Айя СубботинаСердце Пандоры
Глава первая: Полина
Ради чего все это?! орет Ира. Ее взгляд мечется по мне, словно ищет, за что зацепиться. И находит: сестра хватает меня за руку, тычет мне под нос мой же собственной окольцованный палец. Бриллиант размером с ноготь мизинца такой чистый, что достаточно капли света, чтобы миллионы искр рассыпались по стенам радужной проекцией. Ради вот этого? Ради денег?
У тебя истерика, говорю спокойно.
Я люблю его, понимаешь? Она заглядывает мне в лицо, долго что-то там высматривает, а потом шарахается в сторону, словно получила крепкую затрещину, хоть я и пальцем ее не тронула. А ты просто захотела его деньги. Вдруг решила, что Адам больше не урод, и он как раз хорошо вписывается в твои планы сделать себе обеспеченную сладкую жизнь.
Просто пожимаю плечами, потому что глупо отрицать очевидное.
Я жду от него ребенка, говорю с расстановкой, чтобы до сестры точно дошел смысл этих слов. Пусть они станут финальным аккордом. Она поплачет, возможно, она будет плакать по этому мужчине всю оставшуюся жизнь, но ей придется смириться с тем, что я стану его женой и матерью его ребенка.
Ира моргает, потом остервенело машет руками, как будто ее атакует невидимый рой пчел.
Ты что? Я знаю, что она прекрасно поняла с первого раза, но это же Ираона с детства прячет голову под подушку. Ей скоро тридцать, а она ничуть не изменилась.
Это было условие Адама: либо я даю, что он хочет, либо выразительно выпячиваю указательный палец с кольцом, никакой свадьбы. Вы были вместе три года, Ира, два выкидышахороший повод задуматься над тем, способна ли ты вообще родить.
А ты хорошо подготовилась, сопливая дрянь.
Я пожимаю плечами. Двадцать шесть не тот возраст, когда слово «сопливая» будет уместным, но мне все равно. Пусть говорит, что хочет. В конце концов, сестра имеет право злиться. Только меня ее злость давно не трогает. Как, впрочем, не трогает почти ничего в моей повседневной жизни. Есть цели, есть средства, которые позволяют достичь желаемого. Я выбираю тот вариант, который больше всего подходит лично мне. А руины будут всегдаэто неизбежность, этакая декорация, задний фон любых отношений.
Кто-то скажет: дрянь, сука, двуличная тварь.
И этот «кто-то» будет полностью прав.
Когда? коротко спрашивает сестра, и я вздыхаю, потому что прекрасно вижу, как ее взгляд падает на календарь у меня за спиной. Он был в отъезде и
Ты правда думаешь, что в наше время нужны годы, чтобы пересечь океан? Не хочу усугублять ситуацию, но смешок вырывается сам собой. Правда, Ира, в твоем возрасте нельзя быть такой наивной.
Она все-таки срывается: бьет меня по лицу. Раз, второй. Хлещет пощечинами так сильно, что голова мотается из стороны в сторону. На одних инстинктах ставлю ногу назад, вывожу себя из-под удара. Щеки горят, перед глазами скачут красные огоньки. Сглатываю металлический вкус крови и с вызовом жду, когда Ира ударит снова. Она уже занесла руку, но кривит рот от невыкричаной обиды.
Будем считать, что мы в расчете, говорю с полным безразличием.
Я научилась контролировать каждую толику своих эмоций.
Я дозирую слезы и смех, порционно раздаю улыбки, а сейчас точно не тот случай, когда стоит выходить из себя.
Убирайся! Ира яростно тычет пальцем в сторону двери. И больше никогда
Она жмурится так сильно, что глаза утопают в мелких морщинках.
Я была тебе вместо матери, Полина. Сестра глотает слезы, и ее рука беспомощно опускается, ударяется о край тумбочки.
Поэтому я не буду приглашать тебя на свадьбу.
На самом деле не будет никакой свадьбы, не будет никакого белого платья, романтического медового месяца. Будет просто две росписи в журнале регистрации. Адам не захотел, я согласилась. Мне плевать на платье, на воздушно-зефирную романтическую чушь.
Я давно не сплю в обнимку с плюшевым медвежонком.
Глава вторая: Полина
Две недели назад
В Лондоне невыносимый собачий холод даже в сентябре.
Я добегаю до такси, и водитель с ухмылкой смотрит на мои открытые туфли.
