Разжимаю пальцы и вытряхиваю безвольную руку Киры. Краем глаза замечаю, как Кира прячет руку за спину, морщиться от красного браслета на кожеследа моего неласкового приветствия.
Увижу тебя здесь еще хоть раззакопаю рядом, обещаю ни капли не лукавя.
Худая бледная дрянь улыбается? Она это серьезно? Вот так, словно я пообещал задарить ее радужными пони, улыбается?!
Так иди за лопатой, Эл, отвечает Кира. Совершенно, блядь, потерявшая страх Кира.
Вырой могилу. На будущее. Чтобы потом не заморачиваться.
Эл. Она назвала меня Эл. Своим поганым блядским ртом, словно имеет на это гребаное моральное право.
И я снова быстрее, чем она: сжимаю ее щеки пальцами, вдавливаю внутрь, до упора, до зубов, так, что зеленые глаза становятся влажными от слез.
Как ты меня назвала? Ну-ка, повтори.
Я-тебя-не-боюсь-Эл, говорит она по словам, словно для умалишенного.
И я правда не знаю, почему до сих пор позволяю ей дышать.
Пальцы разжимаются и этот жест совершенно точно не в зоне моего контроля. Просто в голове будто вспыхивает огромный стоп-сигнал, который предупреждает, что эта маленькая тварь снова влезла мне под шкуру и достала то, что давно отболело.
Разбередила, как рой дикий ос, вот только в своей слепой злобе они набросились не на своего обидчика, а на первого, ко повернулся под рукуна меня самого. И кажется, что злость течет по венам, такой яркий и сильный концентрат, что запросто может заменить кровь. И тогда я стану долбаным злым героем из комикса, мистером Хрен_ты_меня_проведешь_грязнуля.
Кира отступает, и рукавом, как сопливая девчонка, подтирает глаза. Не ревети то хорошо.
Я приехал на свадьбу, кривляюсь в злой усмешке. Она вскидывается, хлопает ресницами, как бестолковая Барби, хоть даже в резиновой кукле сексуальности больше, чем в этом ничтожестве, которое вызывает только два желания: накормить, а потом к херам собачьим пинками вытолкать из нашей жизни. Что, дядя не сказал тебе?
Димаполный дурак. Или нетон осел, кретин и тупица, потому что я предупреждал его, с кем он собирает связаться, а вместо слов благодарности услышал пожелание не совать нос в его жизнь. И нравоучение в его занудном стиле: «Тебе пора взрослеть и учиться прощать».
Надеюсь, дорого любимый дядя, ты по достоинству оценишь, как я послал в жопу твою мудрость. Потому что прощениеэто для тех, кто имеет право на второй шанс, а не для девочек, продающих свою любовь за деньги.
Ты его племянник, пытается держать лицо Кира, но ее с головой выдает дрожащая нижняя губа. Было бы странно, если бы Дима пригласил твою мать и не пригласил тебя.
Это ни разу не странно, это тупо и дерьмово, и воняет тухлятиной и насмешкой, потому что брать тебя в жены из-под покойникаэто отстой, а вот звать на свадьбу брата человека, которого ты убилаэто цинизм.
Почти уверен, что сейчас этот уродливый рот откроется и Кира снова вывалит на меня дерьмо в духе: «Я не виновата!», но что-то видимо изменилась за эти два года, раз она даже не пытается оправдываться. Или моя злость вправила ей мозги и инстинкт самосохранения включил позднее зажигание?
Тебе обязательно все портить, да? вдруг оживает эта бледная моль, и зеленые глаза сверкают, словно криптонит. Снова ворошить прошлое?
А ты думала расслабить булки и жить королевой?
Я по крайней мере не питаюсь чужим страхом, отвечает она с горькой усмешкой.
Ну вот видишь, как легко мы выяснили, что с голоду я не подохну, потому что в моем распоряжении будет вечный генератор.
Она все-таки надламывается: еда заметно опускает плечи, хоть явно пытается удержать голову ровно и сохранить невозмутимое выражение лица. Но мы оба знаем, что со мной у нее это никогда не работало, потому чтотак уж распорядилась судьбая, похоже, единственный, на кого не действует эта ее «я-невинная-овечка-магия». Потому что, после смерти брата, я единственный живой свидетель веселого прошлого этой монашки.
Кира поворачивается и медленно, все еще пытаясь сохранить достоинство, плетется к кладбищенским воротам. А я почему-то смотрю, и смотрю, и смотрю, как выпирающие лопатки чуть не режут тонкую ткань блузки.
