть со дна душевного, подняла осыпь горестную.
Мать Шумского заневоленная любовью своей к Андрюхиному отцу и сыноммалым детёнкомметалась в богатых боярских хоромах, аки птичка, а улететь не могла. Страдала, теснимая женой боярина и ее бабьим ближним кругом, жалилась малому Андрейке. Вечор, бывало, придет к нему в ложницу, обнимет и шепчет:
Сыночек мой, радость моя единственная.
Андрей хоть подлеток, а все понимал, видел, поди, что мамка не хозяйка, но и не чернавка. Жалел ее, защищал, как разумел. Когда схоронили ее, мамку-то, сполна хлебнул чашу того горького винцаполукрового. И не боярин, и не холоп. Выблядок!
Шумской пожалел рыжую, освободил безо всякой виры. Взгляд ее дышащий, теплый, благодарный и удивленный согрел. С того и радость. Будто пташку выпустил* на волю.
Ты чего обомлел-то, сармат, сук те в дышло? Накрыл колодой пряники мои! Дёмка не унимался.
Андрей и, правда обомлел, токмо не от того, что пряников лишился, а от Аришкиного взора. Смотрела-то с теплом, и Шумской понялпервая так на него смотрит. Девки все больше с опаской, а кто и нос воротит, знают, поди, что из сарматов. А эта
Демьян, будет тебе горло-то драть. Мне твои пряники без надобности. Я их не ем, выдавил Андрей, все еще глядя на рыжую.
Тьфу, достался дружоклысый лужок. И, правда, на кой ляд тебе пряники? Тебе бы все хлебом крупчатым* напираться.
Дёмка речь свою ядовитую оборвал: из-за хоромин показался молодой ратник. Машка потянула Аринку за руку, бежать за собой приневолила. А как инако? Девкам ходу в ратный круг не было: хоть боярышне, хоть славнице простой. Увидятне спустят.
Андрей аж шею свернул, глядя вслед рыжей, и дрогнул, когда поймал ее взгляд; Аришка тащилась за Марией и оглядывалась на него, Шумского.
Демьян Акимыч, батюшка велит к нему идти. И тебя, боярин Андрей, ждет незамедлительно. Ляхиратник манил за собой.
Другим разом-то от слова «ляхи» у Шумского все бы мысли изветрились из головы, а ныне
Шли в гридницу к бояринусерьезные, напряженныеа Андрей все о рыжей думал. Понимал, что не к добру, но мысли поди-ка, выкини.
Боярин Аким уж на крыльце ждал:
Плететесь, аки мерины трухлявые. Заходите, нето. По голосу уж понятнобеда.
В гриднице собрались десятники, и пошел разговор воинский. Ляхи пограбили-презвились в Супятово, как у себя дома. Идут по Ржавихе на четырех ладьях, груженых, тяжелых. Еще и коней везут. Холопов не брали: вырезали всех вчистую.
Думать долго не стали, и полетели гонцы в Богуново собирать отряд, поднимать на конь ратников. Андрей в свой удел отправил ближника, а сам остался ночевать у Дёмки в хоромах. Почитай всю ночь говорили, переговариваликак и где брать ляхов.
Утресь на боярском подворье кутерьма и гомон! Ратники Шумского прибыли и остановились перед крепостными воротами. А вот местные все вошкались, собирались.
Шумской уже доспешный, но без шелома, стоял у крыльца, глядя на сборы скорые, примечая всё и всех. Вон десяток Демьянамужики борзые, куражные. Фаддеевские воиныхмурые, жилистые, да злые.
Из Богуново прибыл воевода Медведев и устроил разнос сыну своему:
Етить тя, Акимка! Прохлопал Супятово! Дурень! Тебе про ляхов-то когда доложили, а? Все телился, обсосок! Кровь людская на тебе! Не споймаешь беззаконцев, я сам тебя мужицкого звания лишу! орал напрасно.
Кто ж знал, что ляхи обнаглеют настолько, что под носом у ратной сотни так набезобразить смогут. Но на заметку взялистеречь надо глазастее, ухи держать востро и упреждать любые набеги.
Андрей-то не особо слушал, все знал и так, что будет сказано воеводой. Смотрел на кутерьму людскую и досмотрелся. За углом большой хоромины приметил золотую косу Аришки.
С крыльца его снесло скоренько. Шагнул узнать, что понадобилось девке в такой-то день на шумном боярском подворье. Арина его заметила и вздохнула облегченно. Шумской чуть из сапог не выпрыгнул, когда понялего дожидалась!
Смотри, Арина, опять косой зацепишься, сказал, да сам себя и укорил. Ведь не о том думал-то, пока шел к ней.
Боярин, здрав будь, поклонилась, звякнув навесями на очелье. Я на малое время, уж прости, что так не к месту.
Иди за мной. Заметил боярин, что девка сторожится, видать пришла с делом каким и не хочет, чтобы заметили: в одной руке туес, в другой узелок маленький.
