Но Ира отвечает. Когда гудки прекращаются, в динамиках несколько секунд висит тяжелая пауза, ведь мы обе в этот момент пытаемся осознать, что произошло и к чему этот звонок.
У меня начались схватки, жалко, недостойно всхлипываю я, глотая слезы, которые теперь градом текут по щекам.
Поздравляю, говорит она. Выдерживает паузу, а потом добавляет:Разве уже срок? Чей это ребенок, Полина?
Прости меня, проглатывая ее заслуженную злость, шепчу я. И непроизвольно всхлипываю, потому что схватка огнем жжет копчик. Я не могу быть одна Пожалуйста, Ира
Это так унизительно, что я глубоко противна сама себе, но все равно надеюсь, что она согласится, даже если выльет на меня ушат помоев. Сейчас я боюсь всего на свете. От абсурдного «Адам не поверит, что это его ребенок» до безумного «Я могу причинить вред своему ребенку». Но больше всего я боюсь шепота в тишине, который на все голоса злорадствует: «Грязная маленькая Полина».
Где Адам? спрашивает Ира, игнорируя мой униженный скулеж.
Он уехал. Он не знает.
Любящий мужчина не уезжает от своей женщины накануне родов, говорит сестра, даже не пытаясь подсластить пилюлю. Ты сама захотела все это, Полина. Сама хотела такую семью и такие отношения. Это твоя Голгофа, и не нужно думать, что достаточно поплакаться, чтобы тебя вознесли на руках.
Прости, пожалуйста Я знаю, что Ира не изменит решение, но идиотский оптимизм продолжает до упора вжимать в пол педаль «газа».
Поговорим о прощении, когда я верну долг. Око за око, помнишь?
Она просто выключает разговор, и телефон выскальзывает из моих ослабевших пальцев.
Озноб вгрызается в мою кожу, прокусывает до костей. Страх крадет дыхание. Паника наталкивает в сердце петард, поджигаети острые хлопки рвут его на части, заполняя грудную клетку кипящей кровью.
Мне нечем дышать, из палаты словно откачали весь кислород. Судорожно пытаюсь открыть хотя бы одно окно, но так ослабела, что не могу провернуть ни одну ручку. От соли слез хочется пить.
По стенкедо двери, туда, где есть хоть капля воздуха.
Прохладный воздух невидимой упругой подушкой бьет в лицо.
Это нокаут, и я беспомощно сползаю на колени, совершенно одна в бесконечно длинном коридоре. Надуманное удушье все туже затягивает ремень на шее, схватки хлещут одна за другой. Рыдаю в полный голос, снова и снова царапая ногтями стену, чтобы встать, но снова кулем стекаю в собственные колени, между которыми растет мокрое пятно.
Где-то впереди слышен стук двери. Глухой шлепок пластика о пластик.
Торопливые шаги.
Сквозь слезы в глазах ничего не рассмотреть, но эта фигура в конце коридора
Белый свитер, темные волосы.
Это не может быть он. Конечно нет. Ира права: Адам не любящий муж.
Он бежит ко мне: подошвы тяжело ударяются в пол.
Опускается на колени, вытирает слезы, дает на себя посмотреть.
Я тут, Полина, все хорошо.
Ты приехал. Я безвольно раскисаю прямо ему в руки и падаю щекой на грудь.
Тут, прямо рядом с моими губами, бьется сердце: немного торопливо, грудь высоко поднимается и опускается, как от волнения. Он правда приехал? Это не мой воспалений мозг подсовывает химеры фантазий, о которых я сама бы сказала, что они безумны и нереальны?
Полина слышу голос Адама где-то у меня над головой.
Это твой сын, Адам, говорю я быстрее, чем он успевает продолжить фразу. Боюсь, что именно это он захочет спросить, боюсь, что те слова сестры могут оказаться пророческими, и Адам мне не поверит. Да и с чего бы ему верить после всего, что я сделала? Это правда твой сын. Я просто просто плохая мама, потому что не могу подержать его еще хотя бы неделю.
Я знаю, что это мой сын, Полина, спокойно и уверенно говорит Адам.
Что-то во мне беззвучно ломается, потому что я изо всех сил цепляюсь в свитер Адама и все-таки поднимаю к нему взгляд. Мне нужны его глаза в этот момент. Я не знаю зачем и не хочу анализировать.
Во взгляде Адама только уверенность и покой. Он снова что-то знает, как будто сама Судьба подсказывает ему на ухо. Пара темных прядей выбились из-под хвостика, ноздри широко расходятся и сходятся, и это единственное, что выдает его волнение.
А как же твоя поездка? Сорвалось что-то важное?
