Я почувствовала, как сердце наполняется сладким трепетом: теперь-то я доберусь до этой книги!
но моему предвкушению не суждено было насытиться! Вошедшая вся в слезах Гюльбахар поведала мне, что паша был крайне разгневан, когда увидел у нее эту книгу, и отобрал ее.
Я пылала негодованием. Как он смеет! Я уже не ребенок, и имею право читать все, что пожелаю!
В гневе я направилась к нему, чувствуя, как все во мне кипит от обиды и возмущения. Что он о себе возомнил! Ягоспожа! И он обязан подчиняться моим распоряжениям!
Едва дождавшись, когда слуга откроет дверь, я влетела в покои паши.
Госпожа? он поднялся от своих бумаг с легким поклоном, внимательно и с удивлением глядя на меня.
Я с трудом перевела сбившееся дыхание и с достоинством, как мне казалось, обратилась к нему:
Что это значит, паша? Как ты смеешь вмешиваться в мои дела и покупки?
Выпрямившись и гордо вскинув голову, я постаралась всем своим видом показать чувство своего оскорбленного достоинства.
Он не отвел взгляд; смотрел на меня внимательно и учтиво, и не пытался оправдаться.
Я жду объяснений! поторопила его я, чуть не сложив руки на груди машинальным жестом, но вовремя опомнившись и приняв вполне достойную позу.
Госпожа, мягко и вкрадчиво заговорил он, не отводя от меня глаз, я был вынужден вмешаться в ваши покупки, потому что есть вещи, от которых вас нужно оберегать, и этомоя прямая обязанность.
Оберегать меня от книг? я постаралась мимикой передать всю глубину моих сомнений и недоверия к его словам. Не думаю, что это необходимо!
Но он был непоколебимчто крайне раздражало:
Это было необходимо, госпожа.
Поведя плечами, я постаралась вложить в этот жест всю силу своего негодования, после спросила:
Чем же мне может быть опасна обычная книга?
Он помолчал, потом медленно, явно подбирая слова с аккуратностью, ответил:
Госпожа, эта книга она не предназначена для глаз юных девиц.
Что? я почувствовала глубокое возмущение. Я уже не ребенок, Рустем!
Как будто мало мне было Малкочоглу и матушки! Неужели и собственный муж держит меня за ребенка!
Вы не ребенок, госпожа, успокоительным тоном, какой он обычно использовал на норовистых лошадях, сказал он, но есть книги
Он замялся и, кажется, даже покраснел слегка, и отвел, наконец, глаза, но почему-то я не чувствовала себя победительницей в этом поединке взглядов.
Между тем, он подобрал наконец свои слова, и снова взглянул на меня с большой мягкостью:
Вам не стоит читать такие книги, госпожа, потому что вы невинны. Книга, которая вам приглянулась, слишком вольно описывает некоторые аспекты отношений, которые должны остаться сокровенными.
В ужасе я поняла, что покраснела, осознав, что он имеет в виду.
Я я не знала пролепетали мои губы прежде, чем я успела осознать, что пытаюсь оправдаться. Тотчас новая волна гнева накрыла меня, и я гордо произнесла:Тем не менее, паша, это не оправдывает вас. Вы должны вернуть мне мою книгу!
Мой коронный и годами наработанный прожигающий взгляд опять не сработалРустем остался невозмутим.
Я не отдам вам эту книгу, госпожа, медленно произнес он, словно что-то решая для себя, а затем лицо его расцвело совершенно непристалой паше хулиганской улыбкой, и он незнакомым мне задорным голосом заявил:Впрочем, если вы так настаиваете, я бы мог почитать вам ее вслух как-нибудь вечером!
Впервые у меня не нашлось слов, чтобы осадить наглеца. Я застыла, как статуя, не веря своим ушам. Он впал в слабоумие?!
Ну же, Михримах! подначивал он меня, делая приглашающий жест рукой. Тебе же любопытно, правда? Ты же хочешь узнать, что написано в этой запретной книге, которую от тебя так прячут?
Он попал в точку; мне было настолько невыносимо любопытно, что я готова была спустить ему с рук его фамильярность и странный шутливый тон, так не идущий к тому образу, что сложился в моей голове.
По его лицу мне казалось, что он смотрит в самую мою душу и читает там все без преград. Но мое возмущение разбивалось о стену его непринужденной веселости. Он так открыто и радостно предлагал мне эти чтения что у меня не хватало сил гневаться.
