Губы Отем, приоткрытые от удивления, оказываются совсем рядом с моими, а потом случается кое-что еще.
И вот так я наломал дров.
И все разрушил.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Я понятия не имею, что делаю. Мне не стоит сейчас здесь находиться. У меня красные глаза и взъерошенные волосы. На мне та же одежда, в которой провел ночь, вот только
а) я кинулся в душ, едва пришел домой,
б) заснуть мне так и не удалось.
Я в диком раздрае.
Пока иду к шкафчику Отем, оглядываю коридор. Обычно Одди хорошо заметна в толпе: ее рыжие волосы как огненная вспышка в море джинсовой одежды спокойных цветов, а голос можно услышать с другого конца школы.
Но ее здесь нет.
Поворачиваю колесико на шкафчике Отем вправо, потом влево, а потом еще раз вправо, открываю дверцу и вижу, что внутри нет ни куртки, ни рюкзака.
Блин.
Раздается звонок, ученики устремляются в классы, и вскоре коридоры пустеют. Ощущая ужас и всплеск адреналина, я стою один посреди коридора и жду, что вот-вот раздастся звук шагов нашего директора. Сейчас мне нужно быть на современной литературевместе с Одди, которая так и не поменяла ее на Шекспира. Я подхожу к классу, заглядываю внутрь и, увидев пустой стул на месте, где сейчас должна сидеть Отем, разворачиваюсь. Лучше разделю вместе с ней участь, которая настигнет нас после этого прогула, но сейчас для спокойного обсуждения Джеймса Фрея и его фальшивых мемуаров я слишком на взводе.
Домой идти тоже не хочу, потому что у папы сегодня выходной. Несмотря на то, что мне в любом случае предстоит разговор с родителями, я пока не готов видеть это их выражение лицакогда одновременно с разочарованием в глазах читается жалость, которое скажет мне, насколько они были уверены в подобном исходе и в том, что случившееся было всего лишь вопросом времени. Хотя я заслуживаю каждое «Мы же тебе говорили», потому что родители во всем оказались правы.
В верхней части лестницы стоит скамейка, находящаяся вне зоны видимости проходящих мимо учителей и идеально подходящая прогульщикам вроде меня, недостаточно умным, чтобы покинуть территорию школы. Сжимая в ладони телефон, какое-то время я молюсь, чтобы меня ждала хоть какая-нибудь новость, когда его включу. Но нет. Никаких уведомлений.
Одди с прошлого вечера не отвечает на звонки. В отчаянии я нахожу номер ее домашнего, записанный рядом с мобильным, и нажимаю кнопку вызова. Спустя два гудка мне отвечают.
Алло?
Добрый день, миссис Грин, сев ровнее, я откашливаюсь. С мамой Отем я общаюсь почти так же часто, как и со своей, но сейчас начинаю дергаться. Рассказала ли ей Отем о произошедшем? Она знает, что я сделал?
Привет, Таннер.
Отем случайно не дома? спрашиваю я и вытираю вспотевшую ладонь о бедро.
На какое-то время в трубке воцаряется молчание, и я понимаю, что не представляю, о чем буду говорить с Отем, если она сейчас подойдет. Сказать, что люблю еепусть и не в том смысле, на который она надеется? Признать, что мы совершили ошибкухотя нет, это я ее совершил, но все равно не хочу терять Одди? Вот только будет ли ей этого достаточно?
Дома. Бедняга проснулась с каким-то жутким расстройством желудка и решила не ходить в школу. Разве она тебе не написала?
Смотрю на зеленую светящуюся табличку с надписью «Выход», а потом зажмуриваюсь. Сегодня ночью я выбрался из кровати Отем и ушел, так ни разу и не обернувшись. А когда наконец собрался с мыслями, на мои звонки, смс и письма по электронной почте она не ответила.
Я тру глаза ладонью.
Видимо, я не заметил.
Мне жаль, Танн. Надеюсь, ты не долго ее сегодня прождал.
Не долго. Она уже проснулась? С ней можно поговорить? мой голос надломлен от отчаяния. Сегодня тест по математике, и я надеялся, что у нее в шкафчике лежат кое-какие записи.
В последний раз, когда я проверяла, она спала. Если хочешь, могу разбудить.
Помедлив, я в итоге отвечаю:
Да нет. Не нужно.
Я сейчас ухожу на работу, но положу под дверь записку. Когда проснется, Отем ее увидит.
Стараясь сохранять голос ровным, я заканчиваю разговор и засовываю телефон в карман.