И где-то там, в жужжащем улье моих диких ос, наступает полная отрезвляющая тишина.
И я падаю башкой вниз, прямо на острые камни отвращения к самому себе. Потому что это она делает меня таким. Потому что это долбаная Кира-блядь с дотошностью археолога выковыривает и вскрывает мои пороки.
Настроение безнадежно испорчено. Я бреду к машине, по пути пиная траву, словно она виновница всех моих бед, а на языке вертится вопрос, который я так и не успел задать: «Почему ты не дала мне, Кира? Мало заплатил? Боялась испороть карму трахом с братом своего «любимого»?
Мой психолог уверена, что я просто зациклен на тех дверях в прошлое, которые открыл, но не смог закрыть, хоть у меня на этот счет есть другая теория. Поганая, но жизнеспособная, и я уверен, что как только я разыграю последний аккорд этого похоронного марша, все встанет на свои места, и без всякого контроля над гневом и прочей псевдонаучной херни.
Я хотел трахнуть Киру. Кира решила сыграть ва-банк и не дала себя поиметь, вцепившись пиявкой в более легкую добычу. Поэтому, как только я завершу этот гештальт, меня больше не будут задевать ни ее попытки корчить невинность, ни криптонитовые глаза, ни, блядь-пошло-оно-все, худые лопатки, выпирающие, словно рыбьи плавники. Господи, неужели никому не приходило в голову откормить ее хотя бы немного, или это тожечасть ее образа бедной девочки, которой всю жизнь не хватало на хлеб?
Сомневаюсь, что у меня встанет на эту тощую сухую пародию на зрелую телку, но ради такого дела придется постараться.
Постаратьсяи показать любимому дяде, чем его будущая жена занимается с его единственным племянником. Прямо в ЗАГСе, сразу после пафосного: «Согласны ли вы, Дмитрий»
Вот тогда мы все поговорим о прощении и второй щеке. Правда что-то мне подсказывает, что желающих обсудить этот конфуз будет не так уж много.
А Кира
Кира просто сделает рестарт своей жизни и будет искать новый денежный мешок.
Девочки-из-Эскорта не пропадают в суровой рутине будней посудомойки. Но это уже будет чья-то другая история, и чей-то другой геморрой.
Глава четвертая: Кира
Дима начинает названивать, когда я не отвечаю на его звонки. Такое чувство, что поставил телефон на автодозвон и ждет, когда мне надоест сбрасывать, и сдадут нервы.
Но я просто не хочу с ним говорит, потому что слишком взвинчена. Если отвечу сейчасэто будет не попытка поговорить, а просто выброс адреналина и негатива, которыми я под завязку заряжена после встречи с Габриэлем.
Я сажусь за руль, закрываю машину и быстро, отдавая себе отчет во всей глупости ситуации, до упора поднимаю стекло. Руки дрожат и перед глазами до сих пор маячит лицо этого монстра. Если бы он не был где-то там, угрожающе близко, я бы ни за что не села за руль в таком состоянии, но если мы снова столкнемся лбами Я не знаю, что тогда будет. Я сломаюсь?
Нет никого, кто бы помог с ответом на этот вопрос, поэтому лучше не рисковать.
Я просто катаюсь по городу, все время опаздывая на зелены свет светофора, понукаемая сигналами нетерпеливых водителей. Но даже если бы я могла уехать на край света, то и тогда бы не смогла сбежать от прошлого, которое вернулось и напомнило о себе злыми словами Габриэля.
Мне ох, господи, мне просто нужны были деньги. Небольшая сумма, которую я бы заработала за пару недель. Никакого интима, только сопровождение на официальные мероприятия.
И первый же вечер в проклятом агентстве заклеймил меня на всю оставшуюся жизнь.
Рафаэль пообещал, что никогда и никому не скажет, как и где мы познакомились, но Габриэль просто должен был сунуть свой нос в наши отношения, потому что кичился своим правом старшего брата заботиться о благополучии младшего.
И если Дима узнает, вряд ли его порадует перспектива заполучить мину замедленного действия в свою безупречную биографию.
Даже пенять не на кого, потому что во всем от и до виновата только я.
Я должна была все ему рассказать. Сразу расставить все точки над «i» и тогда, скорее всего, мы бы просто разошлись двумя одиночествами. Но, видит бог, он был так сильно мне нужен! И я смалодушничала, поддалась голосу сердца, который нашептывал, что рядом с этим человеком моя жизнь, которую я добровольно положила в гроб Рафаэля, сможет воскреснуть, как феникс из пепла.