Кажется, я так и стояла с глупо открытым ртом, не находя слов для ответа.
Потом просто развернулась и ушла, пытаясь уверить саму себя, что это не было бегством, и что мне совсем, совсем, совсем не любопытно! Нисколечко!
Выбежав из его покоев, я скрылась за поворотом и там почему-то рассмеялась. Хотя этот раунд явно остался за ним, я совсем не чувствовала себя проигравшей.
* * *
Мне было отрадно наблюдать за тем, как Михримах осваивается и оживает в нашем доме. Одно неизбывно было причиной моего огорчения: она избегала меня всячески, и даже просьб о своих нуждах не высказывала упрямо. Гюльбахар регулярно отчитывалась передо мной о повелениях госпожи, но сама султанша, как я полагаю, была не в курсе моей осведомленностииначе давно почтила бы меня своим гневом.
И без того немногословная в моем присутствии, после случая с Боккаччо она совсем затаилась, избегая даже глядеть на меня. Лишь временами мне удавалось поймать ее быстрый, затененный ресницами взгляд, и это выдавало ее с головой: ее разбирало любопытство.
По покупкам Михримах я уже понял, что у нее был пытливый и жадный до знаний ум; она знала несколько языков и явно стремилась к новым открытиям. Я не ожидал обнаружить в женщине такое стремление к наукам, и был заинтригован. Должно быть, с нею можно завести интересную и содержательную беседуесли бы только она рассматривала меня в качестве потенциального собеседника! Однако ж, увы, она старалась всячески игнорировать тот факт, что мы живем в одном доме и аккуратно не замечать меня всегда, когда это было возможно и прилично.
Поэтому я был весьма удивлен, когда она окликнула меня в саду во время моего возращения из дворца. Обыкновенно во время прогулки по нашему тихому саду она предпочитала оказывать вид, будто не замечает меня в тени деревьев, будто еще прозрачные сумерки уже скрывают меня от ее взора. Я знал, что не стоит приближаться к ней во время ее прогулки; это лишь причинит ей досаду. По нашему молчаливому согласию сад был территорией частичной слепотыона не видела в нем меня, а яее.
Немудрено, что первым делом я подумал было, что что-то случилосьиначе с чего ей нарушать свое обыкновение?
Она приближалась ко мне легким шагом, в своем гладко-сапфировом шелковом платье, и на губах ее играла совершенно непривычная мне ласковая улыбка. Я было приветствовал ее полагающимся поклоном, но она порывисто подошла ко мне и взяла за руки. Раньше, чем недоумение успело отразиться на моем лице, она прошептала:
Шах-Хубан приехала, смотрит с балкона, а сама улыбнулась совершенно обворожительно.
Сердце пропустило удар. Разумеется. Шах-Хубан. Как могло быть иначе? Я и не надеялся.
Несмотря на то, что ее ласка была лживой и вынужденной, я постарался изгнать горечь из своего сердца и улыбнуться ей в ответ как можно ласковее. И даже решился провести рукой по ее нежным и растрепанным ветром кудрям, приглаживая их.
Поворкуем, госпожа? насмешливым тоном выдал все же я свою горечь.
В темно-синих сумерках сада ее глаза и сами казались необычно синими, когда она подняла их на меня и ответила:
Придется поворковать, паша. Нельзя, чтобы тетушка в нас усомнилась.
Тягучий запах влажной хвои, промокшей после дневного дождя, плыл в прохладном воздухе. Этот запах словно ласкал, сглаживая тревоги сердца. Где-то на дереве скрипнула ветка, на которую села ночная птица. Михримах смотрела мне прямо в глаза и улыбалась нежно, как исполнившаяся мечта. Успокоительно шуршала трава: «Шах-Хубан, Шах-Хубан». Благословенна будь, султанша, которая своим ястребиным взором подарила мне эти мгновения близости с моей госпожой!
Надо идти, решила вдруг Михримах, высвобождая было руки, но я не отпустил:
Влюбленные не так себя ведут, госпожа, тихо заметил я, заглядывая в ее глаза.
Она чуть покраснела и смешалась; а я воспользовался случаемкогда еще мне подвернется такая удача? наклонился и легонько поцеловал ее.
Я был уверен, что она не оттолкнетслишком боялась взгляда тетушкино в то же время обоснованно опасался ее гнева. Поэтому поцелуй совсем не доставил мне того наслаждения, о котором я так долго мечтал; я был слишком занят тем, чтобы быть как можно более нежным и не напугать ее.
