Так я понял, что в самом деле ей не нужен.
Мне не спится. Завтра выходной, гидрометцентр передал хороший теплый деньи все нормальные люди выезжают загород. У меня есть дом рядом с лесом и речкой, и там как раз закончили отделочные работы. Утром я собирался предложить Полине выбраться на природу, подышать воздухом, поваляться в гамаке. Смена обстановки пошла бы ей на пользу, а я все равно собирался закопаться в работу.
Больше я ничего никогда ей не предложу.
Просто не хочу.
До самой поездки мы с ней видимся максимум десяток раз. Даже не разговариваем, ограничиваемся безликими кивками, после которых Полина сбегает к себе в комнату или в библиотеку: в последнее время она любит проводить там дни и ночи. Много читает. Много читает Паланика, которого я считаю гением современной литературы. Однажды забыла в библиотеке свою записную книжку, в которой я нашел выписанную неряшливым почерком цитату: «Мы любим трагедию. Мы обожаем конфликты. Нам нужен Дьявол, а если Дьявола нет, мы создаем его сами». И рядомвырезанная из журнала фотография ее любимой «поющей головы».
Я знаю, что они общаются. Мы почти не видимся, но, когда возвращаюсь домой, такое чувство, что этот придурок везде: пьет мой японский виски, трогает мою шахматную королеву в золотой короне посреди вялотекущей партии на доске, оставляет после себя невидимый след из грязи.
Пока меня физически трахает опухоль в моей голове, этот придурок морально трахает мою жену.
Глава двенадцатая: Полина
Я просыпаюсь очень раноеще нет шести.
Из сна без сновидений вытягивает тянущая боль в пояснице, которая опускается прямо в таз. Еще где-то полчаса пытаюсь лежать в постели, надеясь, что это просто физиологический процесс моего организма: природа запрограммировала женщину таким образом, что ее тело готовится к рождению. Но кто сказал, что это должно быть приятно.
Понемногу вспышки боли сходят на нет, но возвращаются снова, ударяют короткими тупыми импульсами. Словно смазанная лекарствами зубная боль: она никуда не делась, просто теперь колет тупым концом. И каждый приступ поднимает со дна только недавно улегшуюся панику. Словно шторм во внутрь.
Я переодеваюсь в свободный костюм и теплые носки, хоть в доме тепло, несмотря на дождливый июнь. Если ничего не изменится к обеду, обязательно позвоню Тамаре Сергеевне, потому что она настаивала обязательно держать ее в курсе моего самочувствия и не бояться беспокоить по любому, даже незначительному поводу.
В мессенджере двадцать три сообщения от Глеба. Я борюсь с искушением прочитать их все сразу, поэтому забиваю время утренними хлопотами: привожу в порядок волосы, делаю массаж лица с косметическим маслом, потом просто еще раз пробегаю по списку вещей, которые на всякий случай заранее приготовила для поездки в роддом. Длинный список, который я составила из рекомендаций девочек с форума. Я не собиралась готовиться заранее, но все советовали не затягивать в долгий ящик и сделать это в начале девятого месяца.
Потом заглядываю в смежную с моей комнатутам детская. Последние недели вместе с дизайнером занималась оформлением и в итоге выбрала только третий вариант из предложенных. Голубой цвет для мальчикаэто так банально. Я выбрала мягкие желтые и белые цвета, немного сочного персикового, и собственными руками разрисовала часть одной из стен. Художник я так себе, но эта мысль посетила мою голову, и я не смогла от нее отделаться. Теперь в комнате Доминика есть стена, верхняя часть которой разрисована безобразными каракулями его ненормальной мамочки, а нижняя полностью оставлена под его детское творчество. Когда это еще будет, но зато у моего сына будет целая стена для первых рисунков.
Мне нравится, слышу сзади голос Адама и инстинктивно роняю телефон в глубокий карман спортивной кофты.
Я надеялась, что он уже уехал в аэропорт и не потрудилась приготовить хотя бы номинальную прощальную речь. На ум ничего не лезет, только мысли о том, что я больше никогда не позволю себе бестолковую слабость. Даже сейчас, когда новый укол боли растекается судорогами по пояснице, контролирую каждую мышку на лице. Я тоже умею быть Снежной королевой.
Я приеду в пятницу, говорит Адам.
