Я не знаю, что сказать. Не то чтобы я удивлен. Но влечение Одди ко мне всегда было некой теоретической возможностью и никак не причиной для вчерашних действий.
О.
Похоже, это не самый лучший ответ.
Отем начинает накручивать кончик косы на палец, и кожа на нем белеет.
Знаю, ты собираешься сказать, будто воспользовался мной, и думаю отчасти это так. Но за вчерашнее несешь ответственность не ты один. Я не врала тебе, когда сказала, насколько тяжело мне было принять твои отношения с Себастьяном. По нескольким причинам тяжело. Мне кажется, ты их знаешь. И всегда знал.
Ожидая подтверждения своих слов, Отем смотрит на меня, а в моей груди поселяется какое-то неприятное ощущение.
Наверное, именно поэтому я чувствую себя так ужасно, говорю я. Ведь все это фактически и есть определение термина «воспользоваться ситуацией».
Да, пожалуй, отвечает Отем и качает головой, но не все так просто. За последние несколько месяцев наши отношения сильно изменились, и я до сих пор пытаюсь осознать эти перемены. И понять тебя.
Что ты имеешь в виду?
Когда ты рассказал мне о своей бисексуальности Господи, я чувствую себя ужасным человеком, но раз уж между нами секретов больше нет, то мне нужно это сказать. Ладно? я киваю, и Одди, подтянув колени к груди и уперевшись в них подбородком, продолжает. Сначала я тебе не поверила. А еще был момент, когда подумала: «Просто замечательно. То есть теперь мне надо беспокоиться не только из-за девушек, но и из-за парней?». Но потом я решила, что смогу стать той, благодаря кому ты изменишься.
О, снова произношу я, по-прежнему не зная, что ответить. Отем не первая, кто думает, будто бисексуальностьэто выбор, а не твоя суть. Так что винить мне ее не в чем. Тем более сейчас.
Ты был так расстроен, а я Я знаю тебя. И знаю, как ты реагируешь, когда тебе больно. Ты с головой ныряешь в нашу дружбу, потому что онатвое безопасное место. А вчера вечером покусывая губу, Отем несколько секунд обдумывает свои следующие слова. Я сама притянула тебя к себе. Возможно, я тоже воспользовалась тобой и ситуацией.
Одди, нет
Когда ты сказал, что Себастьян тебя не любит, у меня в груди словно сгорел какой-то предохранитель, на глаза Отем наворачиваются слезы, и она мотает головой, пытаясь их сморгнуть. Я была так зла на него. И, что еще хуже, на тебя тоже. Как ты мог позволить ему дать себя обидеть? Ведь все к тому и шло, неужели тебе не было ясно?
Не знаю, почемучестно, понятия не имею, но ее слова меня смешат. И это мой первый искренний смех за прошедшее со вчерашнего разговора с Себастьяном время, которое кажется чуть ли не неделей.
Отем притягивает мою голову себе на плечо.
Иди сюда, придурок.
Я прижимаюсь к ней. От запаха ее шампуня и ощущения руки, лежащей у меня на шее, перед глазами все начинает расплываться от слез, и я тихо всхлипываю.
Прости меня, Одди.
И ты меня прости, шепотом говорит она. Я заставила тебя изменить ему.
Мы с ним расстались.
Сначала все равно должно пройти некоторое время.
Хотел бы я любить тебя так жепризнаюсь я.
Какое-то время Отем ничего не отвечает, и мне кажется, что мои слова вот-вот начнут казаться странными и нелепыми, но этого не происходит.
В ближайшее время случившееся постоянно будет напоминать нам о себе, поцеловав меня в висок, замечает Одди. Что-то подобное, пусть и по другому поводу, ее мама говорила тысячу раз. И сейчас Отем кажется девушкой, которая пытается оставаться рациональной, от чего я сжимаю ее в объятиях еще сильней.
Ты как?
Я чувствую, как она пожимает плечами.
Немного побаливает.
Немного побаливаетповторяю я, пытаясь понять, почему она так сказала.
А потом Отем издает смущенный смешок, и этот звук оставляет у меня на сердце глубокий шрам.
Как?
Как я мог забыть?
Почему это вообще не всплыло в моей голове хотя бы на одну чертову секунду?
У меня в груди будто все разрушилось на куски, и я обессиленно подаюсь вперед.