Она дрожала, и я прижал ее к себе крепче.
Я тебе это припомню, паша, тихо прошептала она мне на ухо, но это не могло испортить моего лучезарного настроения.
Пришлось разомкнуть объятие, чтобы иметь возможность взглянуть на нее. Она не выглядела гневной, но, возможно, это было связано с тем притворством, которое она разыгрывала. Поэтому я просто молча повел ее домой.
Глава пятая. Успокаивающая мята
* * *
Я слов не находила для его наглости! Подумать только! Он посмел поцеловать меня! Поцеловать! Меня!
Поцеловать!
Это был первый в моей жизни поцелуй! И я мечтала совсем о другом! А онукрал мой первый поцелуй!
однако мои злые эмоции были вовсе не так сильны, как я могла ожидать. Я не могла скрыть от себя, что меня разбирало любопытство, и это здорово охлаждало мое возмущение. Сфера подобных отношений с мужчиной всегда была закрыта от меня, а тонкие стихи древних поэтом лишь раззадоривали воображение. Помыслить нельзя было о том, чтобы поцеловать Ташлыджалы или Малкочоглу! Между нами была стена. Я и мечтать не смела.
Стоит ли говорить, что поцелуи с Рустемом меня уж точно никак не влекли к себе; я скорее боялась такого шага от него. Действительность не оправдала моих ожиданий; мне не было неприятно или унизительно.
Паша уже ушел в дом, а я промедлила в саду, пытаясь собрать мысли и волнения воедино. Легкое успокаивающее дуновение вечернего прохладного воздуха приятно касалось лица. А я снова и снова возвращалась мыслями к тому моменту, когда он поцеловал меня. Пыталась понять свои ощущения.
Это совершенно точно не было противно; я слыхала, что многие мужчины крайне грубы, и подсознательно ожидала, что таков и паша. У него сильный и решительный характер, он суров и жесток, поэтому, кажется, логично было предположить, что он так же настойчив и суров и с женщинами. Однако действительность оказалась совсем другой; он был очень нежен и осторожен. Впрочем, эта нежность и осторожность сопутствовала всем его словам и поступкам, обращенным ко мне.
По телу прошли мурашки: в саду изрядно похолодало. Медлить дальше было неподобающим поведением, и мне пришлось вернуться в покои, где меня встретила уже уезжающая Шах-султан.
Тетушка полдня пыталась убедить меня, что я не обязана терпеть брак с Рустемом, и что рабы должны подчиняться нашим желаниям и делать нашу жизнь приятной. Ее вмешательство вызвало мой гнев, и поэтому я была весьма довольна, что мы разыграли сегодняшний спектакль перед нею. Да, определенно! Я склонна простить паше его вольность; она была своевременно, я поняла это тотчас, как увидела перекошенное лицо тетушки. Чтобы дополнить эффект, я навела на себя мечтательный вид и рассеяно отвечала невпопад самым медоточивым голосом, а однажды даже ненароком прижала пальцы к губам, словно вспоминала только что произошедшее. По ледяному тону тетушки было ясно, что она совершенно зла; ее план не удался. Вместо несчастной Михримах, которую злая мать продала в собственность грязному рабу, она увидела прекрасную и влюбленную в своего заботливого мужа меня. Еще бы ей не огорчиться! Зря она надеялась рассорить меня с матушкой, не бывать этому!
Я торжествовала. Шах-Хубан уехала с самым кислым выражением лицаконечно, она пыталась держать достойную мину, но мне-то были понятны ее ужимки!
с Рустемом мы пересеклись за ужином. Он не улыбался, как это бывало обычно, а больше смотрел с тревогойждал ссоры. Нужно было бы оправдать его ожидания, но финал разговора с тетей привел меня в слишком благодушное расположение духа, а прохладный мятный шербет приятно холодил язык. Ругаться не хотелось.
Не беспокойся, паша, великодушно сказала я, скандала не будет. Ты сегодня очень помог мне расстроить планы моего врага.
Он, наконец, вернул на лицо свою обычную улыбку и поправил:
Нашего врага, госпожа. Не забывайте, что мы на одной стороне.
Я выбрала на блюде прекрасное медовое пирожное, попробовала, и только потом ответила:
Я начинаю к этому привыкать, Рустем.
