Степан СказинРозы для проститутки
Зачин. О луне и розах
Мой душистый цветок, моя луна. Просыпаясь утромя вспоминаю тебя. Днем мои мысли заняты тобойа ночью я вижу тебя в волшебных снах. Твой ангельский образвытатуирован у меня на сердце.
Ты кажешься мне похожей на самую яркую розу из того букета, который я подарил тебе во вторую нашу встречу. Как разгоняющая тьму золотая луна, взошла ты на небо моей жизни
Ты знаешь: лирика Навои и Саади заменяла мне хлеб и молоко. Будто пчела нектаромпитался я стихами персидских и тюркских классиков. Я и сам поэт. Так что позволь мне с долей витийства сказать: ты достойна без забот гулять по тенистому саду, срывая цветы и слушая трели пернатых; медленно потягивать сладкое багряное вино из хрустального кубка; полулежа на застеленном бухарским ковром инкрустированном самоцветами тронепринимать дары от бьющих поклоны воздыхателей.
К сожалению, на этом свете мало места для поэзии. Мир жестоки люди тоже жестоки. Прямоходящими потомками обезьян движет жажда наживы и власти над ближним. Живя среди подобных «хомо сапиенсов» невозможно не замараться. Я, пожалуй, атеисти не верю в сказку о первородном грехе. Но не поспорить: каждый землянин старше четырнадцати летпризнается в этом или нетверблюдом несет на себе груз своей вины.
Твои лепестки, о мой цветок, не могли не запачкаться пылью и грязью этого подлого мира. Но я каждый раз орошал тебя дождем своей любвитак что ты всегда была для меня чистой и свежей. Такими бывают весною на рассвете розы в цветниках твоей прекрасной родиныВосточного Туркестана.
Роза останется розой, даже если распустится на берегу зловоннойполной отходовканавы. Тусклая луна, обложенная тучамивсе равно луна.
Я это очень хорошо понимаю. И потому в моих глазах мы всегда были Фархадом и Ширин, Меджнуном и Лейли, Тахиром и Зухрой. Хотя я бросивший институт нервный юнец, убирающий туалет за кошкамиа ты была проститутка и никогда по-настоящему не любила меня.
1.Неприкаянная душа
Мне только-только стукнуло девятнадцать лет. Возраст, в котором Чингисхан уже предводительствовал ватагой удалых багатуров. Но мнекак до небадалеко было не то что до рыжебородого монгольского кагана, но и до любящего приложиться к бутылке сантехника дяди Васи. Потому что дядя Васяв отличие от меняобладал хотя бы толикой свободы.
А я был пушистымне научившимся летатьптенцом под крылышком у энергичной и пышущей здоровьем (даром, что шестидесятилетней) бабушки. Бабушка была подлинная бизнес-вумен, деловая леди и современная барыня, посещавшая косметолога и массажиста. И даже перед походом в магазин за палкой колбасы не забывала опрыскать себя духами с ароматом лаванды. Занимала должность в офисе крупного банка. В другом банке имела счет с кругленькой суммой, на который регулярно капали проценты. Владела акциями транснациональной корпорации, производящей парфюмерию, и играла на бирже.
Реализовавшаясятак сказать«на поле общественной деятельности», бабушка была и суперской домохозяйкой. Любила вязать носок под мелодраматический сериал. Варила щиборщиуху и жарила котлеты. А коронным блюдом бабушки был пирог с мясом и грибами, которым я объедался до смачной отрыжки.
Бабушка опекала меня сильнее, чем могли бы папа и мама вместе взятые, если б были живы. На каждый праздниквключая день независимости республикиохотно дарила мне немаленькие денежные суммы. Но не позволяла мне самому заработать себе на карманные расходы хотя бы промоутером, раздающим рекламные листовки у японского кафе или пиццерии.
Подняв палецна котором серебрилось кольцобабушка с многозначительным видом говорила: «Твоя работа, дитяэто учеба».
И я училсяя без дураков учился. Ломал ногти и крошил зубы о гранитные глыбы знаний на втором курсе юридического факультета Расейского столичного социального университета. Выплесни на меня ночью ведро холодной воды и спроси что-нибудь из римского права или шестой параграф кодекса Хаммурапии то я ответил бы без запинки.