Багажа нет, поехали уже, говорю на хорошем английском. Как-никакпять лет иняза и два года языковой практики переводчиком в посольстве.
Куда ехать? Он смотрит на меня в зеркало заднего вида.
Называю гостиницу, морщусь, когда водитель говорит, что в это время дня и с учетом пробок мы будем ехать минимум час.
Мобильный начинает вибрировать, проглатывая один за другим не отвеченные вызовы. Пока я была в воздухепочти десять часовГлеб решил одуматься? Верчу телефон в руках, борюсь с желанием ответить, когда он начинает трезвонить, но просто смотрю на его фото на экране. Когда он понимает, что я не собираюсь отвечать, начинает штурмовать сообщениями: они приходят раз в минуту. Открываю первое, прикусываю губу и уговариваю себя не плакать. «Ты херова сука!»написано в каждом из двух десятков.
Открываю окно и жадно глотаю холодный влажный воздух. Легче не станет, но так у меня по крайней мере не поплывет макияж. Сегодня я должна быть во всеоружии, потому что обираюсь заключить самую выгодную сделку в своей жизнипродать себя подороже безобразному жениху моей сестры.
Из груди вырывается булькающий смешок, стоит представить будущие заголовки в духе: «Красавица вышла замуж за Уродца».
Все в порядке, мисс? волнуется водитель, очевидно решив, что у меня начался приступ рвоты.
Я не тружусь отвечать, машу рукой, чтобы смотрел на дорогу и не донимал вопросами.
Такси притормаживает около роскошной пятизвездочной гостиницы и я, подняв повыше ворот плаща, выскальзываю на улицу прямо под проливной дождь. Швейцар услужливо распахивает двери, пуская в уютно тепло.
Иду прямиком к стойке регистрации и от нетерпения стучу ногтями по столешнице.
Мне бы хотелось увидеться с Адамом Романовым, говорю быстро и четко, не дав девушке произнести заученную приветственную фразу. Он в номере? Скажите, что с ним хочет встретится Полина Давыдова. Это срочно.
Мне нужно проверить список постояльцев начинает было она.
Он остановился в четыреста втором. Пожалуйста, можно как-то ускорить процесс? Это очень важно.
Удивительно, как много можно узнать, просто почитав переписку в чужом телефоне. Как неосторожно люди, порой, доверяют свою жизнь мобильной связи.
Девушка берет трубку, набирает номер, но спустя минуту вежливо сообщает, что мистера Романова в номере нет и, если я хочу, могу подождать его в баре.
Я не хочу. Меня тянет на другой конец мира, тянет сбежать к одному моральному уроду, который не заслуживает ничего, кроме презрения, но в которого меня угораздило влюбиться. К счастью, у меня есть противоядие от этой боли, клин, которым я вышибу Глеба из своего сердца.
Снимаю плащ, перевешиваю его через локоть и иду к ближайшему зеркалу, чтобы взбить волосы руками и поправить помаду. Подумав, застегиваю верхнюю пуговицу на белоснежной блузке. Ради кого стараться? Господи, это же Адам Адам, с его оттопыренными ушами и
Я не сразу понимаю, что смотрю на него в отражении: стоит у меня за спиной и держит руки в карманах черного полупальто. Ни намека на удивление в темных глазах, как будто он знал, что именно сегодня сестра его невесты свалится на голову, хоть не мог этого знать, потому что еще сутки назад все в моей жизни было иначе.
Поворачиваюсь, иду к нему и останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки.
«Как я смогу?..»задаю вопрос, на который уже знаю ответ.
Смогу. Это ведь просто мужчина, а трахаться можно сзади или просто закрыть глаза.
Полина? Он не то, чтобы очень удивлен, вдруг увидев меня в холле гостиницы, где живет уже почти неделю.
Просто рассматривает своим фирменным взглядом, от которого меня тошнит, потому что за этими карими глазами может быть все, что угодно: ненависть, презрение, насмешка, но угадать это не дано никому. Он словно Бермудский треугольник, от которого я все эти три года старательно держалась на расстоянии. До сегодняшнего дня.
Адам, все-таки беру себя в руки и заставляю сделать последние несколько шагов.
Теперь мы стоим почти вплотную, и мне нужны все мои моральные силы, чтобы посмотреть на него и не отвести взгляд. Адам Он похож на глину, из которой Господь лепил человека, но на половине пути устал и бросил в печь «на удачу». У Адама слишком крупный нос с заметной горбинкой, широкие ноздри, крупные, почти бесформенные губы, брови одна крупнее другой.
