Елена ТрифоненкоПрости, я притворялся
Глава 1. Платон
Даже на крохотном экране домофона было видно, что мама готова заплакать. Она стояла на крыльце, обхватив плечи руками, и как будто мелко тряслась. Ее изящный нос распух, кожа посерела. Наспех собранные в пучок волосы норовили вот-вот рассыпаться по плечам.
Я как-то даже завис, когда увидел ее вот такую. Потом опомнился, чертыхнулся, неуклюже ткнул пальцем в пиликающий домофон. Входная дверь открылась, но мама почему-то не спешила входить.
Ты один, родной? спросила она хрипло, через силу.
Нет, у меня Виктория.
Мама поморщилась, приложив пальцы к вискам, сказала:
Тогда я не буду подниматься. Спустись сам, пожалуйста: есть разговор.
Что-то с папой?
Потом, Платон, все потом. Она казалась такой маленькой и жалкой, что сердце у меня мучительно сжалось.
Я тут же вернулся в спальню, вытащил из шкафа джинсы и футболку. Мне хотелось ускользнуть из квартиры незаметно, но не получилось. Виктория приподнялась над подушкой, взглянула на часы.
Боже, только шесть утра! Кто это был? Куда ты собрался?
Спи! шепнул я и покинул комнату без объяснений.
Минуту спустя я уже оделся и вышел во двор. Мама стояла у крыльца и встревожено озиралась. Она выглядела как шпионка, которая боится, что ее вот-вот рассекретят.
Я торопливо, по привычке, чмокнул ее в щеку.
Что случилось, мам? Рассказывай!
Она не ответила, жестом попросила следовать за ней и пошла вперед.
Вокруг никого не было. У земли стелился тумангустой и холодный. Мама свернула к скверу, начинающемуся сразу за моим домом, прошла метров двести и только потом остановилась, посмотрела на меня. В ее взгляде читались безысходность и отчаяние.
Я в беде, Платон. Вся наша семья в беде. И только ты можешь помочь.
По ее щекам заструились слезы. Мама вытащила из сумочки платоктонкий, почти прозрачный, стала с остервенением тереть лицо.
Я осторожно обнял ее за плечи.
Ну что ты, мама, не надо плакать. Я обязательно все улажу, только объясни толком, что случилось.
Что случилось? Наша жизнь вот-вот пойдет прахомвот что случилось! простонала она, вырываясь. И все из-за меня! Все из-за моей глупости.
Я не понимаю, мамапробормотал я, борясь с подступающим раздражением. Что ты имеешь в виду?
Она опустила глаза и несколько секунд словно собиралась с силами, а потом вдруг призналась:
Двадцать три года назад я совершила ужасное. Я изменила вашему отцу.
Что? Ее признание меня оглушило. Что, прости?
Мать дернулась, как от удара, но почти тут же выплюнула свое признание еще раз:
Да, Платон. Я изменила вашему отцу и всю жизнь ненавижу себя за это.
Я посмотрел на нее внимательней. Мать пьяна? Заболела? То, что она сейчас сказала, просто не могло быть правдой. С самого детства все вокруг меня твердят, что мои родителиидеальная пара. Да я и сам это вижу. Они до сих пор ходят везде держась за руки. До сих пор смотрят друг на друга как влюбленные малолетки.
Но у матери ведь нет смысла мне врать. Нет повода! Да и я уже достаточно пожил на свете, дабы понять, что иногда благополучие лишь картинка.
Я пригладил взъерошенные со сна волосы и постарался быть снисходительным.
Двадцать три года назадэто очень давно, сказал я. Забудь. Главное, что ты сделала выводы и больше никогда
Мама не стала слушать: ей срочно приспичило исповедаться.
Все произошло летом девяносто пятого, сообщила она, и глаза ее сверкнули каким-то нездоровым азартом. Ты гостил у бабушки в Воронеже, а я решила отдохнуть в Сочи. Мы должны были поехать в отпуск вместе с Сашей, но в последний момент твой отец, как всегда, предпочел работу. Я была зла на него за это и, видимо, поэтому позволила себе флиртовать с другим мужчиной. Мама качнулась, тронула рукой куст смородины, растущий у дорожки, оторвала и смяла листик. Он был художником, как-то попросил меня позировать и
Меня чуть не вывернуло. Прямо тамна смородину.
А можно без подробностей? сказал я, делая пару глубоких вдохов, чтобы отогнать тошноту. Я предпочел бы их не знать.