Если быть откровенным: душа моя совсем не лежала к юриспруденции. Иногда, когда я открывал толстый, как Талмуд, учебникнапичканный терминами вроде «презумпция невиновности», «неустранимое сомнение» и «исковые требования» на меня девятым валом накатывало запредельное отчаяние. Хотелось запустить фолиантом в стенуа потом топтать чертову книжищу ногами. Честное слово: святая инквизиция не снискала бы в веках недоброй славы, если б сжигала на кострах не труды ученыха сочинения всяких законников.
Но на то, где мне учитьсяя мог повлиять не больше, чем на политику инквизиции. Университет и факультет выбирала многоумная бабушка. Уж она-то знала, как обустроить будущее единственного внучка.
«Юристпрофессия, которая всегда будет востребованной», бородатым Конфуцием внушала мне бабушка.
Она так и видела меня молодым преуспевающим адвокатом в безукоризненном сером пиджаке и в брюках со стрелками. С поблескивающей от геля прической. Арендатором комфортабельного офиса на двадцать пятом этаже делового центра в самом сердце мегаполиса.
Что мне оставалось делать?..
Не знаю, боялся ли я не оправдать бабушкиных надежд. Но я прилежноутирая с лица поткорпел над пыльными сводами законов. Просиживал штаны на лекциях. И даже отвечал что-то на семинарах. Так ишак под тяжелой кладьюхочет, не хочет, а бредет вверх по узкой горной тропе.
Замечали ли товарищи по студенческой скамье, что я чувствую себя не на своем местехуже рыбы в кастрюле?.. То ли им не нравились мои чуть взлохмаченные волосы цвета соломы, моя походка, моя привычка часто-часто моргать?.. Или делобанальнобыло в моем неумении общаться?.. (Когда мне надо было к кому-нибудь обратитьсяхотя бы попросить карандашя краснел и фыркал).
Так или иначена курсе меня (я мягко скажу) не привечали. Я был мишенью для издевательств и ядовитых насмешек. Когда я появлялся под подпертым белыми колоннами потолком нашего университетского корпусаобязательно находился весельчак, который выдавал: «Глядите: наш трубадур собственной персоной!..». Или: «Ого, сам беспокойный призрак отца Гамлета пожаловал!..».
Почему трубадур?.. Почему призрак отца Гамлета?.. Я понятия не имел. Я только сутулил спину и, как филер, втягивал голову в плечи.
Когда на семинаре я, задыхаясь, что-то мямлил в ответ на вопрос преподавателякакой-нибудь одногруппник резко перебивал меня. Ина пальцахдоказывал, что я говорю несусветную чушь, цена которой не больше, чем срезанной с картофеля кожуре. Самое худшее, что учитель одобрительно кивал наглецуа меня переставал замечать. Будто я становился прозрачнее родниковой воды.
На всем факультете ко мне хорошо относилась только бодрая, не обделенная вниманием парней девчонка Снежанас рыжими и густыми, как лисий мех, волосами. Тоже из нашей группы. Стоя на заплеванном, засыпанном пакетиками из-под чипсов и фольгой от шоколадок дворе корпусаСнежана курила тоненькую белую сигаретку (обычно, с ароматом манго), задумчиво глядела на меня и говорила:
А ты ничего. Умный парень. Только малость зажатый.
Отдушиной для меня было поехать после занятий в парк, раскинувшийся на берегу реки. Там я стелил куртку на траве и сидел, любуясь синим потоком. Наслаждался своим горьким одиночеством. Со мной были баночка пива или коктейля «вертолет», томик стихов Навои или Джами, блокнот и ручка.
Тут я должен сказать о трех моих страстях.
Выпивка. Живя в расейском обществе, девятнадцатилетнему мальчику трудно не привыкнуть к алкоголю. Даже если речь идет о таком замордованном и, вдобавок, придавленном бабушкиной гиперопекой юнце, как я. Уже от половины литра восьмиградусного напитка мне делалось хорошо. Я пил аккуратнотак, чтобы ненароком не дыхнуть на бабушку перегаром.
Классическая персидско-таджикская и тюркская поэзия. Я запоем читал Низами, Саади, Хафиза, Рудаки, Омара Хайяма и еще целую плеяду выдающихся стихотворцев. Мне непросто сказать, как у меня началась эта любовь к восточной лирике. По-моему, еще школьником я откопал дома в книжном шкафу неизвестно откуда там взявшуюся книгу «Фархад и Ширин» Навои и сборник стихов Рудаки. Я был покорен!..
В связи с государственным курсом на традиционные русские ценности, которые признаются скрепами нашего обществаавторов с Востока если и издают, то микроскопическими тиражами. А многие произведения иранской и тюркской классики можно достать только в старыхвремен Конфедерацииизданиях.
