И все же, постепенно, маленькими шажками, но она делала это. Мы словно заново проходили весь путь нашего сближенияно теперь это был совсем другой путь, где мы оба были равноправны.
Было мучительно сложно дистанцироваться от нее; ее переживания легко читались на ее лице, и мне было мучительно жалко ее. Я бы давно забросил всю эту затею и без помех примирился бы с ней; но я слишком ясно понимал, что все наше семейное будущее зависит от того, научится ли она быть мне женоюили так и останется только госпожой.
И она училась. Упорно. Настойчиво. С той твердостью, которая меня всегда восхищала в ней.
Она не жаловалась и не просила пощады; она сумела понять то, что я сказал ей в тот день нашей ссоры, и преисполнилась решимостью пройти этот путь. Медленно, сложно.
Как тяжело ей давалась сбросить с себя маску всезнающей и всепонимающей султанши! Оказывать всеведущий вид было ее привычкой; она блефовала как дышала, в любом разговоре показывая, что прекрасно понимает, о чем речь, даже если впервые услышала об этом.
Помню, заходит. В руках "Libri tre delle cose de Turchi". Мнется на пороге.
Паша, совсем на себя не похожа в своей негордой робости, мне тут не совсем понятно, о чем он вы не могли бы посмотреть?
Беру книгу, читаю неясное ей место, разъясняю. Сперва даже смотреть на меня боится, потом обвыкает. Разулыбалась. Медлит уйти, тянет время, мнется.
Разыграл лицом пантомиму «о Создатель, если хочешь остатьсяпросто так и скажи!». Виновато улыбается, качает головой, не решается. Уходит.
На другой раз то же. Книгу обсудит, мнется. Уходит.
Жду. Так и хочется помочь, но надо ждать.
Наконец, решилась. Прижимает к себе очередной затянутый в парчу томик, застенчиво прячет лицо, и как-то тихо-тихо быстро бормочет:
Паша, быть может, вы разделите со мной обед? Мне было бы приятно.
Фух!
Кланяюсь и заверяю, что с превеликим удовольствием. Смущается еще сильнее. Пока идем в покои, где стол накрыт, не глядит на меня, только краснеет.
Поели в тишинетак и не справилась со смущением. Долги пил терпкий кофе, растягивая время. Нет, так и не собралась с духом.
Мне пора, госпожа, говорю.
Взглядом метнуласьостанься! но промолчала.
Жалко ее.
Выразительно вздыхаю.
Бросила еще один умоляющий взгляд, помотала головой. Пришлось уходить.
С неделю хожу к ней обедать в молчании. Не знаю, как долго бы это продолжалось, но однажды вернулся из дворца раньше, еще засветло. Это дало ей предлогпредложила после обеда прогуляться в саду.
Отправились прогуляться. Было ощутимо прохладно.
Я уж думал, всю прогулку промолчитно нет. Все же решилась.
О Всевышний! воскликнула. Я даже не знаю, как начинают нормальные разговоры!
Хотя и было это сказано с беспримерным отчаянием, я не выдержал, и рассмеялся. Она бросила не меня обиженный взгляд.
Ну, с братьями, например, у вас же получалось без приказов? подсказал я.
С братьями! она взглянула на меня с таким изумлением, как будто сделала небывалое открытие. Даже в голову не приходило!
Хлопает ресницами. Вот и пойми ее: то ли она и с братьями нормально не разговаривала, то ли ей в голову не приходило, что можно со мною так же.
Хм, глубокомысленно хмыкнул я, обычно, когда люди хотят начать нормальный разговор, они задают какую-то интересную для обеих сторон тему.
Она смотрит на меня во все глаза, все еще с видом человека, совершающего потрясающее открытие.
Но как узнать, интересна ли тема другому? с совершенным отчаянием вопрошает она.
Не посмеяться над ней было крайне сложно, но я сдержался.
Попробуйте вспомнить, что вы обо мне знаете, предложил я. Тогда вам будет легче определить области моих интересов.
Ах! с досадой воскликнула она. Но я не знаю, что можно рассказать о лошадях!
Я все же рассмеялся, до того она была серьезна.
Напоминаю, сквозь смех говорю, что тема должна быть интересна для обеих сторон. Если вы, не интересуясь лошадями, начнете говорить о них, это уже будет перекос в другую сторону. Хотя, безусловно, я оценю это как жест внимания к моему богатому внутреннему миру прости Создатель я не мог справиться со смехом.