Они, к сожалению, важны, она вздохнула, снова провела платком по лицу. Ведь через девять месяцев после той поездки родился Матвей.
В моей голове словно что-то взорвалось. Настолько сокрушительной оказалась новость.
Подожди, ты хочешь сказать, что мой братсын того тогоя никак не мог подобрать слов для мерзавца, полезшего к чужой жене без всяких душевных метаний.
Да, это так, мать вздохнула. Сначала я сомневалась. Мне хотелось верить, что МатвейСашин. Но с каждым годом сомнений было все меньше. К сожалению, твой брат унаследовал множество черт своего настоящего отца. И его характер.
С ума сойтиМне вдруг стало так противно, будто наступил во что-то липкое и зловонное.
Мать попыталась схватить меня за плечо, но я отшатнулся. Ее рука, протянутая ко мне, упала безжизненной плетью.
Прости, Платон! тихо всхлипнула мама. Я знаю, как это все ужасно звучит!
Ее губы затряслись, а в глазах полыхнула обреченность. Внезапную брезгливость, завладевшую мной, тут же вытеснила жалость. И любовьогромная, всепоглощающая.
Клянусь, я ни с кем не собиралась делиться этой тайной, выпалила мама. Я собиралась унести ее в могилу, но теперь это невозможно.
Почему? Почему невозможно?
Я представил, что станет с отцом, если он все узнает: о предательстве любимой, о Матвее, о лжи, в которой жил десятилетия. В груди защемило. Черт! У отца слабое сердце, он только-только отошел от предынфарктного состояния, и ему противопоказаны любые потрясения.
На мгновение мне захотелось схватить мать за плечи и встряхнуть. Но я справился с подступившим гневом. Сухо спросил:
Почему ты не можешь дальше хранить свою постыдную тайну?
Из-за Матвея.
А он-то тут при чем?
Вчера он выложил на страничке в «Контакте» фотографию с девушкой. Подписал«моя муза».
И что?
Он отметил эту девушку. Ее зовут Мия Пальма. Она дочь того самого художника, с которым я изменила твоему отцу.
Мне понадобилась почти минута, чтобы сообразить, к чему клонит мать. Во рту пересохло.
Ты боишься, что у Матвея и этой девушки отношения?
Мама вздрогнула, едва уловимо мотнула головой.
Я вчера говорила с Матвеем по телефону. Отношений пока нет, но твой брат влюблен и рассчитывает на взаимность. Пока он только добивается расположения Мии, так что у нас еще есть время его остановить. Ее голос окреп, налился металлом. Ты ведь понимаешь, что нельзя допустить отношений между братом и сестрой?
Понимаю. Тебе нужно немедленно поговорить с Матвеем и все ему рассказать.
Я не могу, Платон. Не могу.
Почему?
Как будто ты не знаешь, что твой братидиот! нервно вскрикнула мать. Он немедленно расскажет все Саше. Они же на ножах. Матвей будет рад уязвить отца вскрывшейся правдой. И, конечно, тут же подаст в суд на оспаривание отцовства.
Я не мог с ней не согласиться. Сколько отец и Матвей не разговаривают? Год? Больше? В свое время я невольно стал свидетелем скандала, превратившего их отношения в руины.
В тот день ничего не предвещало беды. Отец немного приболел, потому работал из дома. Я решил завезти ему кое-какие документы на подпись. Как только переступил порог родительского дома, услышал крики. Мать куда-то уехала, и папа решил воспользоваться моментом, чтобы задать Матвею трепку. Они, конечно, и раньше цапались, но в тот раз было что-то фееричное. Казалось, даже стены сотрясаются от криков.
Я поднялся в кабинет отца и попытался разрядить обстановку.
Что за сыр-бор? деловито спросил я. Бейте уже друг другу морды, хватит расходовать лексический запас.
Отец проигнорировал шутку, скривился. Когда я уселся в кресло, он тоже сел и скорбно констатировал:
Твоего брата выперли из университета. Оказывается, в этом семестре он не посетил ни одного семинара, не появился ни на одном экзамене.
Серьезно? я повернулся к Матвею, стоящему у окна с отсутствующим видом. А чего так?
Поверь, у меня были дела поинтересней, ответил брат.
Щенок, безмозглый щенок! Отец демонстративно закатил глаза. Как же я уже задолбался разгребать твои косяки!
Так и не разгребай.