Мысленно считаюнеделя. Слава богу. Целую неделю мне не придется играть с ним в кошки-мышки, и весь дом будет в моем распоряжении. Целую неделею я не буду прятать телефон, боясь, что Адам увидит переписку с Глебом, даже если вся она состоит из сотни его сообщений, фото, звуковых посланий и моих редких «ответов» смайликами. Мы переписываемся уже несколько недель, но за все время я не написала ему ни единого слова.
Полина, нам нужно поговорить.
Сейчас? слишком очевидно паникую я.
Да, сейчас.
Повернуться к нему лицом так невыносимо трудно, словно мое телозаржавевший в гайке болт. Приходится напомнить себе, что этот мужчина фактически меня купил и ничего не просит взамен, давая так много, что мне уже просто не хочется брать. Он имеет полное право говорить со мной не когда мне захочется, а когда он посчитает нужным. И говорить лицом к лицу.
«Ну и в какую это деловую поездку ты собрался в таком виде?»мысленно иронизирую я.
Впервые вижу его не в костюме. И даже не в туфлях. На нем простые черные джинсы, белый свитер мелкой вязки, белые кеды. Адам даже убрал волосы со лба, собрав их в маленький хвостик на затылке. Неизменны в его образе только две вещи: те самые «скелетоны» и обручальное кольцо. Странно, что Ира до сих пор не убедила его снять этот бесполезный аксессуар.
Знаю, что он может взять с собой пару костюмов, но почему-то воображение рисует их с Ирой, гуляющими по Елисейским полям или целующимися на Пикадили.
Я оставил кое-какие распоряжения адвокатам.
Какие распоряжения? настораживаюсь я. Неужели моя сестра потратила силы вовсе не на то, чтобы убедить его снять кольцо? Неужели те его слова были просто ширмой, хорошо сыгранной ложью, усыпившей мою бдительность?
Это просто формальности. Он хмурится и трет лицо ладонью, безуспешно пытаясь разгладить морщины между бровями. Завещание.
Что?
Завещание на случай, если со мной что-то случится. Это давно пора было сделать, но у меня не было никого, кому бы я мог все передать. Теперь есть ты и будет Доминик. И
Я выбрасываю вперед руку, останавливая его на полуслове. В груди закипает негодование, от которого мне никак не защититься, потому что все силы, моральные и физические, ушли на преодоление болезненных спазмов.
Я не хочу говорить о твоем завещании, Адам. Получается грубо, потому что фразу раскалывает прострел в пояснице, от которого перед глазами вскипают черные круги. Если я сейчас замолчу, он подумает, что я опять привлекаю его внимание, выпрашиваю жалость. И снова с ног до головы окатит безразличным взглядом. А ведь я еще от прошлого не отмылась. У Доминика будет отец, который когда-то толкнет пафосную речь на его свадьбеэто твоя программа минимум.
А программа максимум?
У меня нет никакой программы максимум, потому что я не знаю, что будет с моей жизнью. Могу запросто представить жизнь своего еще не рожденного сына до самой его свадьбы, но ничего не знаю о самой себе. Я просто белый мазок на белом же холсте: я существую, но, если меня стереть, ничья жизнь не изменится.
Ты едешь с ней, да? Господи, я ведь не собиралась спрашивать, мне плевать, совершенно плевать! Еще не поздно все переиграть, придумать вранье о том, что я имею в виду вовсе не свою сестру, а его похожую на тень помощницу. Главное проглотить вот эту кислую иронию, котораяхоть умри! застряла где-то на корне языка.
Если хочешь что-то мне сказать, Полина, ты имеешь полное право сказать это без выкрутасов на виражах. Так что давай, спрашивай. Он делает приглашающий жест и прячет руки в задние карманы джинсов.
«Пожалуйста, не уезжай, мысленно плачу я. Мне страшно, Адам. Пожалуйста, не уезжай. Мне почему-то так страшно оставаться одной»
Я не буду плакать. Никогда. Не при нем.
Хорошо съездить, Адам, говорю я, проходя мимо него к двери.
Только напоследок позволяю себе каплю слабостис шумом вдохнуть его запах. Скоро у меня не останется даже этого.
Но Адам уезжает, и я еще несколько часов прячусь в комнате от внезапного приступа панической атаки. От нее не спрятаться за ободряющими фантазиями, не защититься безмятежным сном. Я готова поверить в то, что обещанный конец света, наконец, наступил, и происходит он локальновнутри меня, разрушая то немногое, что осталось от моей смелости.
