Большинство собравшихся были в масках, чтобы сохранить инкогнито. Царили возбуждение и суматоха. Выпивки было предостаточно. Наконец наступило молчание, вскоре прерванное нежными звуками цитры, на которой заиграла венгерка, служившая в доме у Лопеса. Ибо Хуан Лопес любил драматические эффекты. Он знал, что нежная, печальная музыка усилит атмосферу таинственности и добавит эмоционального обаяния всей этой сцене. Один из слуг погасил все свечи. Теперь собравшиеся очутились в темноте и воззрились на маленькую занавешенную сцену. Тут Хуан Лопес сделал шаг вперед и громко провозгласил:
Господа, торги начинаются!
В эту секунду двери распахнулись и в залу вошли двое незнакомцев; это был маркиз де Шартелье со своим секретарем, всегда следующим за ним по пятам. Маркиз, обряженный в бороду и маску, тихо скользнул на предложенное ему место.
Когда занавес поднялся, монотонные чарующие звуки цитры смолкли.
Маленькая сцена освещалась сотнями ярких свечей. И когда перед взором присутствующих предстала молодая невольница, послышался хор восхищенных восклицаний.
Фауна стояла посреди сцены в классической позевоплощенная покорность, как за много сотен лет до нее стояли рабы на невольничьих рынках. Она была одета в прозрачное тонкое платье. Изящные запястья украшены серебряными браслетами. Мигель Лопес был достаточно сообразителен, и на девушке не было слишком много украшений. Роскошные черные волосы достигали колен. Пушистые длинные ресницы слегка подкрашены, губы тоже, в то время как лицо девушки оставалось белым, как мрамор. Она стояла без движения и смотрела в одну точку своими огромными глазами, отчего еще больше напоминала античную статую.
Боже, какое изумительное создание! раздался мужской голос, полный восхищения.
Да, это намного больше, чем обещал Лопес, вторил ему кто-то.
По-моему, мне придется разориться, чтобы купить ее, произнес другой.
Люсьен де Шартелье сидел неподвижно и молчал, однако его изумленный взор не отрывался от маленькой сцены, на которой стояла девушка. Этот тонкий ценитель всего красивого, этот непревзойденный знаток редчайших драгоценностей прекрасно понимал, что перед ним находится нечто бесценное. Такой красавицы он не видел никогда в жизни, а ведь она была еще ребенком. Беззащитность и хрупкость, только подчеркнутые скованными запястьями, вызвали у маркиза еще больший интерес и даже сострадание. Он видел не просто красивую квартеронку, а жемчужину женственности. Человек, сказавший, что «это намного больше, чем обещал Лопес», оказался совершенно прав.
Впервые за многие годы кровь заиграла в пресыщенном французе. Его глаза прищурились. И, повернувшись к секретарю, он прошептал ему на ухо:
Будешь торговаться за нее до самого конца. Она должна быть моей.
Да, милорд, послушно отозвался Обри Беркетт.
До сих пор молодой человек совсем не обращал внимания на женщин. Обри являл собой аскетический тип человека с расчетливым, холодным разумом, чем с самого начала и привлек внимание маркиза. Он не позволял себе любовных приключений, не познал женской любви. Но при виде неземной красоты юной квартеронки даже он почувствовал, как кровь вскипала в его жилах. Она была таинственна и трагична, ребенок и женщина, она олицетворяла собой желание каждого мужчины.
Торги начались.
Объявляю начальную цену: сто гиней, проговорил Лопес. И, надеюсь, эта цена будет поднята.
Две сотни, рискнул герцог.
Маркиз откинулся на стуле, сложив руки на груди, и улыбался тонкими насмешливыми губами.
Двести пятьдесят! выкрикнул Обри.
Триста! прокричал еще кто-то.
Старик, когда-то владевший невольничьим флотом, повернулся к приятелю и прошептал:
Тысяча чертей! Места себе не нахожу! Понятия не имею, скольких денег она может стоить! А до чего очаровательна и, похоже, совершенно белая. Никто не смог бы сказать, что она квартеронка! Никогда в жизни не видел ничего подобного!