* * *
Я ушам своим не поверил, когда Михримах сообщила, что сегодня вечером к нам на ужин прибудут повелитель с Хюррем-султан. За те недели, что длился наш брак, госпожа всячески избегала оказываться со мной на людях; особенно она избегала матери, опасаясь ее проницательности. И вдругподумать только! Целый вечер она будет улыбаться мне влюблено; я был окрылен.
Повару были даны особые распоряжения; покои украсили тонкими зелеными шелками и вышитыми подушками. Весь день шли приготовления к ужину.
Госпожа была прекрасна невыразимо; от ее изумрудного наряда и глаза стали отливать в зелень. Невозможно не залюбоваться. У нее удивительные глаза, в которых сошлась небесно-стальная сила глаз султана и мягкое болотное очарование глаз Хюррем-султан.
но вот и пришли высокие гости! Султан доволен; улыбается. Взгляд так и сияеттак дорога ему дочь. Хюррем-султан прочитать сложнее; за приветливой улыбкой может прятаться многое. В присутствии султана она всегда кажется глуповато-наивной; но от ее наблюдательности не укроется ни одна деталь. Готов спорить на что угодно, она уже вычислила, что подушки принесли специально к их приезду, вон тот салат с медовым соусом обычно в нашем доме не готовят, а Михримах
Хм. Не зная Михримах, я бы подумал, что она всерьез влюблена в меня. Она так часто поглядывала на меня, словно спохватывалась и переводила взор, снова поглядывала; она так нечаянно задевала мою руку своей тонкой ручкой, мило краснела и посылала извинительные взгляды матери; она так светилась изнутри каким-то совершенно ей несвойственным счастьем что я клялся и божился внутри себя, что сделаю эти наигранные чувства правдой, чего бы мне это ни стоило!
Я наслаждался каждой секундой. Как она медлила, прежде чем отвести взгляд, если мы нечаянно встречались глазами! Это было так непривычно и волнительно Как она подхватывала мою фразу, показывая, что вполне разделяет мои мыслидаже у меня создавалось впечатление, будто мы не раз обсуждали с ней наедине затронутые темы!
Не будь я влюблен в нее всем своим существомвлюбился бы смертельно и непоправимо.
Не знаю, зачем ей понадобился этот ужин; но сейчас, под легкие дуновениями залетающего в окно вечернего ветра, я словно замедлено видел все ее плавные жесты и очаровывался все сильнее.
Лишь чуть холодило мое сердце предчувствие конца: все это богатствотолько на один вечер.
И этот вечер, как ни пытался я промедлить, закончился. И повелитель, и Хюррем-султаноба были крайне довольны. Поклонившись напоследок уходящим гостям, я обернулся к Михримах.
Она снова присела на подушку:
Хочу шербет допить, улыбнулась и пригласила присесть с нею.
Это показалось мне чудом; мы сидели вместе еще с четверть часа и пили шербет.
Это было иначе. Она уже не была такой игривой и влюбленной, как показывала себя за ужином. Она была тихой и спокойной, но и в ее спокойствии чувствовалась некоторая нежность, непохожая на ее обычную отчужденность.
Время опять словно замедлилось; мы почти ни о чем не говорили, но пару раз она посмотрела на меня с улыбкойи это было во много раз ценнее тех знаков расположения, которые она выказывала мне за ужином.
За эти пятнадцать минут небывалой близостипервой близости между нами! можно было отдать жизнь.
Глава шестая. Обволакивающее молоко
* * *
Я так и эдак вертела в голове мысли о Рустеме-паше, но ничего дельного не могла вывести из них.
Должна признать, он меня заинтриговал. Я совсем не такого ожидала от него, но совместная жизнь показала, что он не таков, как рисовался перед моим внутренним взором. Это требовало осмысления.
Я не могла отказать самой себе в признании: ему удалось добиться моего расположения. Еще месяц назад мне казалось такое невозможным, но теперь я видела, что во многом была предубеждена.
Рустем появился в моей жизни еще в детстве, и я воспринимала его как конюха, что накладывало свой отпечаток. Он относился к людям низшего сорта, к рабам в услужении, да еще и к тому типу рабов, который вызывает презрениерабочая сила, отсутствие ума и образования, грубость и грязные манеры.
Я воспринимала его именно таким, но, кажется, он таким не был совсем. Конечно, я догадывалась, что он неглуп: матушка не связалась бы с глупцом, а отец не возвысил бы глупца до такого высокого поста. Но я никак не ожидала, что он достаточно хорошо образован и склонен иметь глубокий взгляд на мир.