Спустя какое-то время раздается звонок, коридоры наполняются учениками, потом звучит еще один, и снова становится пусто, но я остаюсь на месте. Даже не знаю, который час.
Наверное, на фоне большого окна я выгляжу сидящей статуей. Сгорбившись и уперев локти в колени, смотрю в пол и стараюсь не двигаться. В голове царит хаос, но пока сижу и не шевелюсь, мысли тоже постепенно начинают успокаиваться.
Мне не трудно признать, что я поступил как мудак и действовал импульсивновпрочем, как и всегда, и что, скорее всего, я растоптал чувства важного для меня человека, пытаясь заглушить боль от своего разбитого сердца. Пока сижу здесь, начинаю представлять, будто меня вырезали из чего-то холодного и бесчувственного. Понятия не имею, действительно ли меня не замечают окружающие, или же они просто понимают, что этого парня лучше оставить в покое, ведь я то и дело вижу ноги проходящих мимо, но не заговаривающих со мной людей.
Пока один из них не останавливается и не зовет меня.
Таннер.
Подняв голову, я вздрагиваю, когда вижу Себастьяна, замершего на лестнице. Он медленно поднимается на одну ступеньку выше, потом еще на одну, в то время как мимо него в обе стороны бегут ученики, надеясь успеть попасть на третий урок до повторного звонка.
Себастьян выглядит паршивовпервые вижу его таким за все время нашего знакомства. Меня осеняет мысль, что сегодня я о нем совсем не думал. Стоит ли ему рассказать про Отем? Пусть он много чего наговорил мне вчера, сейчас Себастьян здесь. Мы все еще вместе или нет?
Ты что тут делаешь? сунув руки в карманы толстовки, он направляется ко мне и останавливается на верхней ступеньке. Я заезжал к тебе домой.
Меня там нет, отвечаю я лишенным эмоций голосом, сам того не желая. Статуя по-прежнему не двигается. Может, я и вправду холодный и бесчувственный.
Ага. По ответу твоего отца я так и понял, Себастьян не виделся с моим отцом с того дня, когда тот прервал нас, войдя ко мне в комнату. Наверное, он тоже сейчас об этом подумал, потому что сильно покраснел.
Ты разговаривал с папой?
Всего минуту. А он милый. Сказал, что ты в школе, Себастьян смотрит себе под ноги. Не знаю, как я сам не догадался.
А разве ты не должен быть сейчас на учебе?
Должен.
Прогуливаешь занятия, значит, я пытаюсь улыбнуться, но получается кривая гримаса. И значит, идеальный Себастьян не такой уж идеальный.
Кажется, мы оба знаем, что я не идеальный.
Я не совсем понимаю, как вести этот разговор. К чему он нас приведет?
Зачем ты пришел сюда?
Не хотел, чтобы произошедшее вчера оставило после себя неприятный осадок.
От одного упоминания вчерашнего дня внутри у меня все ухает куда-то вниз.
Ты имеешь в виду расставание?
Перед глазами возникает лицо Отем, и от того, что мы с ней натворили, меня начинает подташнивать. На полном серьезе ожидая, что сейчас мне станет плохо, я запрокидываю голову и жадно глотаю воздух.
Да, тихо отвечает Себастьян. Уверен, это было ужасно: после того, что ты мне сказал, услышать такое в ответ.
Я опускаю голову и смотрю на него, ощущая, как на глаза наворачиваются слезы. «Что ты мне сказал». А я так хотел, чтобы он произнес это и признал таким образом мои слова и чувства.
Да, признаться тебе в любви и услышать, что мы расстаемся, было ужасно.
Себастьян снова краснеет, и я почти чувствую, какой восторг у него вызывает слышать от меня слова любви. Пусть моя мысль покажется детской, но несправедливо, что он получает удовольствие, в то время как мне стальной проволокой стягивает грудьи каждый раз, когда я говорю ему о своей любви, стягивает все сильней.
Он сглатывает, а затем стискивает челюсть.
Мне очень жаль.
Ему жаль? Я хочу рассказать Себастьяну, что натворилведь это почти измена, но сомневаюсь в своем умении найти правильные слова и не разрыдаться прямо здесь. Сейчас мы разговариваем тихо, чтобы больше никто нас не услышал. Но что будет, если я устрою эту жуткую сцену? Тогда любой поймет, какую именно беседу мы ведем. К подобному я совершенно не готов, а еще по-прежнему хочу защитить Себастьянадаже после всего произошедшего между нами.