Я сглатываю, напоминаю себе, ради чего я здесь, и что отступать уже поздно. И лучшее, что могу сделатьотыскать в нем хоть какие-то достоинства. А главноене сравнивать, никогда и ни при каких обстоятельствах не сравнивать с тем, другим, который так красив, что сердце разрывается от одного взгляда.
Тот, который только что прислал мне еще одно сообщение. Я достаю телефон просто по инерции, смотрю на экран, и читаю: «Даже не думай испортить мне жизнь, тварь!»
Полина, что ты тут делаешь? без интереса спрашивает Адам, возвращая меня в ту реальность, где я собираюсь прыгнуть с моста без страховки.
Нам нужно поговорить. Можешь уделить мне несколько минут?
Для того, что я задумала, нужно больше, чем несколько минут, но прежде, чем я озвучу предложение, нам лучше оказаться за закрытыми дверьми.
Где твоя сестра?
Я приехала без нее. Одна. К тебе. Сразу из аэропорта. Что еще в моих словах ты не можешь понять?
Адам оценивает мой наряд, но я понятия не имею, что он думает. Можно бесконечно долго смотреть на его лицо, но там нет вообще ничего, только безразличие и холодная умиротворенность. Как-то я сказала Ире, что он, наверное, и в постели такой же: холодный и никакой, а сестра ответила, что я совсем ничего не смыслю в мужчинах.
Сука во мне говорит, что, когда мы с Ирой увидимся в следующий раз, у нас появится еще она тема для обсуждения, и я жмурюсь, стоя на границе собственных света и тьмы. Впрочем, света во мне никогда и не было. Только серое пятно размером с монету на фоне маслянистой черной кляксы.
Адам молча приглашает меня идти к лифту.
К счастью, здесь огромные кабинкии мы вполне можем стоять в разных углах. Адам смотрит на мигающие кнопки, а я украдкой смотрю на него, и по позвоночнику ползет струйка огненных муравьев. Кого я обманываю? Это ведь я назвала его Безобразным и твердила сестре, что с ее внешностью она может найти толстосума и получше. Хотя, конечно, Иру сложно назвать красоткой. У нас с ней одна мать, но разные отцы, и она вся в своего папашу: высокая, плечистая, с квадратной челюстью и вечно опущенными уголками глаз. До меня только теперь доходит, что на самом деле Адам просто чертова каланча: я едва достаю ему до плеча, а ведь Ира всегда смотрится с ним гармонично, почти рост в рост. И радуется, как дурочка, что уже три года может носить туфли на каблуках, не боясь обидеть спутника.
Что ж, Адам высокий. Это плюс. У него широкие плечи и крепкая спина, длинные ноги. А еще длинные руки, из-за чего он кажется каким-то нескладным. Хотя, если абстрагироваться от того, что это безобразный Адам, сложение можно записать ему в плюс.
А еще у него красивые, немного вьющиеся темные волосы, которые он носит в удлиненной прическе. Кажутся мягкими, но я инстинктивно завожу руки за спину, потому что не хочу даже мысленно к ним прикасаться.
И, конечно, остались глаза. Темные, цвета крепкого чая, выразительные и как будто немного больше нужного утопленные в глазницах.
«Ты сможешь, подстрекает внутренний голос, потому что дороги назад уже нет».
Адам отступает, чтобы я прошла первой. Догадываюсь, о чем он думает, когда иду прямиком к двери его номера. Ну и пусть, плевать. На все плевать. Все средства оправдывают цель, а судить меня будут все равно не в этом мире и не в этой жизни.
У него дорогой люкс: светлая мебель, техника по высшему классу. Но все выглядит стерильным, как будто он и не ночевал здесь ни разу. Видимо, обслуживание номеров получает хорошие чаевые, раз так старается. Или, как вариант, честный Адам Романов, который не изменяет своей любимой невесте, на самом деле просто такой же балабол, как и все мужики. Только безобразный балабол.
Я бросаю плащ на спинку стула, смотрю, как Адам присоединяет к нему свое пальто и идет к мини-бару.
Выпьешь? Показывает разнообразие бутылок со спиртным.
Я бы выпила. Что угодно, хоть горячую смолу, лишь бы избавиться от противного ощущения необратимости происходящего, но отрицательно качаю головой.
Я собираюсь забеременеть в ближайшие тридцать минут, так что предпочту воздержаться от спиртного.