В этот раз не стану. Завтра ты сам поедешь в университет и будешь узнавать, как можно восстановиться.
Не поеду, буркнул брат.
Это еще почему?
Потому что в гробу я видал твой финансово-экономический.
Что?
Отца почти затрясло.
Ой, да ладно! с усмешкой протянул Матвей. Не делай вид, будто для тебя это новость. Мне никогда не нравился факультет, на который ты меня запихал.
Мог бы перевестись. Какого черта ты дотянул до четвертого курса?
Так получилось.
«Так получилось»? переспросил отец. Да ты совсем совесть потерял, да? Я за тебя кучу денег отвалил, связи свои напряг, а у тебя «так получилось»?
Лицо отца пошло пятнами.
Не так уж много денег ты и потратил, попробовал парировать Матвей. По сравнению с твоим годовым доходомэто тьфу. Пылинка.
Да кто ты такой, чтобы мои деньги считать? Отец ударил кулаком по подлокотнику. Пылинка, значит? Ну так верни! Верни мне бабки, в тебя вбаханные.
Да и верну! вспылил Матвей. Верну, не волнуйся.
И когда же?
Скоро.
А конкретней сроки обозначить можно? Голос отца сочился сарказмом. Хоть тебя и выперли из универа, три года ты там проучилсядолжен был хоть какие-то навыки планирования приобрести.
Брат задумался, потом, качнув головой, сказал:
Через год верну, не парься.
Решил устроиться на работу? Отец немного расслабился, откинулся на спинку кресла. Похвально. И куда же вы, ваше сиятельство, решили податься?
Я собираюсь заняться видео. Мне показалось, что в голосе брата плеснулись заискивающие нотки. Он будто в глубине души все же надеялся на отцовское одобрение. Я подыскал себе курсы по съемке и монтажу. Учиться всего полгода, потом сразу начну работать. Буду снимать свадьбы, за это хорошо платят, так что к следующему лету я с тобой рассчитаюсь.
Свадьбы снимать? переспросил ошарашенный папа. А чего не голых девок? Ты же у нас по девкам специалист вроде. Иди уж тогда сразу их снимайбольше заплатят.
Надо будети девок сниму! процедил Матвей с каким-то садистским наслаждением. Зачем отказывать себе в удовольствии?
Отец злобно хрюкнул, потом многозначительно посмотрел на меня.
Слыхал? ехидно спросил он. Вырастили с матерью клоуна.
Желваки у Матвея чуть дернулись, но он совладал с собой. С нарочитым спокойствием ответил:
Лучше смирить, пап. Я буду заниматься видео, даже если тебе это не нравится.
А деньги на курсы где возьмешь? тут же нашел больное место отец.
Матвей замешкался.
Я дам ему деньги на курсы, сказал я, желая, чтобы конфликт был скорее исчерпан.
Да хватит уже его зад прикрывать! рявкнул отец. В двенадцать лет, может, и нормально брать на себя грешки брата, но сейчас-то зачем? Нравится наблюдать, как брат деградирует?
Просто хочу, чтобы вы перестали ругаться.
Пусть эта размазня сначала научится нести ответственность за свои проступки.
Брат поморщился.
Ну и что ты рожу-то кривишь, чучело? прорычал отец. Отвечай давай, где деньги взять собрался на свои гребаные курсы? Заправку обнесешь? Ларек с шаурмой?
Займу у кого-нибудь, буркнул Матвей.
Что? папа явно решил проехаться по нему катком. Побирушкой решил заделаться? Не бывать этому! Я не позволю меня перед людьми позорить.
А чего ты, собственно, раскомандовался? с вызовом спросил Матвей. Думаешь, я буду спрашивать у тебя, как распорядиться своей жизнью?
Будешь! Будешь и спрашивать, и слушать.
Ошибаешься! Матвей распрямил плечи, задрал подбородок. Отныне я плевать хотел на твое мнение. Мне двадцать один. Я уже достаточно взрослый, чтобы самому принимать решения.
Ах, вон оно что! Решил во взрослого дядьку поиграть? папа усмехнулся. Ну так и убирайся вон из моего дома, раз такой самостоятельный стал.
И уберусь.
Немедленно!
Глаза Матвея почернели от смятения и злости. Отца же понесло.
И зачем я тебя только от армии отмазал, а? процедил он, глядя на Матвея с таким презрением, что даже я поежился. Надо было тебя в казарму, в строй. Пусть бы люди в погонах сделали из тебя человека, раз у меня не получилось.