Она поддержала мое веселье нервным смешком.
Это правда забавно, посерьезнел я, что после стольких часов, проведенных в разговорах со мной, вы по-прежнему рассматриваете зону моих интересов как исключительно лошадиную.
Она покраснела.
Но мы раньше говорили о том, что интересно мне! защищаясь, воскликнула она. Откуда я знаю, что из этого было интересно вам?.. она осеклась на полуслове: до нее дошло.
Ее взгляд был наполнен таким ужасом понимания, что я поспешил ее ободрить:
Ну, не стоит преувеличивать. Мне тоже многое было интересно из этого. Просто вы раньше не брали на себя труд заметить, как я отношусь к предметам наших разговоров. Серьезно, Михримах, я бы не стал тратить уйму времени на разговоры, которые мне не интересны, улыбнулся я ей.
Она робко улыбнулась в ответ:
А я уж было подумала
Спустя еще минутку молчания я предложил:
Обычно, когда человек хочет узнать, что интересно другому человеку, он так об этом и спрашивает.
Она рассмеялась:
Так просто?
Не мог не поддразнить:
Видимо, совсем не просто, если за почти восемнадцать лет жизни ты этого ни разу не сделала.
Она скривила вредную мордашку, напялила на лицо надменность и высказалась:
Ну что ж, никогда не поздно начать! Итак, Рустем. Что же тебе интересно?
Теперь уже перекошенную морду пришлось корчить мне:
Ах, госпожа! Вы бы меня еще в камеру пыток затащили сперва, вот в том контексте такой тон очень уместен был бы.
Она не обиделась; рассмеялась; спросила нормально.
Наконец-то разговор пошел.
Глава тринадцатая. Волнующая песня
* * *
Нежный запах дождя пробивался сквозь неплотно закрытое окно. В тепло натопленной комнате это веяние прохлады было очень приятно.
Я тихо перебирала струны арфыв свое время Фирузе увлекла меня этим инструментоми пыталась понять себя.
Слишком много всего необычного и волнующего произошло со мной за последние месяцы. Я открывала для себя новую жизнь; я открывала себя. Совсем недавно я считала, что моя свадьба стала днем моих похорон; реальность поспорила с этим выводом. И я уже стала достаточно мудра, чтобы спокойно признать: я ошибалась. Моя настоящая жизнь только в браке и началась.
Этот брак дал мне так много; но самое волнительное происходило со мной сейчас. В этот сложный, даже мучительный период. Когда я впервые в жизни училась быть просто женщиной. Не дочерью султана. Не госпожой. Просто Михримах.
Это было странно. С первых лет моей жизни мать не уставала напоминать мне о моем высоком положении; я была рождена, чтобы повелевать, и я вполне обучилась этому искусству.
Теперь мне было сладко? Как будто вырвалась на свободу.
Я, кажется, впервые могла быть собоймогла понять, а какая вообщея?
И все благодаря Рустему. Который понял эту мою нужду гораздо раньше, чем я сама себя поняла. И пусть он выбрал суровый путь, чтобы привести меня к самой себе, теперь я была ему благодарна за это. Я открывала себе себя; и это было самое волнительное открытие в моей жизни.
Арфа пела под моими пальцами, а сердце пело ей в такт. Я увлеклась и не заметила, как муж зашел. Сколько он так стоял в дверях?
Его задумчивый, обращенный ко мне взгляд был нежен. В иное время я смутилась бы, но сейчас в моем сердце была только радость.
Как славно, что ты зашел! вырвалось у меня.
Он не пошевелился; только разулыбался.
У меня есть к тебе просьба, я сама подошла к нему. Помнишь, в ночь нашей свадьбы ты пел песню?..
Он кивнул.
Мне бы хотелось разучить ее, улыбнулась я.
Он смущенно рассмеялся:
Боюсь, я с арфой не дружу, Михримах.
Это и не требуется, подключила я все свое очарование, ты напой, а я подберу ноты.
Наверное, впервые во все время нашего брака я видела его настолько смущенным; и все же он согласился.
Как оказалось, песня была на его родном языке. Он мне не очень давался, но я вознамерилась во что бы то ни стало ее выучить. Вечер пролетел как миг; и он ушел к себе, а я снова так и не решилась удержать его. У дверей он обернулсясердце мое замерлои смущенно сказал:
Госпожа, вы только не пойте эту песню на людях. А то не сносить мне головы, и вышел.