Тамара Сергеевна дозвонилась, когда я как раз сошел с самолета. Пришлось возвращаться. Адам мотает головой и потихоньку ставит меня на ноги. Не сорвалось ничего такого, что нельзя было бы отменить ради тебя и нашего сына.
Я знаю, что он просто подбадривает меня подходящими приятными словами. Но будь это хоть на триста процентов ложья буду безгранично благодарна за нее до конца своих дней.
Наш разговор разбавляет появление Тамары Сергеевны: она быстрым шагом семенит через весь коридор, окрикивает какую-то женщину и вскоре вокруг нас уже целая куча акушерок, медсестер и врачей.
У нее отошли воды, говорит Тамара Сергеевна, и мне хочется с ума сойти от стыда за мокрые пятна на внутренней стороне бедер. Пойдем, нужно посмотреть раскрытие. Адам, вам лучше переодеться.
Нас снова разрывают: около смотровой моего мужа фактически силой вырывают из моих судорожно сжатых на его свитере кулаков. Адам что-то говорит одними губами, и я с трудом угадываю обрывки «все хорошо» и «я здесь». Я повторяю эти слова, как мантру, пока врач меня осматривает и говорит, что через пару часов я уже буду держать на руках своего малыша. Я снова плачу, на этот раз от радости, и когда Тамара Сергеевна помогает мне подняться, повинуюсь порыву обнять ее за плечи и прошептать скупые, но искренние слова благодарности.
Я больше ничего не боюсь.
Я готова стать мамой моего Додо.
Глава четырнадцатая: Адам
Не нужно было садиться в самолет.
С самого начала, еще в машине, меня словно намагниченного тянуло домой вернуться. Почему-то перед глазами стояла Полина: одна, посреди детской, с прижатыми к животу руками и взглядом ребенка, которого потеряли в шумном супермаркете. Она как будто не знала, куда идти и что делать, просто пыталась зацепиться хоть за что-то, чтобы не потерять ориентир. В ту минуту я был уверен, что она попросит меня остаться.
Не попросила.
Мы обменялись парой слов и снова вернулись туда, откуда началик холодной пустой вежливости. Та ее фраза с пожеланиями счастливого путия просто завелся с пол-оборота. Казалось: только что она была просто испуганной маленькой женщиной, а через мгновение превратилась в циничную дрянь, которая хочет поскорее избавится от несимпатичной физиономии.
Но со злостью у меня всегда туго: вспыхиваю и тут же гасну. Не люблю деструктивные эмоции и прекрасно умею с ними справляться.
Только схожу с самолетазвонит доктор Полины. Я смутно улавливаю суть нашего разговора, потому что большинство слов теряются в шуме аэропорта, но отчетливее всего помню: «у Полины начались схватки немного раньше срока», «у нее паника», «ей нужна поддержка близкого человека».
Мысль о том, чтобы не переигрывать поездку, даже не зарождается в моей голове. Я снова вспоминаю потерянный взгляд Полины. Я совсем не знаю женщину, которая вот-вот родит мне сына. Она смогла прийти ко мне, перешагнуть через гордость и свое отвращение, и предложила сделку, от которой на минуту опешил даже я, а меня вряд ли можно чем-то удивить. Но когда речь зашла о помощиПолина словно рот в воды набрала. Кому и что она доказывает?
Эти мысли портят весь вкус радостия скоро стану отцом!
Я помню ее в тусклом коридоре: заплаканную, с трясущимися руками. Кажется, в тот момент в моей голове мелькнула мысль, что я не хочу видеть ее в слезах. Что женщина, даже если она циничная и хваткая стерва, все равно не должна плакать, потому что это неправильно. На минуту кажется, что стоит ее тронутьи Полина снова шарахнется, как от чумы. Но вместо этого она отчаянно цепляется в меня двумя руками и все время шепчет: «Ты приехал, ты приехал» И есть что-то странное в том, как сильно мне не хочется оставлять ее даже на минуту, даже зная, что она в руках специалиста.
Я переодеваюсь в футболку и полностью сбриваю бороду. Зачем? Представляю себе лицо Доминика и его сморщенный нос, когда он будет колоть ладошки, шлепая меня по лицу. Блин, вот я сентиментальный баран.
Через полчаса доктор дает нам с Полиной план на ближайшие два часа: ходить как можно больше, массажировать спину и считать схватки. На улице уже глухая ночь, но Полина просится туда, говорит, что задыхается внутри. И пока мы накручивает круги в сосновом лесу вокруг клиники, она рассказывает, что звонила Ирине и просила ее приехать. И зачем-то постоянно просит у меня прощения за то, что влезла в наши отношения.