Этот сукин сын вообще никак не реагирует, скупится даже на пожатие плечами, чтобы показать безразличие. Просто достает тяжелый стакан, плещет туда виски на два пальца, достает сигарету и прикуривает от стильной бензиновой зажигалки. Швыряет ее на подноси металлический лязг действует на меня успокаивающе.
Говори, Полина, я слушаю.
Это прозвучало бы как приказ, если бы не подчеркнутая апатия в каждой ноте. Адам даже не трудится повернутся лицом: стоит в пол-оборота, смотрит на ливень за одном, глотает, не морщась, порцию жидкого янтаря, затягивается сигаретой, полощет дым во рту и выпускает тонкой струйкой.
Хорошо, что он стал носить бородку. По крайней мере, за ней не виден его несуразный подбородок.
Глава третья: Полина
У меня было много часов в самолете, чтобы я тысячи раз прокрутила в голове этот наш разговор. Но, кажется, я сделала это намного больше раз, потому что была уверена, что смогу найти ответ сразу, без заминки, даже если Адам спросит о длине моего месячного цикла. В конце концов, я собираюсь дать ему то, что он хочет, а он до мозга костей делец, если верить рассказам Иры, и не станет «покупать» вслепую.
Поэтому я приготовила не только слова.
Но все равно между нами висит минутная пауза, в тишине которой я слышу, как тлеет кончик его сигареты. Похоже, времени у меня как раз на одну выкуренную сигарету, чтобы убедить Адама принять мое предложение, а я очень бессмысленно трачу бесценные минуты.
У меня благоприятные дни цикла. Достаю из сумочки два теста на овуляцию. Один я сделала еще в аэропорту, другой взяла на всякий случай. Это тесты на овуляцию. Один уже готов, но, если ты хочешь, я могу сделать второй при тебе.
Он снова затягивается, делает глоток, и я почему-то фокусируюсь на его пальцах: они такие длинные, что Адам запросто держит в ладони и увесистый стакан, и сигарету.
Я понял про овуляцию, Полина. Тест не нужен. Дальше.
Это словно разговаривать со счетной машинкой: я говорю, а он просто выщелкивает в ответ сухие кости слов.
Ира не сможет родить, ты знаешь. Два выкидыша и ей почти тридцать. После последнего выкидыша прошло девять месяцев, она даже ни разу не забеременела.
Ты приехала ко мне в Лондон, чтобы говорить очевидные вещи?
Я приехала сделать предложение, которое устроит нас обоих.
Тогда веди себя, как взрослая, а не как девочка, которой просто захотелось наябедничать.
Он, наконец, поворачивает голову, и хоть расстояние между нами в несколько метров, мне кажется, что он запросто может протянуть руку через всю комнату, взять меня за шиворот, словно котенка, чтобы вышвырнуть через порог. Но, конечно, так не будет.
Я иду ва-банк и, если бы Адам Романов не хотел садиться со мной за один игорный стол, он бы давно от меня избавился. Разве нет?
Меня коробит от того, что он называет меня «девочка», хотя у нас действительно приличная разница в возрасте: мне двадцать шесть, емутридцать пять. И все же, всякий раз, когда я слышу, как он треплет меня этим словом, словно щеночка, хочется напомнить, что это его жизнь переступила через третий десяток, а у меня еще почти цветущая молодость.
Я хочу твою фамилию, Адам, выкладываю карты на стол. Хочу твои деньги и твое положение. Твои возможности. Просто хочу красивую жизнь, домик, как у Барби, и свой личный «Мазерати». Ты хочешь ребенка, наследника, и я готова его родить. Моя медицинская карта в порядке, я не курю и не злоупотребляю спиртным.
Адамсирота. Его новорожденным младенцем нашли на помойке, почти синего. Никто никогда так и не узнал, кем были его родители, и почему мать даже не потрудилась отнести ребенка в Дом малютки, а отдала на съедение крысам. Он не был милым ребенком, скорееклоуном без улыбки, поэтому усыновляли всех, кроме него. Вся его семьяэто он сам. Так рассказывала Ира, когда однажды, после второго выкидыша, призналась, что Адам хочет ребенка и гарантии того, что она сможет выносить здорового малыша.
Когда дело будет сделано, она проклянет себя за ту болтливость, хоть вряд ли сестра могла знать, что собственной рукой кладет мне в ладонь пистолет, из которого я в упор расстреляю ее счастье.