Анна со старушкой, передвигаясь со скоростью торопящейся улитки, уже порядком отстали от весело хохочущих молодых людей, и когда, наконец, достигли парка, вся компания уже уютно расположилась, расстелив плед в тени берез. Ветки вислой березы, укрыли их полуденного зноя словно восточный шатер. Лучшего места и не найти.
Усадив старушку поодаль на скамейку, Анна подошла к ним. И хотя на расстоянии было явственно виден краешек пледа, на который она могла бы присесть, как только она приблизилась, Анастасия высокомерно посмотрела на Анну и бросая вызов, демонстративно вытянула свои прелестные ножки, заняв все свободное место, при этом попутно, обнажив две пары чудесных шелковых туфелек. Шах и мат. Устав от игры в равенство, она ясно дала понятьАнне здесь места нет. Ее место, на скамейке подле старушки и точка.
Анна и без того начала догадываться, что приглашение купчихи, великодушный поступок лишь на первый взгляд, ничто не бывает даром, даже милосердие. То был ловкий и хитрый прием, сбыть Анне свою матушку, избавив тем самым и себя и свою дочь от бремя опеки над выжившей из ума старухой, которая честно признаться давно тяготила их. Ее позвали в качестве бесплатной прислуги, как компаньонку для старой купчихи, а не как равную им. Для них пикник должен был стать отдыхом, а для нее работой. И хотя такой порядок вещей был естественен, учитывая то социальное положение, которое занимала Анна и ее бедный учитель отец и должно было быть принято Анной, как нечто само собой разумеющееся, ярость, бунт и чувство несправедливости, и ели сдерживаемый гнев вспыхнул в Анне со скоростью сгорающей в атмосфере кометы, казалось даже шляпка сейчас начнет вздрагивать словно крышка на кипящей кастрюле, а два алых пятна горели на щеках, будто невидимая рука отвесила ей пару хлестких пощечин. Но быстро спохватившись, вспомнив кто она, и как они зависимы от этих людей, она взяла себя в руки, и попыталась улыбнуться. Правда улыбка получилась неестественная, а скорее мученическая.
Позвольте, я вам уступлю, вызвался Николай, поднимаясь с земли.
Нет, что вы, не стоит, я всего лишь возьму пирожное, мне не следует оставлять Домну Федоровну одну, и она указала рукой на дремавшую на скамейке старушку.
Она и минуты не хотела проводить в обществе этих избалованных и испорченных молодых людей, привыкших получать все, что они хотят в жизни, без усилий и труда, всего лишь по праву рождения.
Взяв пирожное, под устремленные на нее взгляды молодых людей, она развернулась и с прямой спиной собралась удалиться, как вдруг услышала язвительный выпад Анастасии:
Николя, уж не влюбились ли вы в Анну? Признайтесь сразу, но если нет, то боюсь, вы излишне галантны. Ваша галантность, право слово, в провинции, может быть неверно истолкована, особенно, несведущими в делах этикета, людьми. Петербургская учтивость и добросердечность, здесь может вам дорого обойтись, а ваши летние каникулы, закончатся не только тем, что вы увезете домой очерки о провинциальной жизни, но и тем, что Вам придется взять с собой провинциальную невесту.
Николай почувствовал, как будто его поймали на крючок, как будто застали за неким постыдным занятием, преступлением против социального порядка, и хотя Анастасия лишь зло пошутила, тот факт, что шутка попала точно в цель, застало его врасплох, задело за живое, обескуражило, обезоружило и как следствие напугало его. Толи из чувства самосохранения, толи от малодушия и в силу молодости, ибо несмотря на рост и манеру держаться ему было всего лишь двадцать девять, толи из страха стать объектом насмешек, а может все эти причины в тот момент имели место быть, но он сказал, а сказанного, как известно, не воротишь: Боюсь дорогая, Анастасия, во мне столько грехов, что, пожалуй, не один год мне придется жариться в дьявольском котле, но соблазнение бедных учительниц, явно не один из них. И потом, наклонившись ближе к Анастасии, он шепнул ей на ушко, так что та превратилась в один лишь слух, боюсь у меня более взыскательный вкус, чтоб польститься на горбушку хлеба, когда передо мной столь изысканный десерт.
Равновесие восстановлено, он сказал то, что от него ждали и то, что должен был сказать.