У нас уже не было отношений, говорю я и в свою очередь рассказываю о договоре и о том, что на тот момент, когда она появилась со своим предложением, я был официальным холостяком уже две недели. Странно, что сестра не рассказала ей об этом. Полина, невозможно увести мужчину из отношений. Допускаю мысль, что где-то водятся такие телята, но это исключение, а не правило. Если бы я не хотел тебяя бы отправил тебя домой ближайшим рейсом.
Она останавливается, но снова роняет подбородок на грудь, пока я растираю ее спину. Не сразу, но до меня доходит странный подтекст фразы, которую только что произнес. Но не десять же мне лет, чтобы оправдываться.
В родовом зале куча врачей и акушерок, словно собрался целый консилиум.
И чтоб меня разорвало, если у меня не начинают дрожать руки и ноги, когда Полина отчаянно сдерживая крик, скручивается в улитку, четко выполняя команду Тамары Сергеевны: «Тужься!» Моя маленькая испуганная жена не кричит, только часто дышит и рычит, словно волчица, только на коротких передышках позволяет себе громко выдохнуть. Я сижу сзади нее, держу за руки и почти наверняка она уже вывернула мне большой палец. Но это такая херня по сравнению с тем, как держится Полина. Единственная слабость, которую я вижу: Полина немного заводит голову назад, ищет мой взгляд, и когда я опускаю лицо в ямку между ее шеей и плечом, она тычется носом мне в щеку, с шумом втягивает воздух и немного расслабляется.
Мы может называть его Додо, слышу ее измученный шепот. Как птицу из «Алисы».
Я не успеваю придумать ответ, потому что Тамара Сергеевна смотрит на меня и говорит:
Ребенок сам не выйдет, нужно делать надрез.
Пожалуйста, помогите ему! плачет Полина.
У нее опять паника, и я инстинктивно прижимаюсь губами к мокрому виску. В груди жжет от отчаяния: какой смысл во всем, что у меня есть, если я ничем не могу помочь ей сейчас?
С Додо все хорошо, Полина, успокаиваю ее, пока меня выворачивает наизнанку, и во рту нет ни единого умного или подходящего слова. Ты умница. Я обязательно расскажу ему, какой храброй была его мама.
Слова кажутся такими тусклыми, бесцветными, обыденными, но каким-то чудом это работает: Полина кивает и снова трется носом о мою щеку.
Просто маленький надрез, ничего страшного. Будет пара швов, поясняет врач и я жмурюсь, когда акушерка вкладывает скальпель ей в ладонь. Давай, Полина, еще разоки Доминик появится на свет.
Мой сын еще не родился, но, кажется, уже весь мир знает, как его зовут.
И это не моя заслуга.
На последней схватке Полина все-таки кричит. Не громкосил у нее совсем не осталосьно так отчаянно, что мне хочется разорвать каждого человека в пределах видимости, потому что никто из них не может ей помочь. Я втягиваю воздух полной грудью, потому что вот-вот рвану и
Полина роняет голову на кушетку, а доктор поднимает маленький сморщенный комок.
Я готов реветь от счастья, как последняя баба, потому что первый крик моего сынаэто мое персональное волшебство. То, о чем я просил с самого детства, как подарок за все Дни рождения и новогодние праздники за каждый из моих тридцати шести лет.
Все, родители, вы хорошо справились, хвалит доктор и укладывает Доминика Полине на грудь.
Она тут же обнимает его ладонями, плачет и смеется, когда малыш смешно корчит рот. В маленьком новорожденном комочке нет ничего красиво в этот момент, но мой сынсамое прекрасное, что я видел в жизни. Мой сыни его полностью обнаженная в каждой из своих эмоций мама.
Полина берет меня за рукучертовы пальцы, снова дрожат! укладывает ладонь на влажную спинку.
Это твой папа, Додо, глотая слезы, говорит Полина.
Наверное, когда Господь совершал таинство творения мира, у него было такое же глупо-счастливое выражение лица, как и у меня в этот момент.
Когда Доминика забирают на процедуры, Полина тяжело сглатывает и впервые за все время, что я ее знаю, смотрит на меня без намека на брезгливость и отвращение. Волосы прилипли к мокрому лбу, под глазами круги, на губах места живого нет. Я всегда думал о ней, как о довольно высокой и сильнойпонятия не имею, почему, если даже рядом с сестрой она явно выглядела коротышкой. Но только сейчас я «вижу» ее по-настоящему: худую, измученную, с тенями на впалых щеках. И все жебесконечно счастливую.
Спасибо, что был со мной, шепчет почти одними губами. Наверное, с такой же искренностью люди приходят на исповедь. Я бы не смогла сама.
Конечно, она бы смогла, но я никогда не скажу об этом, потому что мне нравится, как звучит это ее «спасибо». Совсем иначе, чем благодарность за «Мазерати» или сухая констатация фактов после покупки очередного украшения.