Эта загадочная фраза не заинтересовала меня в тот момент; я все еще думала о том, что так и не решилась взять его за руку.
Это была последняя черта, которая никак мне не давалась. И в первый раз интимное сближение с ним далось мне мучительно тяжело; но тогда он постоянно делал мягкие шаги мне навстречу, провоцировал меня, твердо вел к этому нежному сближению. Сейчас же он все оставил на откуп мненужно было делать первые шаги самой, нужно было решаться недвусмысленно заявлять о моем интересе к нему!
Я не боялась быть отвергнутой; я всегда чувствовала его поддержку; и все же мне было так сложно!
В другой раз я все же решилась спросить:
Рустем, но как вообще завязываются любовные отношения на равных?
Почему-то он нахмурился; подергал себя за бороду; нехотя произнес:
Трудный вопрос, Михримах. У нас принято считать, что такие отношения в принципе основаны на изначальном неравенстве. В браке женщина подчиняется мужчине.
Это не может распространяться на госпожу из рода Османов! недовольно передернула я плечами.
И столкнулась с его глубоким грустным взглядом.
И только тут до меня дошло, в чем основная трудность нашего союза.
В браке женщина подчиняется мужчине; но для меня это невозможное положение вещей.
В браке с султаншей мужчина подчиняется женщине; но для него это невозможное положение вещей.
Кажущееся неразрешимым противоречие лишь несколько секунд казалось мне трагедией; очевидный выход нашелся сразу:
Ну что ж, паша, довольно промурлыкнула я, значит, мы будем первыми, кто построит брак «на равных».
Он улыбнулся очень солнечно:
Так и будет, госпожа!
легко заявить. А выполнить как?
Нет никаких учебников, в которых писалось бы, как строить брак, тем болеебрак султанши и паши, тем пачеесли они хотят равноправия в этом браке. Придется самим что-то придумывать?
Я не привыкла пасовать перед трудностями. С утра пораньше я достала чистый лист бумаги и задумалась. Теплый утренний свет приятно золотил письменные принадлежности, вдохновляя на рабочий лад.
Сперва я попыталась составить список того, как я понимаю равенство в браке для себя; но у меня ничего толкового не вышло. Пораскинув мозгами, я пришла к выводу, что легче написать, что я понимаю под неравенством в браке. Но и тут наскреблось всего три пункта:
1. Если муж принимает касательно меня и моей жизни решения, не спросясь у меня и не согласуя их с моим мнением.
2. Если муж считает меня изначально глупее него и утаивает часть информации мне «во благо».
3. Если муж не дает мне возможности участвовать в общих решениях.
Что ж! Это было уже неплохое начало, и с этим списком я вечером пошла к паше. Он похмыкал и признал, что все три пункта справедливы. На предложение составить свои пункты он сперва поотказывался, но я логично отметила, что тогда как же мне ориентироваться, как себя вести?
С большой неохотой, явно через силу, он выскреб из себя несколько строк:
1. Позиция «я госпожаты слуга» неприемлема
2. Манипуляции и ложь неприемлемы
3. Вне зависимости от обстоятельств, жена должна заботиться об авторитете мужа в глазах окружающих
4. Для детей родители должны быть равны, а не «мама главная»
5. Угрозы разводом неприемлемы
Первые два пункта мне были уже знакомы, третий самоочевиден, четвертый в голову не приходил, а вот пятый откровенно напрягал. С другой стороны, если я и впрямь решусь развестись с пашоймне будет уже безразлично, что там в этих листочках мы записали. Так что этот пункт не очень-то меня волновал.
Видимо, мои мысли читались с моего лица вполне отчетливо, потому что он вдруг рассмеялся:
Я прямо вижу, как ты обдумываешь перспективы развода со мной и взвешиваешь мои шансы. Ну же, озвучь свой приговоркак эти шансы велики?
Хотя он выглядел смешливо и несерьезно, по немного грустному взгляду я догадалась, что ему неприятно было угадать во мне эти мысли. К своему удивлению, я почувствовала глубокий стыд за то, что и впрямь так спокойно и расчетливо обдумывала этот вариант.