Казалось, птицы умолкли, ветер перестал гулять в ветвях деревьев, а вся природа превратилась в тишину, только для того, чтобы Анна услышала эти слова. И когда смысл сказанного, стал для нее понятен, сердце остановилось, ладони вспотели, кровь отхлынула от лица, а душевная боль была такой силы, что казалось, человек не в силах вынести ее. Она инстинктивно дотронулась до своих мелких кудрей, потом прижала ладошку к губам, чтобы не зарыдать, и, стараясь, ничем не выдать своих чувств, стойко направилась к скамейке, где одиноко сидела старушка.
Николай, понял, что она все услышала, по твердой походке, по несгибаемой прямой спине, по быстрому взмаху рук, по широким шагам, и по тому, как поспешно она их покинула. Жгучее чувство стыда и отвращение к себе захлестнуло его. Он так хотел перед другими скрыть свои чувства, так оберегал свое душевное спокойствие, что принес в жертву чужое. Он оскорбил ее самым не достойнейшим образом, на виду у не достойнейших людей. А самое ужасное, что он ничуть не лучше их. Его душа рвалась побежать за ней, утешить, но ноги как будто налились свинцом, и он не сделал и шага.
А вы слышали, что число пуговиц на костюме должно быть непременно нечетным. Четное число пуговиц, право слово, прошлый век, а уж застегивать четное количество пуговиц на всеверх дурновкусия, а вот оставить одну не застегнутуювот истинный парижский шик, рассказывал Анатоль.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть! Мари, наконец, решив поучаствовать в разговоре, начала считать пуговицы на сюртуке Анатоля. А где же седьмая! воскликнула она. С гордым видом Анатоль, явил свету седьмую, потаенную пуговицу и гордо произнес: Как вы могли сомневаться во мне Мари? все дружно захохотали.
Вчера в гостях у нас была Татьяна Павловна Лопухина, тотчас перехватив внимание на себя, заговорила Анастасия, и вы не поверите, ее веер был из петушиных перьев, представляете? Из настоящих петушиных перьев!
Какой кошмар! с неподдельным ужасом воскликнула Мари.
Николай сидел, погруженный в свои мысли. Он не слышал о чем они говорили, да и не слушал. Он смотрел на Анастасию, и она ему стала напоминать деревянную куклу чревовещателя, как будто кто-то дергал за веревочки этой марионетки, отчего у той магическим образом открывался и закрывался деревянный рот, то и дело, обнажая ряд ровных белых таких же деревянных зубов. Внезапно она перестала казаться ему красивой, или даже милой, а превратилось в самую уродливую женщину на земле. Но большее отвращение вызывал у себя он сам. Он желал, но не смел повернуться, хотел хотя бы краешком глаза посмотреть на нее, казалось его спина горит огнем, смотрит ли она на него, испепеляет ли ненавистным взглядом, а может ему это лишь кажется. Что ж, если даже это так, он это заслужил по праву.
Анна сидела на скамейке, медленно пережевывая пирожное. Еще минуту назад, оно бы показалось ей волшебным лакомством, но сейчас она не чувствовала ни вкуса, ни ароматного запаха выпечки, с тем же успехом она могла бы пережевывать цветной картон.
Она могла бы пережить, то, что ее отвергли эти богатые отпрыски богатых семей, в конце концов, ей не привыкать, но он, как он мог, как он мог поступить так, еще минуту назад, она чувствовали такую глубокую взаимную симпатию и единение душ. Словно крохотное зернышко в душе, дало нежный зеленый росток, но вероломно было брошено оземь и жестоко растоптано. Уж лучше бы она сама тащила эту корзину. Нет ничего больнее обманутых надежд и утраченных иллюзий.
К счастью для Анны, пикник подошел к концу, вся процессия двинулась в обратный путь. Теперь, впереди шел Анатоль, под руку с обеими дамами, чуть поодаль, в дурном расположении духа шел Николай. Замыкали процессию Анна со старушкой, ту совсем разморило на солнце, чепец сдвинулся набок, так что Анне пришлось, чуть ли не волоком тащить ее под руку.
Они ни разу больше не встретились взглядом. Она видела лишь его прямую широкую спину, затянутую в сюртук. Он по-прежнему широко шагал, но вид его был грустен, казалось, он не наслаждается прогулкой, а безнадежно идет на эшафот.
От тягостной атмосферы, казалось, дорога длилась вечность. Устав тянуть разговор на себе даже Анатоль и Анастасия замолчали.