Дима ждет меня около ворот. Я паркуюсь черте как, выскальзываю наружу и просто стою, пока он ходит взад-вперед, и его нервозность выдают сжатые в карманах кулаки.
Он реагирует на звук мотора, оглядывается и широким шагом идет ко мне. Ни о чем не спрашивает, просто обнимает ладонями за щеки и крепко прижимается губами к моим губам. А даже не могу наскрести сил, чтобы обнять его в ответ, и проклятые руки безвольно висят вдоль тела, словно веревочные.
Я должен был сказать тебе, безошибочно угадывает он причину моего уничтоженного настроения. Прости, малышка, я должен был, но просто не знал, как это сделать. Надеялся подобрать удачный момент. Габриэль же только вчера прилетел? Где вы успели?
На кладбище, перебиваю я.
Знаю, Дима будет расстроен, потому что в унисон советам моего психолога, утверждает, что эти свидания с мертвецом рушат результаты многодневной терапии.
Но видимо не в этот раз, поэтому что Дима просто прижимает мою голову к своему плечу и шепчет, перебирая пальцами растрепанные волосы:
Хочешь, я пошлю его? Пусть катится в свою Америку.
Мой рот уже открывает для желанного «да!», но в голове мелькают картинки, от которых к горлу подкатывает сухая тошнота. Я точно знаю, что Габриэль все ему расскажет. Он только и ждет, когда я оступлюсь и дам повод разыграть «джокера».
Черта с два он это сделает.
Потому что я сама все расскажу Диме. Обязательно расскажу. Завтра. Или после завтра?
Он же твой единственный племянник, говорю я, сдерживая неуместную иронию. Будет странно, если ты его прогонишь.
Уверена? с сомнением переспрашивает Дима.
Уверена в чем? Что Габриэль не будет меня доставать? Да, уверена, что будет, и нет, не уверена, что совершаю умный поступок, пытаясь переиграть палача на плахе.
Мы больше не увидимся до самой церемонии, озвучиваю то, во что сама же с трудом верю. А один день я смогу его вытерпеть.
Дима отводит меня в дом, усаживает в кресло и ненадолго пропадает в кухне, чтобы вернуться оттуда со стаканом лимонада и нарезанными яблоками. Весело, чтоб подбодрить, ведет бровями, прекрасно зная, что я совершенно и полностью неравнодушна к простым красным яблокам с капелькой терпкости и кислинки. Могу съедать их мешками, как гусеница, и даже не замечаю, что обгрызаю все, до самого хвостика. Поэтому Дима предусмотрительно нарезает их дольками, убирает косточки и тугие пленки, которыми я однажды очень неосторожно подавилась. Так сильно, что пришлось ехать в больницу.
И даже сейчас, когда все почти идеально и я развеяла морок неприятной встречи, в память врезаются слова Рафаэля о том, что яходячие тридцать три несчастья, и за мной нужен глаз да глаз, особенно если я делаю вещи, которыми нормальный человек просто физически не может причинить себе вред.
Можем остаться дома, если хочешь, предлагает Дима, когда я снова некстати кисну в тяжелых воспоминаниях.
Я хочу, очень хочу, потому что наизнанку выворачивает от мысли, что придется сидеть в компании малознакомых людей, слушать их шутки, улыбаться и говорить что-то в ответ. Но у Димы своя жизнь, и в той среде, где он «обитает», есть свои правила, которым нужно подчиняться, чтобы не вывалиться за борт успешной жизни. Все эти обязательные встречи, ужины, необходимость поддерживать видимость хороших отношений с правильными людьмиэто часть него самого, и раз уж я согласилась стать его женой, то нужно, как любит говорить Юля, соответствовать.
Я в порядке, выпью аспирини буду готова поддерживать тебя за столом.
Он не то, чтобы охотно мне верит, потому что какое-то время изучает пытливым взглядом, но я скрепляю свое согласие поцелуем, и Дима охотно перебирается ко мне на диван. Обнимает, нежно и ласково, подбирается, словно Гензель к Сахарному домику, прислушивается, будут ли уместны его поглаживания пониже спины.
В какой-то момент мне даже хочется, чтобы он опустил ладони еще ниже, чтобы эти руки стали капельку сильнее, обозначились на ягодицах хотя бы временными отпечатками. Поэтому тянусь к нему, прижимаясь боком, осторожно поглаживая его грудь через дорогую рубашку. Он всегда подтянут, хорошо одет и пахнет хозяином жизни, и мне по душе такая гремучая смесь, потому что, вопреки всему, она обещает защиту, а не разрушение. И я больше никогда не соглашусь на что-то другое. Поэтому и собираюсь стать его женой, чтобы спрятаться от мира мужчин в неприступной башне брака.