У него на лице читается лишь сплошное терпение и доброта. И я уже заранее вижу, каким идеальным миссионером он станет. Себастьян всегда слушает по-настоящему внимательно, но при этом он несколько отстранен.
Я встречаюсь с ним взглядом.
Ты когда-нибудь представлял меня в своей жизни? Например, после окончания этого семестра.
На мгновение Себастьян выглядит сбитым с толку. Это все потому, что будущее для него всегда было чем-то абстрактным. Естественно, у него есть планы книжный тур, миссия, возвращение, окончание университета, знакомство с какой-нибудь милой девушкой и воплощение с ней Божьего замысла, но по-настоящему обо всем этом он никогда не задумывался. Разве что мимолетно рано утром или где-нибудь в секретном уголке души, но не примеряя всерьез к реальности.
Я мало что себе представлял, с опаской говорит Себастьян. Как пройдет книжный тур, я не знаю, потому что подобного опыта у меня не было. То же самое и с миссией. А еще у меня не было вот этого опыта, он показывает на нас обоих, а тон кажется недовольным, как будто в эти отношения втянул его я.
Знаешь, чего я не понимаю? устало проведя рукой по лицу, спрашиваю я. Если ты не хотел, чтобы о нас узналии о том, что наши отношения означают нечто хоть сколько-нибудь серьезное, тогда зачем выставил меня на обозрение перед своей семьей и церковной общиной? Надеялся случайно попасться?
В выражении его лица что-то промелькнуло, и отстраненное спокойствие испарилось. Неужели это никогда не приходило ему в голову? Себастьян открывает рот и тут же закрывает.
Яначинает он, но этот разговор больше не предполагает простых ответов или цитирования подходящих цитат из Писания.
Я помню, ты рассказывал, как молился, а Бог сказал тебе, что в твоих отношениях со мной нет ничего неправильного, в ответ на это Себастьян разрывает зрительный контакт и оборачивается убедиться, что мы по-прежнему одни. Сдержав растущее разочарованиев конце концов, это он сейчас ко мне подошел, господи боже! я с нажимом продолжаю:Но скажи, по окончании молитв подумал ли ты хоть немного о том, как именно я впишусь в твою будущую жизнь? И считаешь ли ты себя геем? И что значит быть геем в твоем случае?
Я не
Да знаю я! недовольно перебиваю его я. Понял уже. Ты не гей. Но ты когда-нибудь действительно заглядывал себе в душу во время молитвы, чтобы понять, кто ты, вместо того чтобы снова и снова просить у Бога лишь разрешения взглянуть?
Себастьян ничего не отвечает, и у меня опускаются руки. Мне хочется уйти отсюда. Поскольку я не имею ни малейшего представления, зачем он сейчас пришел, то и исправить сложившуюся ситуацию никак не могу . Себастьян скоро уедет, и мне нужно его отпустить.
Впервые за несколько часов я встаю. Когда кровь приливает к ногам, едва не падаю, но двигаться все равно приятно. Тем более что передо мной стоит важная задача: поговорить с Отем.
Проходя мимо Себастьяна, я останавливаюсь и наклоняюсь к его уху, улавливая его ставший таким знакомым аромат.
На самом деле, мне плевать, что ты разбил мне сердце, Себастьян, шепотом говорю я. Ввязываясь в эти отношения, я знал, что подобное могло произойти, но это меня не остановило. Мне просто искренне не хочется, чтобы ты разбил еще и свое. Ты так много места в своей душе выделяешь для Церкви Есть ли в ней место для тебя самого?
***
Как только выхожу из машины, я слышу музыку. Окна небольшого двухэтажного дома Отем закрыты, но в рамах отдаются вибрации басов ее любимого дэт-метала. Значит, она перестала грустить и прятаться под одеялом, раз врубила музыку.
Хороший знак.
Обычно я из тех, кто затягивает со стрижкой газона до самого лета, но лужайка у дома Отем требует ухода уже сейчас: пучки растущей вкривь и вкось травы вылезли на дорожку. Не забыть бы в конце этой недели принести газонокосилку если, конечно, Отем мне разрешит. Еще не известно, будем ли мы разговаривать.
Сделав успокаивающий вдох, я нажимаю на кнопку звонка, понимая при этом, что Одди, скорее всего, из-за грохочущей музыки его не услышит. Никто не открывает. Тогда я достаю телефон и набираю ее номер. И вздрагиваю, когда впервые за все это время мой звонок не отправляется на голосовую почту. Впрочем, Отем не отвечает, и меня все равно перекидывает туда. Я оставляю очередное сообщение: «Отем, это я. Пожалуйста, перезвони».