От смущения я попыталась пошутить, но получилось ужасно криво и бестактно:
Не беспокойся, если я захочу избавиться от тебяпредпочту яд.
Он столь же криво попытался поддержать эту штуку:
Конечно, быть вдовой романтичнее, чем разведенной. Ну, теперь я спокоен! Если я тебе надоем, мне даже не суждено успеть об этом узнатьпрекрасно!
Он тут же откланялся и ушел; раньше, чем я успела что-то ответить.
Я не решилась идти за ним; мысль о том, что, в самом деле, я в любой момент могу развестись с ним, и не хочу отказываться от этой привилегии, не давала мне покоя. В обычных семьях это право было за мужчиной, и, действительно, не было для женщины большего позора, чем быть прогнанной мужем. Но я султанша; в моем браке все было наоборот: это я могла три раза повторить это заветное слово и избавиться тем от мужа. Должно быть, мужчине такое положение кажется еще более нестерпимым и унизительнымнесправедливо было бы винить пашу за его вспышку.
Совершенно точно я не хотела, чтобы он чувствовал себя так: человеком, которого в любой момент могут как вещь вышвырнуть. Не то чтобы я могла позволить себе развод: и отец, и тем паче мама просто не допустили бы такого поворота.
Но все же, теоретически, ямогла.
Раньше мне даже в голову это не приходило; только сейчас я поняла, что он-то знал и помнил об этом всегда, и эта мысль непрерывно ранила его сердце.
Мне было несложно понять его чувства и разделить их; только сейчас я взволнованно поняла, как страдает его гордость от нашего неравенства. Мне не хотелось, чтобы он чувствовал так; но как убедить его, что я люблю его, что ему не надо терзать себя такими мыслями?
В голову мою пришла мысль, что это наилучший момент сделать шаг к нашему полному сближениюно как? Я была слишком смущена самой мыслью. Взвешивала ее и так, и этак. Переволновалась. То решалась, то отступала. Надела было нарядное платье, пошла к нему, с полпути вернулась в страхе и робости. Переоделась в ночную одежду, опять передумала, опять пошла к нему; за первым же поворотом сробела и снова вернулась к себе.
Не найдя ничего лучше, я коротко описала свои переживания письмом и велела отнести ему. От волнения написано было неровно, буквы получились какие-то волнообразные но хоть как-то докричаться до него, объяснить свои переживания!
Ответ пришел очень скоро, и был короток и прост:
«Михримах, я все тот же Рустем, который никогда тебя не обидит».
Я чуть не расплакалась от облегчения.
Послала еще более короткую записку:
«А ты не мог бы прийти ко мне сейчас?..»
Издергалась коротким ожиданием; пыталась составить в голове все те слова, которые мне нужно было сказать ему. Слова разбегались, и в итоге, когда он вошел, я попросту онемела от волнения. Только стояла и растеряно смотрела на него.
* * *
Минуты три она просто смотрела на меня, так испуганно и взволнованно, что я даже не решился шага вперед ступитьеще спугну. Ее лицо меняло самые разные оттенки чувств, и мне было, чем полюбоваться в это время.
Наконец она решилась сделать пару робких шагов ко мне; тогда и я счел возможным подойти к ней; она подняла руки к моей груди; я взял ее руки в свои, чувствуя, как она дрожит от волнения.
Рустем, я она робкими и большими-большими глазами смотрела прямо мне в душу, мне так много нужно сказать, и все путается!
Я ободряюще улыбнулся, сжал ее руки крепче:
Михримах, просто говори их как есть. Начни с того, что больше просится наружу, предложил я.
Она улыбнулась, потупилась, снова подняла на меня глазасияющие, яркие:
Я Я хочу сказать снова запнулась, сама над собой рассмеялась:Ах, надо не хотеть говорить, а говорить! снова улыбнулась, потом решилась и разом выпалила:Я очень люблю наш брак, правда! не заметив странноватой формулировки, продолжила:Я очень хочу быть твоей женой; настоящей женой! ничего не вижу, кроме ее сияющих глаз. Ты знаешь, так у нас сложилось, что я противилась нашему браку; я не знала, что найду в нем счастье, даже не подозревала, что может так быть! Ты мне дал это счастье, Рустем. Ты мне саму меня подарил, ты просто не понимаешь, не представляешь. Я всем сердцем люблю тебя, я всем сердцем желаю, чтобы ты всегда, всегда был моим мужем!