Наконец дойдя до развилки, Анна сердечно поблагодарила Анастасию с Марией за приглашение. Анастасия к тому времени убаюканная словами Николая, перестала видеть в ней опасность, и начала испытывать некое подобие вины, тем более, что ревность более не глодала ее, и как это часто бывает, когда враг повержен и унижен, гнев сменился на милость. Как это милосердно, толкнуть, а потом помочь подняться. Убедившись, что социальная справедливость восстановлена и она по-прежнему на вершине, Анастасия снизошла даже до того, что поблагодарила ее за заботу об ее «обожаемой» бабушке.
Николай по-прежнему хранил молчание, и когда все попрощались, голос внутри, а точнее совесть уже не только играла на трубе, но и била в барабан, то был ее последний шанс найти успокоение. Но он так ничего не сказал и даже не поднял глаза. Только когда она удалилась на приличное расстояние, а ее силуэт был едва различим, он осмелился посмотреть ей вслед. Такой он запомнит ее навсегда и даже через годы, когда он состариться и превратиться в дряхлого старика этот образ и этот день будет всплывать в его памяти и отзываться щемящей тоской, рисуя в мыслях как могли бы сложиться события, не поступи он так.
Ничто не давалось Анне так тяжело как этот отрезок дороги. Казалось ноги будто из ваты, а руки, никогда до того момента она не ходила так, размахивая руками словно маятник, ленты на шляпке развязались и непослушные растрепанные волосы лезли в лицо и в глаза. Наконец завернув за угол, она с такой силой побежала к дому, что даже ветер не смог бы ее догнать.
Вернувшись домой, Анна стремглав бросилась в свою комнату, не сказав ни слова своим напуганным родителям, упала прямо в одежде лицом на кровать и разразилась горькими рыданиями, затапливая подушку солеными девичьими слезами.
Через минуту дверь, тихонько скрипнув, отворилась. Присев на краешек кровати, отец стал ласково гладить Анну по волосам, приговаривая слова утешения. И как это всегда бывает, толи от жалости к себе, толи от звука отцовского голоса, плакать стало легче и слаще.
Полно тебе Аннушка, доченька моя, что же зря слезы лить, мягко увещевал ее отец, и безошибочно угадав причину слез продолжил: Ты же знаешь, милая моя, у маленького человека выбор невелик. Чем слабее человек, тем меньше у него свободы. Так уж повелось. Смирение дитя мое оттого главная добродетель, что помогает человеку не сломиться духом, когда уж от него мало что зависит. Смиряясь дитя мое, ты не даешь бесплодному гневу испепелить душу твою. И лишь милосердие и добро к ближнему твоему не даст очерстветь душе твоей, стойко перенося все тяготы и обиды.
Но разве ж разбитое сердце внемлет словам.
Николай с Анатолем вернулись в усадьбу, и хотя надо было собираться к отъезду, так как экипаж должны были подать рано утром, Николай решил еще раз прогуляться. Удивительно как переменчива погода в Сибири, еще несколько часов назад была такая удушающая жара, что от нее некуда было скрыться, и вот уже ледяной ветер, а от реки холод, ноябрьский холод. Но это не смущало и не пугало его, он был даже рад прохладе, она была ему необходимо, остудить ум, мысли и чувства.
События сегодняшнего дня вновь и вновь всплывали перед его глазами, где то под грудью неприятно саднило, толи испорченный десерт тому виной, толи это совесть грызла его внутри. Он тряхнул головой, отгоняя мысли как бык отгоняет назойливых слепней, и закурил. Посидев немного в раздумьях и поняв, что легче не станет, и что холод не исцелит, а лишь проберет до костей, затушил сигарету и поднялся к себе.
Ночь была без лунная, так что в комнате темно было точно в погребе, наощупь ему кое -как удалось зажечь свечу, желтый тусклый свет озарил аскетичное убранство гостевой спальни, он сел за письменный стол, достав мятую тетрадь, исписанную крупным чуть округлым размашистым почерком. Он хотел печаль превратить в слово, но вдохновение не шло, слова словно застревали в горле как сухари, мысли не обретали жизнь на бумаге, он то рисовал квадратики, то кружочки, то домик с кошкой, но в конце концов, поняв, что попытки тщетны и муза не придет, верно в наказание за содеянное, он злобно перечеркнул название своей повести «Провинциальная история» и пошел спать.