Убрав телефон в карман, я звоню в дверь еще раз, после чего сажусь на верхнюю ступеньку, готовый к длительному ожиданию. Я знаю, она дома; мне просто нужно подождать.
Мимо проезжают двенадцать машин, выгуливают одну за другой двух собак, проходит почтальон, и музыка наконец резко выключается. От наступившей тишины звенит в ушах.
Оборачиваюсь и вижу выглядывающую Отем. У нее красные глаза. Я вскакиваю так резко, что чуть не падаю с крыльца, от чего уголок ее губ еле заметно приподнимается.
Мою грудь распирает от зародившейся надежды.
Я видела, как ты подъехал, говорит Отем, и, прищурившись от яркого дневного света, выходит на крыльцо. Получается, она знает, что я здесь уже целый час. И подумала, что лучше открою, иначе соседи увидят сидящего на ступеньках незнакомца и вызовут копов.
Я тебе звонил.
И это видела, со вздохом говорит она, оглядывает двор, а потом, опять прищурившись, смотрит на меня. Может, зайдешь?
Я с готовностью киваю. Распахнув дверь пошире, Отем делает шаг в темную прихожую и зовет меня взмахом бледной руки.
Гостиная похожа на крепость из одеял, которую строят себе маленькие дети: шторы закрыты, телевизор включен без звука, на диване грудой свалены подушки и пледы, а рядом лежит пакет чипсов, словно разодранный группкой оголодавших хорьков. На журнальном столике лежит телефон, экран которого светится от пришедших сообщений и уведомлений о звонках. Готов поспорить, что все они от меня.
В доме Одди я бывал тысячу разужинал, делал уроки, смотрел бесчисленное количество фильмов, сидя на этом самом диване, но еще никогда мне не приходилось находиться здесь и чувствовать, что между нами с Отем выросла целая гора неловкости и недосказанности. И я не знаю, как эту гору одолеть.
Молча стою и наблюдаю, как Отем подходит к дивану, спихивает пледы на пол, садится и машет мне подойти. Вот только поговорить нам тут вряд ли удастся. В гостиной мы обычно смотрим кино, на кухне едим, но все наши разговорыс тех пор как мы стали лучшими друзьямипроходят в ее комнате.
Впрочем, я не уверен, готов ли кто-нибудь из нас войти туда снова.
Внутри у меня все скручено в один большой узел. Зачем надо было сидеть в школе все утро и пытаться себя успокоить, если я все равно не могу придумать, что сейчас сказать?
Я смотрю на Отем и пытаюсь сосредоточиться. Когда пришел сюда вчера, на ней была черная с розовым пижама. Это воспоминание влечет за собой вопрос: она потом оделась? Или сразу же пошла в душ?
Попыталась ли смыть со своего тела произошедшее точно так же, как и я?
Сейчас на Отем спортивные штаны и толстовка университета Юты, которую мы получили на игре прошлым летом. Универ играл против УБЯ, и мы так сильно хотели, чтобы последний был повержен, что даже загадывали желание и кидали монетки в фонтаны. Кажется, это было сто лет назад. Я еще раз оглядываю Отем: ее мокрые на вид волосы собраны в косу на боку. Почему я чувствую облегчение от того, что она приняла душ? Внезапно мои мысли принимают иной оборот, и я вспоминаю, как волосы Себастьяна щекотали мне лицо, когда он осыпал поцелуями щеки и спускался к груди, но при этом совершенно не могу вспомнить, собраны были волосы Отем вчера или распущены, и вообщеощущал ли я их прикосновение.
Появившееся снова чувство вины побуждает меня заговорить:
Когда я пришел к тебе вчера, у меня не было намерения смахнув слезу, я начинаю заново:Я не планировал произошедшее. Мне было плохо, я ни черта не соображал, но вовсе не хотел воспользоваться тобой, и
Подняв руку, Отем меня останавливает.
Подожди. Прежде чем ты явишь свое благородство, дай я выскажусь.
Я согласно киваю. Дышать сейчас стало очень тяжело, словно чтобы добраться сюда, мне пришлось пробежать километров двадцать.
Хорошо.
Когда я проснулась сегодня утром, то решила, что все было сном, Отем говорит это, глядя на свои колени и пальцами играя с завязками на штанах. Я подумала, что мне приснилось, как ты пришел ко мне и мы это сделали, усмехнувшись, она смотрит на меня. Когда-то я мечтала об этом.