В три часа дня, после того, как я почти в истерике описываю по телефону все симптомы, Тамара Сергеевна сосредоточенно говорит в трубку:
Полина, у тебя начались схватки.
На три недели раньше срока.
Меня словно переворачивают с ног на голову и окунают в ледяную воду. Полностью, до самого горла, так, что не остается ни шанса на глоток воздуха. Обхватываю шею руками, пытаюсь выдохнуть или вдохнуть, но это жалкие крохи кислорода. Мелочь, ничтожная порция, чтобы я не свалилась замертво.
Мой мозг понимает, что это просто паника. Что я могу справиться сама, главное отыскать в ситуации рациональное звено, точку опоры, яркий оранжевый буек на поверхности бушующего моря, которое одну за другой сокрушает волны мне на голову.
Мой маленький Доминик решил появится на свет раньше срока. Ему уже тридцать семь недель и на этом сроке риск осложнений от недоношенности не так велик, чтобы впадать в панику.
Это моя мантра на ближайшие пять минут. Повторяю заветные слова, словно молитву, потому что не знаю других, чтобы попросить у бога пощадить меня и моего малыша. Я не знаю даже «Отче наш». И в полной тишине чудится строгий голос Всевышнего: «Пожинай, что посеяла». Отмахиваюсь от него, ковыляю в ванну и откручиваю до упора вентиль холодной воды. Сую обе ладони под тугую струю. Понемногу вода становится такой ледяной, что пальцы деревенеют, перестают дрожат, и по венам течет холодная тишина.
Я знаю, что это ненадолго. Знаю, что паника вернется снова, но по крайней мере я украла у нее минут тридцать, чтобы добраться до больницы.
Водитель совершает настоящее чудо, добираясь до клиники меньше, чем за двадцать минут. Кажется, по пути нарушает все возможные правила дорожного движения, но у меня ни на минуту не возникает мысль, что он может по неосторожности угробить нас в аварии. Я просто знаю, что Адам бы не доверил жизнь своего еще не рожденного сына дилетанту.
Тамара Сергеевна уже стоит на крыльце и бросается навстречу, как только я выхожу из машины. Я еще хочу держатся, пытаюсь договориться с собственными страхами, но беспомощна против их количества. Из каждого темного уголка души уже раздается настороженный рык и шакалье тявканье.
Тридцать семь недель, бормочу сухими губами, цепляясь в руку своего врача. Это ведь все равно очень рано, да?
Полина, твой ребенок лежит правильно, количество вод в норме, успокаивает она. Да, это на три недели раньше, чем нужно, но нет повода для паники.
Она оглядывает что-то позади меня, бросает немного удивленный взгляд на водителя, который несет все мои вещи.
Адам
уехал, резко заканчиваю за нее я. У него очень много работы. Я справлюсь сама, мне не нужна нянька.
Это все вранье. От первого до последнего словациничная ложь без просвета, через который пробился бы хоть лучик правды. Как, впрочем, и вся моя жизнь.
Глава тринадцатая: Полина
Меня устраивают в огромную светлую палату. В ней так много места, что можно кататься на велосипеде. Окна на две стороны, и в каждом из них дождь. В палате суетится медсестра, показывает, рассказывает, живо интересуется, не нужно ли мне чего. А я только качаю головой, как китайский болванчик, и не могу связать пары слов, чтобы попросить просто оставить меня в покое.
Вот звонок, девчушка показывает на кнопку в перилах кровати, нажмите сюдаи я сразу прибегу. Через пять минут вернусь, обещает девчушка, стоя в дверях. Проведу в смотровую.
Когда дверь закрывается, я грузно опадаю на постель, завожу обе руки за спину и отчаянно тру крестец. Периоды расслабления все еще больше периодов боли, но, когда приходит схватка, кажется, что у меня немеет все тело ниже пояса. Может быть, так не должно быть? Может быть, меня парализует?