Одди. Черт возьми.
Она наклоняется и пытается обхватить мое лицо руками.
Танн
Господи боже,чтобы не потерять сознание, я опускаю голову между своих коленей. Ты была девственницей. Я ведь знал. Знал, но
Нет-нет, все в поря
Издав стон, который даже для моих ушей прозвучал жутковато, я мечтаю сдохнуть прямо тут, на диване, но Одди легонько ударяет меня, хватает за руку и поднимает в вертикальное положение.
Приди в себя.
Я чудовище.
Да хватит уже! впервые за все это время Отем выглядит рассерженной. Мы оба были трезвые. Ты был расстроен. Я сидела дома, делала домашнее задание и читала. Была вполне в своем уме. И не под наркотой. Я отлично понимала, что происходит. И хотела этого.
Я закрываю глаза. Вернись хотя бы в состояние статуи, Таннер. И просто послушай, что она говорит.
Ты меня слышишь? спрашивает Одди и трясет меня. Я прекрасно знала, что делала, отдай мне должное! И себе тоже, ведь ты был нежен со мной, и мы предохранялись. Вот что имеет значение.
Я качаю головой. Мои воспоминания совсем обрывочные. По большей части они представляют собой какую-то мешанину из эмоций.
Я хотела, чтобы это был ты, продолжает Отем. Ты мой друг, и согласно несколько извращенной закономерности было вполне логично, чтобы ты стал моим первым. Даже если для этого тебе пришлось на полчаса отвлечься от собственных переживаний, в ответ я фыркаю: на все действительно ушло лишь полчаса. Одди снова меня ударяет, но уже с улыбкой. Я как раз та, с кем тебе полагалось совершить подобную ошибку.
Правда?
Правда, отвечает Одди. В ее начавших блестеть глазах читается ранимость, и мне хочется ударить себя по лицу. Пожалуйста, только не говори, что пожалел. Вот это было бы действительно ужасно.
Я хотел сказатьначинаю я и понимаю, что должен быть откровенным. Даже не знаю, что на самом деле я хотел сказать. Нравится ли мне мысль, что я у тебя первый? Да, Отем улыбается. Но это все равно случилось как-то дерьмово. Такой момент должен быть с
Приподняв бровь, Отем скептически смотрит на меня и ждет, как я закончу свою мысль.
Хм, да, явно не с Эриком, замечаю я. Даже не знаю С кем-то, кого ты любишь. Кто не будет торопиться и сделает все красиво.
«Кто не будет торопиться и сделает все красиво»? переспрашивает она. Ты так хорош, что я понятия не имею, почему Себастьян порвал с тобой.
Звук моего хохота почти сразу же исчезает в наступившей тишине.
Так значит, у нас все в порядке? спустя минуту или две молчания спрашиваю я.
У меняда, запустив руку в свои волосы, отвечает Отем. Ты разговаривал с ним?
Я снова издаю стон. Словно какая-то вымышленная вращающаяся дверь переносит меня из пространства Худший Лучший Друг прямо на территорию Разбитого Сердца и Религиозных Предрассудков. Наваждение какое-то.
Сегодня он приходил извиниться.
Значит, вы все-таки вместе? мне нравится, что ее голос звучит с надеждой.
Нет.
Одди с сочувствием смотрит на меня, и это напоминает о том, с какой легкостью все вчера случилось между нами.
Кажется, она думает о том же. Поэтому убирает руку и зажимает ее между коленями. А я сажусь ровнее.
Думаю, Себастьян просто пытался признать, что он дерьмово себя повел. И как бы мне ни хотелось его возненавидеть, не думаю, что он планировал сделать мне больно.
Не думаю, что он планировал хоть что-то из произошедшего между вами, отзывается Отем.
Я поднимаю голову, чтобы посмотреть ей в глаза.
О чем ты?
Мне кажется, поначалу он был заинтригован. Иногда ты бываешь весьма и весьма очарователен. И, наверное, Себастьян увидел в тебе возможность выпустить что-то внутри себя на свободу, а потом случилось прямо противоположное.
Боже, звучит удручающе.
Это ужасно, что мне его жаль? интересуется Одди. Просто я знаю это чувство, когда тебе больно и кажется, что хорошо больше никогда не будет. Но однажды все изменится. Ты проснешься и почувствуешь, что боль потихоньку начнет стихать. По крайней мере, до тех пор, пока не познакомишься с девушкойили парнем, которая улыбнется тебе, и ты снова почувствуешь себя идиотом.
