Какой неловкий момент. Даже я не знаю, где ближайшая синагога.
Дай-ка подумать, отвечает Эйб. В Парк-Сити есть синагога Хар Шалом
Это слишком далеко, будто решив, что нам это не подходит, отвечает Дэн и качает головой.
Согласен. А в Солт-Лейк-Сити есть несколько
Решаю пресечь эти рассуждения в зародыше.
Вообще-то, нет, сэр, я смотрю сначала на Дэна, а потом и на Эйба. Я бы сказал, что сейчас мои родители скорее агностики, хотя мама принадлежала к Церкви СПД. Да и папа больше не еврей.
Боже, что я сейчас сказал?
Над столом повисает тишина. Я даже не могу сказать, какая из этих двух фраз прозвучала хуже: что мама в прошлом принадлежала к Церкви СПД или что я так небрежно разглагольствую об утрате веры.
Молчание нарушает Себастьян.
Я не знал, что твоя мама ходила в церковь СПД.
Ага. Она родом из Солт-Лейк-Сити.
Его брови сошлись на переносице, а уголки губ слегка опустились.
О, это значит, что твои родственники из местных! радостно восклицает его мама. Ты с ними видишься?
Мои бабушка с дедушкой сейчас живут в Спокане, говорю я. И предусмотрительно решаю не упоминать, что за все свои восемнадцать лет я ни разу с ними не встречался, за что мысленно пожимаю себе руку. Но это означает, что за ртом следить я не успеваю, поэтому оттуда вылетает:Но в Солт-Лейк-Сити живет моя тетя со своей женой. Как минимум раз в месяц мы с ними видимся.
Неловкое ерзанье на стульяхэто единственный звук, раздающийся в столовой.
Боже мой, а что я ляпнул сейчас?
Себастьян пинает меня под столом. Когда я смотрю на него, то вижу, как он сдерживается, чтобы не засмеяться. А меня несет все дальше и дальше:
К нам часто приезжает моя бабушка по папе. У них в семье четверо детей, так что родственников у нас очень много.
Я беру стакан и делаю большой глоток, чтобы заткнуть свой болтливый рот. Но когда проглатываю, снова не могу удержаться:
Бабуля правда регулярно посещает синагогу. Она очень верующая. И очень духовная.
Себастьян снова толкает пяткой мою ногу. Уверен, чтобы я уже успокоился, потому как мне не нужно, наверное, быть связанным с какой-либо религией, чтобы меня здесь приняли. Кто знает. Но мое первое ощущение было именно таким. Все они такие собранные. Аккуратно едят, кладут салфетки на колени. Вежливо просят что-нибудь передать и говорят маме комплименты за приготовленные блюда. Впечатляет, с какой идеальной осанкой все сидят за столом. Ичто еще важнеепосле моего упоминания про Эмили и прошлое родителей дедушка с бабушкой Себастьяна не расспрашивают меня, а изящно переводят разговор на другую темуинтересуются об учителях и грядущих спортивных мероприятиях, закрыв глаза на мой нескончаемый словесный понос. Время от времени родители напоминают детям не ставить локти на стол (я тут же убираю свои), не увлекаться с солью и доесть овощи, прежде чем просить еще хлеба.
Все разговоры такие чинные, а темы такие безопасные.
Моя семья по сравнению с ними кажется кучкой дикарей. Нет, мы, конечно, не чурбаны неотесанные, но мама известна своей способностью рявкнуть на Хейли за столом: «А ну, кончай трещать!», а папа пару раз забирал тарелку и уходил в гостиную, чтобы не выслушивать наши с Хейли препирательства. Но еще больше нас отличает близость, которую я сейчас особенно остро осознаю, когда сижу за столом с этими приятными, но безропотными незнакомцами. Не отрываясь от спагетти с фрикадельками, семья Скотт ведет серьезные разговоры о том, каково этобыть бисексуалом. А уплетая бабушкин кугель, Хейли однажды поинтересовалась, можно ли заразиться СПИДом во время минета. Я был в ужасе, но родители без колебаний ей тут же ответили. Вспомнив это сейчас, я даже не сомневаюсь, что если к нам на ужин однажды придет Себастьян, он не уйдет домой без наклейки с мотивирующей фразой.
Возможно, такие разговоры за столомза минусом обсуждений минетов, проходят и у Бразеров, только без посторонних, но я почему-то сомневаюсь. Понимая, что мои родители, скорее всего, расспросили бы Себастьяна поподробнее, чтобы лучше понять его и его семью, я не особо удивлен, что никто не задал вопрос, почему моя мама больше не имеет отношения к мормонам, а папа не ходит в синагогу. Это нелегкие разговоры, а я всего лишь случайно появившаяся у их стада овца, и, по всей видимости, появившаяся на время. А это ведь дом епископа. Счастье-счастье, радость-радостьпомните? Все показывают себя с наилучшей стороны, и любопытствовать или заставлять меня чувствовать себя некомфортно никто не станет. Это назовут невежливостью. А судя по моему опыту, мормоны очень и очень вежливые. Как и Себастьян.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Когда прихожу домой, вижу ждущих меня маму с папой. Они сидят с напряженными улыбками на лицах, а перед ними стоит успевший остыть чай.