Я осаждал букинистические магазины. На «досках объявлений» в интернете отыскивал пенсионеров, распродающих свои библиотеки. Только на книги Саади, Лутфи, Зебуннисо я и тратил (ну еще, правда, на пиво и коктейли) деньги, которые так щедро дарила мне бабушка.
С чем сравнить удовольствие, испытываемое мною от чтения восточной поэзии?.. Пожалуй, с опьянением великолепным вином. Тонкие средневековые лирики Средней Азии и Ирана создали целый сказочный мир, в котором я забывал о серых буднях.
В этом волшебном мире влюбленный соловей пел над розой, а мотылек опалял крылья в огне свечи. Полный высокого чувства поэт мечтал занять место сторожевого пса у дверей прекрасной тюрчанки и только утреннему ветерку жаловался на жестокость красавицы. Возлюбленная сравнивалась с луной, нежным цветком, стройным кипарисом. Губы обворожительной периалые, как рубин, а волнистые косычернее ночи. Славя в песнях свою ненаглядную Лейлинесчастный Меджнун самумом мчался по пустыне. А царь всех ремесленников и строителей Фархадво имя любви к ослепительной Ширин пробивал в граните русла, по которым потекут белое молоко и прохладная кристально-чистая вода.
Я и сам пытался писать стихи в подражание восточным лирикам. И это была моя третья страсть. Я всюду носил с собой блокнот. Туда я записывал рождающиеся у меня строчки. Но я должен был признаться себе: поэт из меня был не блестящий.
Одно только следование метру и поиск рифмы представляли для меня неимоверные трудности. Я пыхтел, как самовар, чтобы выдавить из себя хоть одну складную строфу. Мои упражнения в жанре рубаи, газели и мухаммаса оборачивались только тем, что я беспощадно марал бумагу. У меня почти не было законченных стихотворенийтолько отдельные более или менее удачные строки. Когда стихосложение утомляло меняя рисовал в своем блокноте солнце, луну, цветы, кошек, драконов и профили красавиц. По крайне мерепо моему замыслу это должны были быть красавицы.
Так я и жил. Тихий бабушкин внучок с неприкаянной душой. И, клянусь, так бы и жил долго-долго. Возмужал быто бишь, стал бы ездить не в университет, а на работу.
Вряд ливопреки мечтаниям бабушкииз меня получился бы полновесный адвокат. Но младший специалист юридической консультацииточно. Я бы протирал в офисе брюки, стаканами глушил капучино и латте, резался бы на компьютере в «Тетрис» и «Сапера» и иногда давал бы клиентам разъяснения, в каких случаях применима та или другая статья гражданско-правового либо семейного кодекса.
Моя жизнь была бы похожа на жизни других мелких клерковкак неотличимы друг от друга шоколадные конфеты из одной коробки. Меня выделяло бы (незаметно для всех окружающихха!..) только то, что я почитываю Низами и Лутфи, сам карябаю жалкие стишки да рисую змей и розы.
Казалось: такое будущее уготовано мне лукавыми богами. Закончив университет, я получу свой синий диплом. Пять дней в неделю буду кряхтеть на работе. В субботузаливать глаза «вертолетом», «отверткой» или «кровавой Мэри». По воскресеньямдрыхнуть до часу дня; а проснувшисьглотать аспирин от сверлящей голову боли.
Но поток моей жизни круто изменил русло, когда я увиделда, просто увидел!.. Малику.
2.Малика
Это была вторая неделя сентября. В университете нам только-только выдали учебники. По всему факультету были расклеены стенгазеты с «напутственным словом» господина ректораи с огромными фотографиями сего дородного мужа, смахивающего на императора Нерона.
В тот деньпосле занятийя, погруженный в меланхолию, бродил по окрестностям университета. Сегодня я получил от сокурсников долю колкостей и шпилек. Одна только Снежана разговаривала со мной, как с человеком. Домой абсолютно не хотелось. Не в меру сердобольная бабушкасчитающая, что имеет право все обо мне знатьбудет настойчиво у меня выспрашивать: «А все ли у тебя благополучно в университете, золотой мой?». А мне придетсяне краснеялгать: мол, мои делишки обстоят хорошо. Не стану же я признаваться, что для других «студиозусов» я моральная груша для битья. И что от юриспруденцииот всех этих параграфов и статеймне хочется порою проблеваться.