Все, о чем она говорит, кажется невозможным.
Вся моя книгао нем, говорю я. И Себастьян собирался мне помочь с редактурой, убрать себя и заменить на кого-то еще. Но главы я ему так и не отослал. Время, которое ушло на написание, мне кажется потраченным зря, и я совершенно не понимаю, что теперь делать.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
К сожалению, после разговора с Отем только кажется, что дела в порядке.
Если сейчас в моей жизни существует хоть какой-то порядок.
В среду Отем решила пойти в школу, но из-за случившегося напряжение между нами так никуда и не делось. Когда выходим из машины, и Одди отпускает шуточку насчет моей расстегнутой ширинки, мы оба стыдливо прячем взгляд, пока я неловкими движениями ее застегиваю. А когда идем по коридору и я по привычке обнимаю Отем за плечи, она инстинктивно застывает и только потом расслабляется. У нее это получилось настолько неестественно, что мне почти смешно. Один взгляд на лицо Оддинастороженное, полное надежды и желания наладить наши отношения, и мне хочется крепко ее обнять, но в нас тут же врезаются бегущие по коридору ученики. Похоже, уйдет какое-то время, прежде чем мы запросто сможем позволить себе дружеский физический контакт.
Думаю, это потому, что несмотря на бесчисленные взаимные извинения, нами наконец принят этот факт: мы занимались сексом. Обычно мы многое обсуждаем друг с другом, и если бы речь шла о ком-то другом, я бы пожаловался Одди, что произошедшее изменило наши отношения. Но сейчас это по вполне очевидным причинам проблематично.
С мамой и папой поговорить тоже не могу, потому что не важно, как сильно они меня любят, я совершил нечто такое, в результате чего стану в их глазах совсем другим. Родители знают только то, что я измучен расставанием с Себастьяном.
Мама с удвоенным рвением занялась поисками наклеек на бампер. За последнее время мне на подушку пришли послания от Моргана Фримена, Эллен Дедженерес и Теннесси Уильямса. Сколько бы ни подначивал маму по этому поводу, я не могу отрицать, что все это мне здорово помогает. Мне всегда дышится свободней, когда прихожу домой. И никогда не избегаю маминых объятий. Так что нам не обязательно что-то проговаривать вслух, чтобы мама знала, как я себя чувствую.
До выпускного времени остается все меньше, и это радует и страшит одновременно: я не могу дождаться, когда наконец уеду отсюда, но окончание семестра приближает день сдачи книги, а моя единственная стратегия состоит в том, чтобы показать Фудзите первые двадцать страниц, сказать, что остальное слишком личное, и надеяться на его понимание.
К страху добавляется еще и то, что мы с Отем сглупили и не подали документы в один университет. И в то время как меня приняли в UCLA, в Вашингтонский университет, университет Тафтса и Тулейнский, Отем готовы зачислить в Университет Юты, Йель, университет Райса, Северо-Западный и Орегонский. В итоге она поедет в Йель. А я в UCLA.
Я говорю себе снова и снова: «Отем уедет в Йель. А я в UCLA. Мы будем в разных концах страны».
Друг от друга мы с ней практически не отлипаем. Потому что еще несколько месяцеви настанет пугающий миг расставания и последующей за ним боли. Внутри меня формируется пустота и еще ощущение, что я теряю не просто человека. Я теряю целую эпоху. Мысли слабака, скажете вы? Возможно. Все вокруг заняты успешной сдачей экзаменов. А родители слушают нас и смеются, как будто мы по-прежнему слишком юны и не знаем жизни.
Вероятно, так оно и есть. Хотя нет, кое-что о жизни я знаю.
Знаю, что за прошедшие две недели мои чувства к Себастьяну не притупились. Знаю, что книга, которую я пишу, стала мне врагом и тяжкой рутиной. Она безжалостна и не имеет счастливого конца. Сейчас я понимаю, что был прав, думая, будто начать писать книгу легко. С этим может справиться абсолютно любой. А вот закончить ее практически нереально.
Отем предлагает изменить имена и локации, но я возражаю, что пробовал, и ничего толкового из этого не вышло. «Таненр» тому подтверждением. Тогда она делает новое предложение: мы можем или вместе, или по отдельности переписать книгу полностью. Одди считает, что можно отредактировать рукопись, не устроив Себастьяну аутинг. Но я в этом сомневаюсь.