Конечно же, я не стал им врать, почему буду ужинать не дома, но все равно это было нелегко. Они стояли на крыльце и молча смотрели мне вслед. Честное слово, у меня было такое ощущение, будто я что-то украл.
Ну и? похлопав по стоящему рядом с ним стулу, интересуется папа.
Стул скрежещет по плиточному полу, от чего мы морщимся. Сам не знаю, почему, но этот неприятный звук меня смешит, поскольку момент и так уже чересчур напряженныйя вернулся с ужина в доме епископа, в чьего сына я вроде как влюблен, и мои родители все это решительно не одобряют, а этот скрежет только добавил драмы.
У родителей есть свой тайный язык: едва глянув друг на друга, они достигают взаимопонимания. Я пытаюсь подавить рвущийся наружу истерический смех.
Извини, шлепнув руками по коленям, я сажусь на стул. В общем. Ужин.
Да. Ужин, повторяет мама.
Все прошло хорошо. Кажется.
Они кивают. И им явно нужны подробности.
Его родные очень милые, я многозначительно округляю глаза. Очень. Милые.
Мамин ответный смешок не особо веселый, а папа по-прежнему выглядит очень обеспокоенным.
Но это не было чем-то вроде свидания, уточняю я. Это же понятно. И это не знакомство с родителями. Обычный ужин.
Они предпочтут познакомиться с его друзьями, особенно если не знают их по церкви, кивает мама.
Несколько секунд я просто смотрю на нее.
Именно это мне сказал Себастьян.
Сам посуди, говорит она. Все, кого они знают, ходят в их церковь. И что, если твой сынособенно если ты местный епископпроводит время с кем-то, к этой церкви не принадлежащим? Ты просто захочешь узнать, все ли нормально.
Тем более что я не нормальныйпо крайней мере, не настолько, как они думают.
Мне заметно, что маме мой ответ не нравится, но взмахом руки она просит меня продолжать. И я рассказываю о том, как прошел вечер и что родители Себастьяна знакомы со школы. Рассказываю, как ляпнул про Эмили и мамино прошлое. Мама морщитсяпотому что подобных ляпов вообще быть не должно. Еще рассказываю, что мы опять обсуждали, хотя и совсем немного, миссию Себастьяна, и мои родители чрезвычайно внимательно слушают до конца.
Я замечаю беспокойство в тонких морщинках на их лицах. Они всерьез боятся, что я в него влюблюсь и что это закончится разбитым сердцемдля меня или для нас обоих.
Значит они тебе понравились? спрашивает папа, не обращая внимания, что мама поворачивается и смотрит на него как на предателя.
Ага. Ну, то есть, не то чтобы они казались своими по духу, но в целом они милые.
Теперь папина очередь поморщиться. Для моих родителей семья значит немало, особенно для папы, конечно, потому что мамины родные не в счет. Зато папина семья славится почти чрезмерной любовью друг к другу. Например, его мать приезжает к нам жить в течение трех месяцев каждый год, с тех пор как я родился. А поскольку дедушка шесть лет назад умер, ей не нравится оставаться дома одной, да и папе приятней, когда она здесь, под его крышей. После того как погостит у нас, бабушка едет к папиному брату и сестрам в Беркли и Коннектикут соответственно и занимается уже другими внуками.
Возможности оставить у нас бабулю на весь год я был бы только рад. Она классная и остроумная, и привносит в наш дом особый комфорт, который, кажется, нам недоступен, когда нас здесь только четверо. Не поймите меня неправильно, мои родители замечательные, но благодаря бабушке в доме становится теплей и уютней, а за последние два десятка лет, что женаты мои родители, бабушка с мамой сильно сблизились. Папа мечтает о таких же отношениях и с нами, когда сам состарится, и чтобы они были у нас с родителями наших вторых половинок. Честно говоря, мне кажется, папу беспокоит даже больше, чем маму, тот факт, что она больше не говорит о своих родителях.
Все это мелькает на папином лице, пока я говорю, поэтому я кладу руку ему на плечо.
Ты выглядишь напряженным, пап.
Я нечасто вижу, чтобы ты был так заинтересован кем-то, с осторожностью подбирая слова, говорит он. Мы просто беспокоимся, что это не лучший выбор, добавляет папа и отворачивается к окну.