И когда Дима откликается на мою мольбу, и пытается разжать мои губы поцелуем, что- то резко, ошеломительно меняется. Даже не понимаю что, но воздух вокруг будто наполняется разряженным кислородом, и каждый вдох внезапно насквозь пропитан совсем другим запахом, и эти стоны мне в губыони чужие.
Распахиваю глазаи взгляд хищника пронзает меня до самого затылка. Боль такая нестерпимая, что хочется плакать, но глаза сухие от страха.
Габриэль?
Он насмехается, хватает меня за щеки и грубо раскрывает рот, как будто ярыба, проглотившая его хитрую наживку, которую он достанет даже из желудка, и плевать, если порвет легкие и гортань. Я физически ощущаю, как он тянет, водит и морит, и вместе с отравленным поцелуем разрывает меня изнутри. И с упоением глотает губами мои жалкие попытки его остановить.
Нет! Я пинаю его ногами и смотрю в ошалелые глаза Димы, которого только что чуть не столкнула с дивана.
Кира, я Прости, черт. Он потирает переносицу, морщится и встает.
Я выдыхаю только когда зона моего личного пространства снова оказывается приятно пустой. Видит бог, я хочу его полюбить, хочу дать ему то, что он заслуживает, потому что ни один мужчина на свете не сделал бы для меня столько, сколько сделала он. Но каждый раз, когда мы пытаемся сблизиться, что-то происходит. Мы словно два грызуна в пластиковых шарах: бьемся друг об друга, делая вид, что это достаточная степень физической близости и нас все вполне устраивает. Но на деле все куда сложнее.
Тем более сегодня, сейчас, потому что этот порыв был порождением ненависти и страха, а никак не любви. И потому что в этот короткий импульс, в долю секунды, достаточную для рождения Частицы всего, я чувствовала себя живой.
Я не тороплю тебя, хорошо? Дима ищет в моем лице признаки прощения, а я несусь к нему, чтобы спрятать голову на плече.
Потому что он может увидеть там то, от чего мои внутренности скручиваются узлом, а душа наполняется ненавистью, только на этот разк себе самой.
Мой психолог говорит, что это пожар наполнил меня тягой к саморазрушению. И впервые за два года я не могу ничего противопоставить его словам, потому что любая нормальная женщина на моем месте давно бы сбежала от Ангела смерти, а я, вопреки здравому смыслу, надеюсь уйти от него живой.
Мне просто нужно немного полежать, говорю сбивчиво, путаясь в словах, потому что собиралась отделаться усталостью после лекций, но в последний момент вспомнила, что вместе с подругами сбежала после второй пары.
И мое неуклюжее вранье кажется настолько очевидным, что я поскорее иду к лестнице, чтобы не оглядываться на человека, которого только что, сама того не желая, оскорбила предназначенным другому поцелуем.
Надеюсь, Габриэль, когда-нибудь ты столкнешься со своим личным чудовищем, и оно сожрет твое поганое сердце, до того, как ты перестанешь дышать.
Глава пятая: Габриэль
Я торчу в гостинице почти безвылазно.
Я, гуляка, блядун и неутомимый трахарь, пять дней кряду выхожу на улицу только, чтобы подцепить какую-то жопастую телку и отжарить ее до пустых яиц. И меня вообще не интересуют их имена, единственное, что имеет значениечтобы девочка была сочной, не заморачивалась по поводу «только рази разбежались», а в кармане не заканчивались «резинки».
Потому что, так уж получилось, что в ту ночь, после нашей с Кирой встречи, я проснулся мокрый и с такой болезненной эрекцией, что хотелось, как оборотню, выть на луну. Я валялся в постели, качался с боку на бок, словно контуженный, окруженный фантомными звуками ее голоса и запахом слез, и ни хера не помогало, пока я не взял себя в кулак.
Кончил. Тупо спустил все в руку, и лежал, уставившись в потолок, не зная, от чего же корчит больше: от того, что сперма стынет на животе липким холодным пятном, или потому, что в последний момент перед этим «ручным» оргазмом, я увидел ее блядские криптонитове глаза. Просто взяли увидел, как будто это она мне отсасывала, и смотрела снизу-вверх, втягивая в горячий рот, так чертовски туго сжимая член щеками, что я хотел сдохнуть в ее поганых губах.