Отошли чинными порядком в конюшню. Там окромя Буяна уж и не было ничьих скотин: все под седлом, да на дворе.
Что ты? и в глаза ей заглянул.
А там опять сверкание весеннее, будто солнышком пригревает. Аринка взгляда не спрятала, улыбнулась и туесок малый ему протянула:
Боярин, не сочти за великий труд, отдай Демьяну Акимычу. Ведь пожалел вчера меня, виры большой не стребовал. Тут пряники печатные, как он просил.
Шумской удивился, но туес принял, подвесил на седло Буяна.
Передам. Сказал и приметил, что Аришка вроде-как замялась. Еще что? Для Фаддея подарочек?
И язык прикусил от словоблудия. Ить тьму времени не говорил так по-веселому, аж до улыбки.
Нет. Тебе вот, и тянет ему узел.
Взял, любопытствуя, разметал ткань, а тамхлеб крупчатый, горячий еще. Дрогнуло сердце, не устояло перед такой заботой. Чтоб такие хлеба испечь к утру, надобно всю ночь не спать. А пуще всего изумилозапомнила, что любит он, Шумской.
Мне-то за что? старался голос умерить, чтоб не трепыхался.
За доброту, боярин. Пожалел меня вчера, так чем я отплатить могу? улыбается, ей Богу, улыбается и без хитрости всякой.
Сама пекла? мог бы и не спрашивать: глаза у Арины красные, правда, не спала.
Сама, боярин, поклонилась Ариша. Вира-то с меня, не с холопки, а долги надо отдавать.
И смотрит, словно ласкает. Андрею бы отвернуться, поблагодарив, а он опять загляделся. Если бы не Буян, что заржал тихо и ткнулся мордой в плечо Арины, то так бы и стоял Шумской, глядел на косу золотую, на очелье, что прикрывало высокий белый лоб, да на лицотонкое и нежное.
Хряпа, вот неугомонный! девушка отпихнула ладошкой настырного коня, засмеялась, но умолкла, опасливо поглядев на Андрея. Прости, боярин, я коня твоего не порчу, и первая к нему не лезу.
Уже испортила. Вроде про Буяна, а вроде и про себя сказал-то.
Чем же? и улыбается, окаянная.
А тут еще как назло в малое оконце конюшни солнце заглянуло, облило, окатило Аринку светом своим ярким, будто золотом обдало косу ее, зажгло сиянием нестерпимым.
Шумской отвернулся, сунул узел с теплым хлебом в седельную суму и взлетел голубем на Буяна. Уж оттуда, глядя с высоты на Арину высказал:
Смотри мне. Сказал же, не спущу.
Наговариваешь ты на себя, боярин Андрей, покачала головой: навеси зазвенели, и на меня.
Откуда смелая такая, а? Надо бы брови насупить, и указать славнице простой ее место, а язык иное бает. Совсем меня не опасаешься?
Не опасаюсь, боярин.
А зря, Арина. С тем словом тронул Буяна и выехал из конюшни в широкие ворота. Уж напоследок не утерпел и оглянулся.
Арина поклонилась, перекрестила его.
Храни тя Бог, боярин Андрей.
А Шумской сей момент подумал, если уж и сбережет его что-то, так это Аринкино крестное знамение и взгляд глаз ясных, необъяснимого цвета.
И как же так вышло, что в осеннюю реку попал весенний лист? Как окрас-то такой получился, родился? Вот о таком, дурном, думал Андрей, выехав во двор. Принял из рук ближника шелом, кивнул Демьяну, и отправились отрядом вон из крепостицы.
По уряду за воротами столпились семьи рантиков: в поход проводить, вослед поглядеть. Тут и тихий бабий вой, и вскрики ребятишек малых, и разухабистый смех молодых воинов, что удалью похвалялись перед безмужними славницами.
Демьян все башкой крутил, выглядывал. Шумской-то знал когоНаталью Мельникову, первейшую в Берестово красавицу. Давно уж сох по ней, да девка и сама в его сторону глядела ласково. Токмо какая из них пара, а? Дочь мельника и боярич. Не бывать сему.
Дёмка, подарок принимай, всунул Андрей другу своему шебутному туес Аринкин. Подсластись.
Демьян аж глаза выпучил:
Да ну! Никак, рыжая расстаралась? Во молодец, девка. Андрюх, а ведь странная она, инакая. Вроде славница, а вроде и нет. Только вот, что скажу, наша девка-то. Разумеет и благодарность, и обращение человеческое. Мне аж жалко ее стало вчера С того и пряников клянчил.
Вот и доклянчился. Андрюха отчего-то не сказал про хлеб, что спекла ему рыжая. Дурная она, не инакая.
Боярич внимательно оглядел Андрея, приметив, и странное выражение на смуглом лике, и задумчивость, и редкую для Шумского полуулыбку.
Ага, дурная. С того ты вчерась ее и ослабонил, не иначе как от греха подальше, ухохотался Дёмка. О, глякось, вон она сама явилась! Андрюх, вот каково рыжим-то быть? Везде приметные.