Глубоко вздохнув, я пытаюсь понять, как лучше ответить. Несмотря на то, что он сказал чистую правду, она ощущается наклейкой поверх моих эмоций: ее легко взять и снять. Я знаю, что Себастьян мне не подходит. Знаю, что, скорее всего, мне будет больно. Просто я больше сосредоточен на попытках быть с ним, нежели на стремлении себя защитить.
Поэтому я говорю отцу то, что он, наверное, и хочет услышать:
Это просто увлечение, пап. Он хороший парень, но я уверен, что это скоро пройдет.
На какое-то мгновение папа, кажется, мне верит. Мама тоже хранит молчание. Но когда он обнимает меня и желает спокойной ночи, его объятие крепкое и длится столько же, сколько нужно времени на три глубоких вдоха и выдоха.
Спокойной ночи, ребята, говорю я и бегу вверх по лестнице к себе в комнату.
Сейчас пятница и всего восемь вечера, и я точно буду бодрствовать еще несколько часов. Отем написала, что пошла к Эрику. И я рад, что не чувствую себя виноватым, поскольку снова слился и не пересекся с ней. Шлю ей множество эмодзи баклажанов, на что она отвечает множеством поднятых средних пальцев.
Интересно, обновил ли Себастьян набор смайлов, и что он чувствует, когда видит у себя в телефоне этот грубый жест, и вообщезаметил ли он его и использовал ли его хоть когда-нибудь?
О чем бы я ни думал, все всегда сводится к нему.
***
Мама на пробежке, папа в больнице, а Хейли топает по дому как слон и жалуется, что в субботу утром никто не позаботился о стирке.
Я напоминаю, что руки у нее вроде бы не сломаны.
Она пихает меня в бок.
Я подмышкой зажимаю ее голову, и Хейли визжит как резаная, пытаясь дотянуться до моего лица ногтями и крича «Я тебя ненавижу!» так громко, что сотрясаются стены.
И тут раздается звонок в дверь.
Молодец, засранец, отталкивая меня, говорит она. Соседи вызвали копов.
Я подаюсь вперед, поворачиваю ручку и нацепляю улыбку под названием «Это все она».
Но тут земля перестает вращаться.
Почему-то слово «ошалелый» я считал синонимом «буйный», но на самом деле оно ближе к «ошарашенный, и именно так я себя чувствую, увидев у себя на пороге Себастьяна.
Что зая расплываюсь в широченной улыбке.
Привет, он поднимает левую руку почесать затылок, и под гладкой загорелой кожей напрягается его бицепс.
От чего я превращаюсь в желе.
Извини, говорю я и жестом приглашаю его войти. Ты пришел как раз в разгар убийства.
Себастьян смеется и входит в дом.
Я просто собирался сказатьпосмотрев мне за спину, он улыбается. Могу предположить, что за мной стоит Хейли и стреляет лучами смерти мне в спину. Привет, Хейли.
Привет. А ты кто такой?
Я хочу отшвырнуть ее к стене за подобную грубость, но сдерживаюсь, поскольку ее стервозный вопрос дает понять, что я не болтаю о нем целыми днями.
Это Себастьян.
О. А ты прав. Он секси.
Ну вот так и бывает. В итоге я все равно хочу размазать сестру по стенке.
Усмехнувшись, он протягивает ей руку. К моему ужасу, Хейли смотрит на нее несколько секунд и только потом пожимает. А когда поднимает взгляд на меня, я вздернутой бровью даю понять, что прикончу ее чуть позже. При родителях манеры Хейли были бы безупречны. А когда дома только я, она превращается в первостатейную сволочь.
Поднимешься? спрашиваю я его.
Себастьян смотрит в сторону Хейли, но она уже развернулась и ушла заниматься стиркой, так что он кивает.
А где твои родители?
Мама на пробежке. А папа на работе.
Думаю, он улавливает подтекст. И воздух между нами начинает искрить.
Деревянные ступени скрипят под нашими ногами, а я особенно остро ощущаю присутствие Себастьяна у себя за спиной. Моя комната последняя по коридору, куда мы молча и направляемся. У меня под кожей бурлит кровь.
Мы идем в мою спальню.
Себастьян будет находиться в моей спальне.
Он входит, смотрит по сторонам и, кажется, даже не вздрагивает, когда с тихим щелчком я закрываю за собой дверьнарушив родительское правило. Но минуточку, дело может дойти до поцелуев, а Хейли порядком озверела. Поэтому дверь лучше закрыть.
Значит, это твоя комната, еще раз оглядевшись, говорит Себастьян.