В голове проносятся образы, где я, запущенная и замученная, не нужная никому, даже самой себе, выпрашиваю милостыню в подземке. Знаю, что это глупость, но если отодвинуть фон, то вот онаправда моей жизни. Если со мной что-то случится, кому я буду нужна? Мама давно лежит в могиле, и даже если я буду ежедневно поливать слезами гранитную плиту, она все равно не воскреснет, не обнимет, не погладит по голове и не пожалеет свою «запутавшуюся стрекозу». Отец умер, когда я была совсем маленькой, я даже не знаю человека, на которого похожа. У меня нет ни близких подруг, ни приятельниц. Мне некому рассылать сообщения с новостью о том, что скоро я стану мамой самого лучшего ребенка на свете.
У меня есть только мой деловой партнер, которому точно не до того, чтобы вытирать сопли раскисшему инкубатору его ребенка.
Я достаю телефон, без сожаления, не читая, удаляю все пятьдесят три непрочитанных сообщения от Глеба. Мне все равно, что за чушь он там написал, даже если это слова его новой песни или фотографии из спортивного зала.
Я нахожу в телефоне номер Иры.
Она поехала с ним? Они сейчас вместе?
Дверь приоткрывается, в плате снова появляется медсестра и говорит, что пора идти на осмотр.
Реальность бьет меня, стоит выйти за дверь. Бьет так сильно, что я шлепаю ладонью по стене в поисках опоры. Это парочка: молодая женщина с роскошными белыми волосами и внешностью, о которой в пору сказатьнастоящая аристократка. И парень, ростом как раз под стать моему Адаму. Только весь брутальный, в татуировках и с пирсингом, который невозможно не заметить. Они просто идут мне навстречу: в обнимку, как положено будущим родителям. Вижу, что красавица морщится, узнаю в ее мимике собственную боль от схваток и, когда мы встречаемся взглядами, она понимающе чуть-чуть склоняет голову.
Моему Адаму?
До крови на языке прикусываю нижнюю губу и медленно ковыляю прочь, надеясь, что не встречу их на обратном пути.
Я не плачу. Я не умею плакать и сегодня не тот день, когда нужно учиться.
Тамара Сергеевна долго и тщательно осматривает меня, спрашивает, с каким интервалом проходят схватки, делает записи в карту.
С ребенком все хорошо? спрашиваю я, сбиваясь с дыхания после очередных спазмов.
Она кивает, подходит ближе, участливо гладит по руке.
Полина, позвонить кому-то?
Нет.
Отвечаю слишком быстро, слишком очевидно впадаю в панику от простого вопроса. Страшно представить, насколько жалкой я выгляжу. Поэтому быстро, пока еще в состоянии контролировать собственный голос, спрашиваю:
Когда родится ребенок?
Ожидаю услышать срок в пару часов, но Тамара Сергеевна уклончиво говорит: «Ночью».
Несколько часов я еще пытаюсь держать себя в руках: хожу по палате, занимая мысли повторением английской грамматики. После свадьбы у меня не было шанса попрактиковаться. Почти хочу найти огрехи в своих знаниях, занять себя восстановлением белых пятен, но моя память работает, как часы, и этот спасательный круг громко лопается, чтобы швырнуть меня прямо навстречу рычащей волне.
Я все время проверяю телефон, даю себе обещание, что, если Адам напишет, я обязательно покаюсь во всем вранье, скажу, что ни разу по-настоящему не хотела быть в этот день одна. Обещание дается легко, потому что Адам никогда не писал мне, и не звонил. Потому что для нашего «идеального брака» всегда было достаточно обмена короткими фразами по существу. Потому что в эту минуту я понятия не имею, где мой муж, но до сих пор чувствую его запах.
Когда за окнами темнеет, и палата наполняется теплым ламповым светом, я чувствую себя корабликом, который до последнего боролся со стихией, но все-таки идет ко дну. Вскрываю последнюю порцию силы и трачу ее на то, чтобы гладить живот, успокаивая Доминика детскими сказками. В голове так много всего намешано, что я окончательно ломаюсь после того, как «Колобок» подходит к трагической развязке.
Я не плачу, нет.
Это истерика, которая заставляет кусать собственные ладони, лишь бы не закричать.
Я в абсолютном вакууме: погружаюсь в безысходность, где поджидают острые пики совершенных ошибок.
Вряд ли в том, что именно в эту минуту я звоню Ире, есть что-то рациональное. Абсолютно уверена, что она не ответит, потому что у нее на этой земле куда более важная миссия, чем утешать недостойную сестру: она любит моего мужа.