У меня вообще-то плоскостопие, напомнил брат, злобно сверкая глазами, меня бы и без твоих бабок не взяли.
Взяли бы, дорогой! Еще как взяли. Они даже таких слюнтяев, как ты, берут.
Можешь не утруждать себя оскорблениями: я и так в курсе, как низко ты обо мне думаешь.
Я по делам сужу, сынок. По делам.
Тогда не стану тебя больше нервировать, сказал Матвей, развернулся и спокойно вышел из гостиной. А через пару секунд входная дверь хлопнула так, что дом содрогнулся.
Он уже завтра обратно прибежит, с сомнением пробормотал папа. Он же сам по себе вообще ничего не может. Погудит с друзьями и притащится. Надо позвонить в университет, узнать, что там и как.
Я пожал плечами. Вообще, я впервые видел, чтобы Матвей скандалил. Обычно он предпочитал «обтекать».
Несколько минут отец сидел неподвижно, а потом спросил, зачем я приехал. Я подал ему документы. Он раскрыл папку и замер.
Что? спросил я. Что-то не так?
Отец побелел, тяжело задышал, а потом каким-то вымученным движением начал растирать ладонью грудь.
Пап, ты чего?
Набери Федору, попросил он одними губами. Что-то с сердцем.
Федорнаш семейный врач. Он был у нас минут через десять после того, как я ему позвонил. Едва взглянув на папу, он вызвал скорую. Отца увезли в больницу, поставив ему предынфарктное состояние.
А Матвей не вернулся. Ни на следующий день, ни через пару суток. Спустя примерно неделю после скандала я смог до него дозвониться, сказал, что папа в больнице.
Мне плевать, безжизненным голосом отозвался брат. Плевать на этого тупого урода.
А потом он просто повесил трубку.
Мама часто говорила, что Матвей у нас творческая личность, но папа неизменно пропускал ее слова мимо ушей. В роду Беркутовых творческих отродясь не бывало, потому папа предпочитал считать Матвея обыкновенным раздолбаем. За глаза он даже называл его «мамин сладкий пирожочек». И причитал, что не знает, как вырастить из пирожочка нормального мужика.
Почему с тобой у меня никогда проблем не было? частенько вопрошал отец после очередной выходки Матвея. Почему ты получился нормальным, а оннет, хотя я воспитывал вас одинаково?
Я неизменно пожимал плечами и пытался найти у брата «сильные стороны». На самом деле, это было лицемерием. Поведение Матвея я тоже почти никогда не одобрял. Мы с ним были из разных миров.
Я с детства считался гордостью семьи: хорошо учился, пару раз побеждал в городских олимпиадах по математике. Дружил со спортом. Матвей же имел совсем другие интересы. К примеру, в четырнадцать лет он потратил месяц на то, чтобы расшить себе куртку крышечками от пивных бутылок. С мамой случилась истерика, когда брат попытался взять эту куртку в наше турне по Франции. Куртка отправилась на помойку, а брат в качестве протеста побрился на лысо.
В пятнадцать Матвей сам набил себе огромную татуху на руке. Ее обнаружила бабушка, ворвавшись однажды без стука в комнату внука. В тот раз бабуля заодно узнала, что Матвей вовсю срисовывает девушек с порнографического журнала. От пережитого потрясения бабушка чуть к праотцам не отправилась раньше времени. А потом она еще год пыталась при случае умыть внучка святой водой.
В шестнадцать Матвея привели домой полицейские. Оказалось, он нарисовал граффити на стене дома какой-то шишки. Родители «попали» на десятки тысяч. Полицейские, кстати, показали нам фото Матвеевых художеств. Я еще тогда подумал: а ничего так, красиво получилось.
Оканчивая школу, брат никак не мог выбрать профессию и просил дать ему год для того, чтобы определиться. Отец же уперся рогом: нет, нет и нет! Он испугался, что за двенадцать месяцев Матвей спутается с плохой компанией, подсядет на наркотики и обрюхатит какую-нибудь молоденькую уборщицу, только-только приехавшую из Узбекистана. И даже то, что брат плохо сдал ЕГЭ, папашу не остановило. Поистерив пару дней, он тут же раскошелился на платное обучение.
Черт! Вот зачем он это сделал? Сейчас, благодаря открывшимся фактам, мне отчетливо видно, что брату нужно было совсем другое. Вот только прошлое уже не переписать.