Ага, я тоже смотрю по сторонам, пытаясь взглянуть на обстановку его глазами. Здесь у меня много книг (и ни одной религиозной), несколько наград (в основном по учебе) и фотографий (ни на одной из которых я не держу Библию). Сейчас я рад, что отец заставляет меня держать комнату в чистоте. Кровать заправлена, грязное белье лежит в корзине, а на столе пусто, если не считать ноутбук и
Вот черт.
Себастьян подходит к столу и листает пачку голубых стикеров. Что-либо говорить уже поздно. Я отлично помню, что написано на верхних.
МЫ ПОКИДАЕМ ДРУГ ДРУГА И ПОПАДАЕМ В УЖЕ ЗНАКОМЫЙ ТУПИК.
Я ВООБРАЖАЮ, ЧТО МЕСТО, КУДА ОН ИДЕТ, ЭТО ТИХИЙ СЕМЕЙНЫЙ УЖИН.
СЕКРЕТЫ, БУДТО ПРИЛЕПЛЕННАЯ К НИЗУ СТОЛА ЖВАЧКА.
ОН ПРЕДСТАВЛЯЕТ, ЧТО МЕСТО, КУДА НАПРАВЛЯЮСЬ Я, ЭТО ЧТО-ТО СОВСЕМ ИНОЕ.
В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ: БУЙНЫЙ ХОХОТ, ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНАЯ СВОБОДА.
В ХУДШЕМ СЛУЧАЕ: РУГАТЕЛЬСТВА, НЕЧЕТКО ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГРЕХ.
МОЖЕТ, МНЕ НАЛЬЮТ БОКАЛ ВИНА.
НО ДАЖЕ ЕСЛИ ОН ДУМАЕТ ИМЕННО ОБ ЭТОМ, ТО МЕНЯ НЕ ОСУЖДАЕТ.
НАДЕЮСЬ, КОГДА-НИБУДЬ ОН МЕНЯ ПОЛЮБИТ.
Я ХОЧУ ЦЕЛОВАТЬ ЕГО, И ЦЕЛОВАТЬ, И ЦЕЛОВАТЬ.
Что это?
Э-э-эя подхожу ближе и отклеиваю верхний стикер, будто не уверен в том, что там написано. На самом деле, я более чем уверен, ведь написал это вчера вечером. А-а. Да ничего.
Я считаю до пяти. Потом еще раз до пяти. И еще раз. Все это время мы молча смотрим на стопку голубых стикеров с заметками в моей руке.
Наконец Себастьян их у меня забирает.
Это обо мне?
Я киваю, не глядя на него. У меня в груди творится что-то безумноебудто громко топает стадо взбесившихся животных.
Себастьян кладет руку мне на запястье, затем проводит ей до локтя и мягко тянет меня к себе, чтобы я повернулся и посмотрел на него.
Мне нравится, шепчет он. Но это ведь не войдет в твою новую книгу, правильно?
Я мотаю головой. Ложь номер два.
У тебя есть еще заметки?
Киваю.
Скажи словами, Таннер, хохотнув, просит Себастьян.
У меня есть и еще, но сейчас я кхм пишу кое о чем другом.
Он кивает.
И о чем твоя новая книга?
Повернувшись к окну, я сочиняю на ходу.
Идея та же, но только он не влюбляется в сына епископа.
Я наблюдаю, как до Себастьяна доходит смысл слова «влюбляется». Уголки его губ дергаются.
Ты дашь мне почитать?
Ага, я быстро киваю несколько раз. Как только будет что прочитать, от всего этого мне дурно, но я понимаю, что однажды придется перестать писать о Себастьяне. Нужно будет сочинить что-нибудь еще и дать ему с Фудзитой на вычитку. Знаете, что самое странное? Переставать писать о нем я не хочу. Словно мне необходимо продолжать, до тех пор пока не пойму, чем все это закончится.
Отпустив мою руку, Себастьян подходит к кровати и садится на нее. От этого у меня возникает ощущение, будто мое сердце качает не кровь, а бензин, и в венах вот-вот стартует гонка на максимальное ускорение.
Сегодня мне прислали авторский экземпляр. Я хочу, чтобы ты тоже прочитал мою книгу, ковыряя заусенец, говорит он. Но я беспокоюсь. Вдруг ты решишь, что она ужасная.
Меня больше беспокоит, вдруг я решу, что она потрясающая, и тогда буду еще больше одержим тобой.
Слава богу, Себастьян смеется, как я на то и надеялся.
Я нервничаю.
По поводу выхода книги?
Себастьян кивает.
И ты уже пишешь вторую?
Еще раз кивает.
Контракт на три книги. И мне это очень нравится. У меня такое ощущение, что именно этим я и должен заниматься, Себастьян поднимает голову, и из-за света из окна его глаза похожи на глаза провидца. После прогулки, говорит он, а потом многозначительно кивает мне, будто я мог забыть, о чем речь, я пошел домой и