Но и сон не шел, не к месту и не ко времени появилась луна, без надобности ярко освещая спальню, так, что теперь он мог легко разобрать не только очертания мебели, но и безделицы, лежащие на столе. Он вспомнил как в детстве, также лежал без сна, обуреваемый чувством вины и стыда, наказывая себя сам больше, чем наказывали его другие. Было бы не правдой сказать, что мать была с ним жестока, нет, однако она была деспотична и до крайней степени требовательна. Соответствовать ее желанием было не только трудно, но и невозможно. Сколько ночей он провел, истязая себя в мыслях, за то, что разочаровал, подвел, ослушался, сказал лишнее, или не сказал, что требовалось, не в такт сказал, не в тон промолчал. И это чувство несовершенства, чувство собственной неполноценности, стало неизменным спутником его жизни, его ахиллесовой пятой, заставляя делать то, чего он делать не хотел, изображать того, кем он не был, поддерживая образ хорошего ребенка, а затем и идеального мужчины в глазах матери и общества. Ночным кошмаром стал образ Николая угодника, со старой потертой иконки, которую принесла в комнату его мать. Тот образ должен был стать его оберегом, а стал немым укором, так что в бессонные ночи, ему приходилось накрываться одеялом с головой, лишь бы не видеть строгий взгляд святого старца.
Отец его умер рано, так что мать, заполнила собой все его сознание, что порой, казалось, будто все что он делает в этой жизни, он делает ради нее или вопреки.
И как это бывало в далеком детстве, откуда все мы родом, промучившись полночи без сна, в конце концов, устав от мыслей и от себя, Николай уснул тяжелым крепким сном, зная точно, что утро рассеет мрак.
На следующий день Анна проснулась, будто с похмелья, хотя это было недалеко от истины. Ведь и она всю ночь пила свои горести.
Мать как обычно ловко хлопотала по хозяйству, отец неумело пытался отремонтировать покосившийся забор. Но все валилось из рук, а угол крена после ремонта лишь увеличился. Отойдя на шаг, желая окинуть взглядом, результат своих усилий, он к удивлению супруги, хлопнул в ладоши, довольно улыбнулся и сказав: ох и ладная изгородь получилась, ох и славно выглядит, вернулся в дом, к тому времени уже изрядно проголодавшись после «тяжелого» труда.
Говорить он мог часами и с превеликим удовольствием, но когда дело касалось физического труда, пожалуй, более неумелого работника и во всем городе было не сыскать.
Тебе принесли письмо доченька, сегодня поутру, ждал, пока ты проснешься, уж будить тебя не стал, милая моя, участливо сказал отец.
Сердце забилось в бешеном ритме, казалось, даже дышать стало трудно, она поставила кувшин на стол, чтобы ненароком не уронить. Только тогда она увидела лежавший на столе конверт. Взяв письмо, с потаенной надеждой, что оно от него, увидела маленькие аккуратные буквы, с легким наклоном вправо и надпись «от З. В. Лаптевой», сердце Анны только что воспарившее ввысь, кубарем скатилось вниз. Не этого письма она ждала.
В письме было много слов любезности, благодарность за заботу и внимательный уход за ее престарелой матушкой и предложение стать ее компаньонкой, а скорее сиделкой с более чем щедрым вознаграждением, вдвое превышающем то, что она получала в школе.
По правде сказать, предложение было на редкость удачным. Тем более преподавание в школе, удовольствие и радости ей не приносило, не говоря уже о скромном жаловании, так что терять ей на прежнем месте было нечего.
Рассказав отцу и не успев, спросить следует ли ей принять предложение. Она прочла в его глазах счастье и надежду на ее согласие. Значит, так тому и быть, хотя радости ей то решение не принесло, ибо ударяло по ее и без того растоптанной гордости. Но разве бедняку гордость по средствам?
Прошло три года. События той летней субботы давно забылись. Череда будних дней, мелких проблем и незначимых событий, затянула Анну в свой водоворот, и хотя работа в доме Лаптевых была не тяжелой, и хорошо оплачивалась, но была крайне скучна и состояла в основном из трех вещей: читать старушке сказки, поправлять вовремя плед, да смотреть, как бы та, уснув, не свалилась с кресла. Впрочем, старушка оказалось крепче, чем думала Анна и чем ожидала купчиха. Все три года она пробыла в одной поре, много говорила, много спала и имела отменный аппетит, не пропускала ни завтрак, ни обед, ни ужин. Сама купчиха относилась к Анне благосклонно, но с высока, что было ожидаемо и естественно, если учесть их разницу в возрасте, социальном положении и статусе. Что касается дочерей купчихи, то вначале те не скрывали своего неудовольствия от принятого маменькой решения, и не забывали всячески это показать, но натолкнувшись на стену молчания и абсолютного принятия своей судьбы, а также места в этом маленьком мире, в конце концов, потеряли к ней интерес и перестали видеть в ней угрозу для себя. А через год и вовсе не замечали, как стул, стол или комод.