Так что домой меня сейчас было не приманить даже бабушкиным мясным пирогом с пылу, с жару. Притом, что в моем пустом желудке урчало. Я собирался двинуться в парки засесть там под ветвистыми деревьями, расстелив куртку на траве, на моем любимом месте с видом на синюю реку, по которой иногда пробегают прогулочные теплоходы. Но сначала решил заморить червячка в каком-нибудь заведении общепита.
Ветер мел по асфальту фольгу, бумажки и шелуху от семечек. Серый мегаполис с громадинами многоэтажек сливался с таким же серым небом. Только на западе золотился тускловатый кусочек солнца. Унылый урбанистический пейзаж как нельзя лучше сочетался с моим невеселым настроением.
Я не долго мерил шагами улицу. Передо мною вырос белый параллелепипед с вывеской: «Закуски от дяди Вани» на которой был грубо намалеван сияющий улыбкой повар в белом колпаке, держащий блюдо не то пирожков, не то пельменей. Не раздумываяя дернул за ручку стеклянную дверь и переступил порог забегаловки.
Я попал в длинное и узкое помещениеточь-в-точь в склеп для анаконды. По одну сторонувитрины с горами разнообразной выпечки, пельменями и жареными куриными ножками на подложках; супами и салатами в пластиковых контейнерах; бутылочками кваса и морса. По другуюстойки, за которыми можно умять свой заказ. Звучала популярная эстрадная песенкав куплетах которой рифма была еще более сомнительная, чем в моих, с позволения сказать, стихах.
Я подошел к кассе, чтобы купить салатик и выпечку. И как жена Лота, застыл соляным столбом, встретившись глазами с продавщицей. Казалось: в это мгновение всколыхнулся мировой океан, громогласно расхохотался косматый Иегова, а индийский озорной бог любви Камадэва отпустил тетиву лукаметнув свою цветочную благоуханную стрелу.
Юная продавщица была прекрасна. Я увидел ее нежно-смуглое лицо так близко!.. Как бы нырнул в омуты ее темных лучистых глаз. Сказать, что эта девушка была подобна весеннему солнцу, полной луне, распустившемуся цветку жасминазначило ничего не сказать.
Я читал у Рудаки, Низами и Саади о прелестной тюрчанкенежной пери, ангеле. Гурии, спустившейся на грешную землю из тенистых райских садов. А сейчас я увидел идеал восточной, тюркской красоты прямо перед собой. Точно сама поэзиявспыхнув волшебным самоцветомворвалась в обыденную скучную реальность.
Как жадный шмель, прильнув к цветку, сосет нектартак и я впитывал взглядом облик чудесной красавицы. Я не знал, чему больше поражаться. Черному, как вороново крыло, потоку густых волнистых волосструящемуся до середины спины?.. Стройной точеной фигурке?.. Губамнапоминающим лепестки алой розы?.. Длинным ресницам?.. Похожему на серп полумесяца изгибу бровей?..
Я чаще задышал. Сердцеразгоняя бурлящую кровь по венамгремело янычарским барабаном. Челюсть у меня отвисла. Я стоял глупым зайцем и без стыда (я забыл папу с мамой, не то что стыд) пялился на привлекательную продавщицу.
Этой тюрчанке быть бы наряженной в тонкое парчовое платье, перехваченное золотым поясом. Но наряд ее состоял из блузки и брюк. Что, конечно, не умаляло красоты девушки. На груди у продавщицы был приколот бейджик с именем: «Малика».
Малика!.. Нежную гостью из рая зовут Малика!.. Я знал: это популярное у тюрок и таджиков арабское имя переводится как «царица». Что ж. Такое имя вполне подходило обворожительной красавице!..
Маликачуть шевельнув губами, прошептал я.
Молодой человек, чистым, как журчание ручейка, голоском, заговорила девушка. С вами все в порядке?.. Вы окаменели, будто Медузу Горгону увидели. На вас напал столбняк?.. Будете что-нибудь заказывать?..
Я.. Да Извинитебеспомощно забормотал я, чувствуя, что краснею.
Слова красавицы насчет «Медузы Горгоны» и «столбняка» были хлесткими, даже язвительными. Нокак это и описано в персидско-таджикской и тюркской поэзиигорький яд с губ пери кажется сладким медом. Я будто примерил чалму и халат лирического героя стихов Низами или Джами. Безумец хочет целовать пыль у ног прелестной тюрчанкидерзкой и невоздержанной на язык.