Шумской заставил себя сидеть прямо и не оборачиваться.
Фадя, сюда давай! крикнул Дёмка братцу. На, угостись нето.
Фаддей подъехал, и уставился на пряники:
Рыжая? О, как. Боится, что расскажем, задабривает.
Демка поперхнулся:
Фадя, вот вроде брат ты мне, с лица мы одинакие, а чтой-то у тебя в башке не то. Одно дурное в людях разумеешь.
А с чего бы простой девке пряники боярину печь? Знамо дело, опасается.
Тьфу, долдон. Аж жрать расхотелось. Демка отвернулся, а Андрей чудом сдержал себя, не наговорил слов обидных бояричу Фаддею.
Малый миг спустя раздался громкий окрик воеводы Медведева:
Стройсь! Гомон стих, ратники выстроились походным порядком: каждый по десятку и при хозяевах. Конь малым ходом! Трогай!
И тронулись, потопали кони, двинулось войско ратное на дело свое боевое, охранное.
Андрей не удержался и оглянулся; заметил боярыню Ксению с Машей, увидел Наталью, мельникову дочь, и еерыжую. Стояла рядом с дедом и вослед смотрела. И не кому-то там, а ему. Это Шумской знал наверняка. С того сердце наново трепыхнулось, подсказалотак-то еще никто не провожал в поход, будто благословляя.
Пока тащились обозом до Ржавихи, о многом Андрей передумал. Понял уж, что славница ему нравится, да только одна худоба с того и ничего иного. Взять хучь Демку с Наталкойникакой радости с их милования, а одна токмо беда.
Шумской муж хоть молодой, а неглупый, вмиг догадался, что надобно прекращать гляделки опасные, и разговоры конюшенные. И все время, пока грузились на ладьи, пока шли тихой глубокой рекой навстречу ворогу, увещевал себя и смог унять трепыхания ненужные. Затолкал мысли о золотой косе и ясных глазах Аришкиных подале, вроде как, излечился.
Утром второго дня похода сошлись в узкой протоке с ляхами и там уж не до девок стало!
Разбойные отрядыдело опасное, в них одни куражливые мужи! Супротив их лихости одна только выучка и помогала. Те-то смерти не опасались, знали, поди, на что идут, а вот ратники свою работу делали, и хотели вернуться по домам и не абы как, а без увечий лишних и с добычей.
Как только в утреннем апрельском тумане проорал дозорный, что ляхи близко, вёсельные вои налегли, поддали ходу, а те, что мечными спалиподобрались и воздали перед боем требы кто кому. Власий Пименов поминал светлых богов, а Еська Сокол молился Богу единому. Но все, как один просили одного и того жеоберега.
Ладейный бой опасный. Беда в том, что тесно на кораблях-то и осклизло. Когда кровища зальет доски ладей, вот тут и берегись-поворачивайся! Оскользнулся, упал, тут тебя и запинают, и не поглядят, что ты боярин, да в доспехе, да крепкий. Андрей, зная про то, измыслил надёвку на сапог. Привязывал веревьем в подошве тонкую досточку ушитую гвоздямиподи опрокинься теперь! Своим бойцам велел так же сделать и в миг, когда вражеские ладьи уж поравнялись с ратнинскими, первым сиганул в самое пекло.
Прошелся Шумской смертельным вихрем по рядам ляшским, даром, что места мало и обоерукому воину развернуться негде! Порубил, порезал, мстя за все и сразу: за грабеж, убийства лютые, за мать, что через них попала в холопство-неволю, за себя, которому жизнь с рождения медом не была. Рубил со злости, но за собой чуял правду, а потому в отчаяние не скатывался.
На носу уж его десяток допинывал горстку уцелевших, а вот на соседней ладье дела шли не очень. Фаддей задержался малёхо с высадкой, и ляхи приняли на мечи первый его десятокпорубили в капусту! Шумской хоть и не любил боярича, но воевали-то на одной стороне, а стало быть, надо подсобить.
Пронька, за мной! окрикнул ближайшего ратника Шумской и полез.
Влетел и обомлелвидать на ладье плыли начальники ляшские. Доспехи крепкие, мечи долгие и опыт Андрюхе подсказалбойцы непростые, таких нахрапом не взять. Однако трусить не умел, а потому и полетел через тела убитых, лавки, щедро умытые свежей кровью, на помощь Фаддею. Тот рубился сразу с двумя ляхами, но одолеть себя не давал!
Фадя, влево! Тот услыхал и посторонился, а Андрей влетел в бой коршуном и взял на себя дородного ляха в блескучей броне.
Шум, грохот, ругань! Стрелы вжикают; одна ткнулась на излете в доспешное плечо Шумского, отскочила. Дородный лях в шеломе не сдавался, рубил с оттяжкой, умело. Но и Андрей не пальцем деланный! С того мечи сверкали, пели песню свою смертельную, жадную.