Оглядываясь назад, я понимаю, что сюжет моей книги до смешного простой: унылая автобиография парня и достойная жалости история его влюбленности. У несчастливой любви миллион причин: расстояние, измена, задетое самолюбие, религия, деньги, болезнь. Чем моя история ценнее других?
По ощущениям она кажется очень важной.
В этом городе мне тяжело дышатьво многих смыслах.
Но голоса одного человека в толпе не слышно.
А когда парень влюбляется в сына епископа, здесь может и не быть какой-то особенной истории, которую непременно должны услышать другие.
***
За последние две недели Себастьян присутствовал на Семинаре всего раз. Фудзита сказал нам, что тот взял небольшой перерыв, чтобы закончить учебный год в университете, и вернется как раз к сдаче книг.
В последний день, когда я видел Себастьяна в классе, он сидел на первой парте рядом с Сабиной и Леви, просматривая их финальные главы. Прядь волос постоянно падала ему на глаза, и непроизвольным жестом он ее откидывал. Рубашка натянулась на спине, демонстрируя карту сокровищупругие мышцы и твердые кости, и напоминая мне, как он выглядел обнаженным. Находиться с ним в одном помещении после нашего расставания было по-настоящему больно. И я поражался, каким образом у меня получалось ощущать почти физическую боль, когда ко мне никто даже не прикасался. В груди, в горлесаднило во всем теле.
Все это время Отем сидела рядом со мной, ссутулившись под грузом чувства вины, и пыталась слушать, как Фудзита рассказывал о техническом редактировании и форматировании текста. Время от времени она посматривала на Себастьяна, а потом на меня, взглядом спрашивая «Ты ему рассказал?»
Но Отем и сама знает ответ. Мне еще только предстоит разговор с Себастьяном, во время которого я все ему расскажу. Ну а пока мы с ним не обменивались ни смс, ни письмами, ни даже записками в папке с главами. Врать не буду: по ощущениям это сродни медленной смерти.
В детстве я видел один фильм, который, вероятно, не предназначался детям моего возраста, но одна сцена запомнилась так сильно, что заставляет содрогаться от страха, стоит ее вспомнить. В ней женщина шла по улице с ребенком, который, вырвавшись от нее, попал под машину. Не знаю, что по сюжету было потом, но в этом моменте мать закричала и попыталась пойти назад, чтобы отменить произошедшее. Она была такой безумной, такой измученной, что на какое-то мгновение ее разум раскололся надвое, и она решила, будто все может изменить.
Я не хочу сравнивать расставание со смертью ребенкая не настолько мелодраматичен, но ощущение беспомощности, когда нет ни единой возможности изменить свою судьбу, настолько туманит мозг, что иногда меня начинает подташнивать. В нашей с Себастьяном ситуации я совершенно беспомощен что-либо изменить.
И ничего не могу сделать, чтобы его вернуть.
Родителям я сказал, что наши чувства сгорели, и в то время как мама с папой всеми силами пытаются меня приободрить, а с Отем мы стараемся вернуть в наши отношения привычную легкость, мое дурное настроение по-прежнему со мной. Я не голоден. Сплю как сурок. И мне плевать на эту дурацкую книгу.
***
Спустя три недели после нашего разрыва и за восемь дней до срока сдачи книги я вижу Себастьяна у себя на крыльце, когда приезжаю домой.
Этим признанием я не горжусь, но едва увидев его, начинаю плакать. Нет, на тротуар, конечно, не падаю, но горло сдавливает, а глаза жжет. Возможно, причина моих слез кроется в страхе, что его приход принесет с собой новую боль. Что Себастьян вдохнет новую жизнь в мои чувства, после чего снова меня покинеткак хорошо выполнивший свою работу миссионер.
Себастьян встает и вытирает ладони о спортивные штаны. Видимо, он приехал сюда сразу после тренировки.
Я прогулял футбол, вместо приветствия говорит он. И так нервничает, что его голос дрожит.
Мой тоже:
Серьезно?
Ага, с неуверенной улыбкой, когда медленно приподнимается только один уголок губ, отвечает Себастьян. То есть мы в состоянии улыбаться друг другу? И это нормально?