Фауна неподвижно стояла на помосте в свете сверкающих свечей.
Этот ослепительный свет словно не достигал ее огромных агатовых глаз, удивительно печальных. Она слышала мужские голоса, слышала объявляемые цены, но ей все было совершенно безразлично. Наркотик притупил ее чувства, и она почти не замечала этого унизительного торга. Что она слышала совершенно отчетливо, так это нежный звук цитры, на которой играла венгерка. Одурманенный опиумом разум девушки медленно вел ее куда-то по лабиринтам времени, в прошлое. И сейчас она находилась не на этой сцене, а в трясущейся на ухабах карете. Рядом сидел молодой музыкант и играл на флейте. И кто-то громко, радостно смеялся, приговаривая:
«Браво, Букашка! Ты удивительно талантлива!»
Это был голос Джорджа Памфри, который вез ее из Бристоля в Лондон. Он вез ее не на торги, а к себе домой, вез не для себя, а как игрушку для своей жены. И Фауна громко рассмеялась. Ее смех потонул в других голосах, ибо клиенты Лопеса повскакивали со своих мест и окружили девушку, пристально рассматривая ее, словно пожирая жадными похотливыми взглядами. Они протягивали руки, чтобы потрогать ее лодыжки. Торг становился активнее и неистовее. Цена уже достигала пятисот гиней.
Мигель Лопес, стоя в полумраке позади миссис Клак, с ухмылкой взглянул на толстуху. Ее жирное лицо тоже исказилось в усмешке, она вся вспотела от напряжения и волнения. Такая цена! И половина достанется ей! «Болваны мужчины так по-дурацки хотят тратить свои деньги на эту проклятую черномазую девчонку!»насмешливо думала миссис Клак. Однако, несмотря на свое ироническое отношение к происходящему, она была весьма довольна ходом торгов. Ей больше никогда не придется работать, если она получит половину куша!
Одурманенная Фауна, совершенно не осознавая, что ее будущее решается сейчас и скоро ее, словно неодушевленную вещь, передадут покупателю, стояла в прежнем оцепенении, погрузившись в лихорадочные фантазии.
Гарри! вдруг проговорила она.
И, непрестанно повторяя это имя, она закачалась в такт музыке, поводя над головой закованными в цепочки руками. Мигель прошептал миссис Клак:
Ей не нужно даже приказывать. Смотрите, как она танцует. Да она сама себя продает!
Увидев изящные движения и совершенство исполняемого незнакомого танца, когда все тело девушки плавно изгибалось под прозрачной тканью, толпа возликовала. Послышались крики одобрения, кто-то громко спросил:
Как ее зовут? Скажите нам ее имя, Лопес!
Нет, сэр, у нее нет имени, отвечал испанец.
Неожиданно, словно под воздействием страшной усталости, Фауна перестала танцевать. Ее голова бессильно опустилась на грудь. Волосы рассыпались по плечам. Маркиз вскочил на ноги. «Эти прекрасные локоны а выражение муки и наслаждения одновременно Боже милосердный! думал он. Да это же та самая девушка на каменном коне! Это та самая изогнутая в муке нимфа, перекинутая через плечо мраморного мужчины, скульптура которого украшает внутренний дворик Бастилии!» Теперь маркиз окончательно решил, что Фауна должна принадлежать ему, пусть даже он отдаст за нее все деньги, до последней гинеи! Маркиза сотрясало от волнения. Он снова уселся и крепко вцепился в руку секретаря.
Давай-ка перебьем эту смехотворную цену. Скажи, что я объявляю тысячу!
Глаза секретаря расширились от удивления, однако он поднялся со своего места.
От имени моего хозяина я заявляю тысячу гиней! выкрикнул он, перекрывая своим голосом остальных.
В прокуренном зале внезапно воцарилась тишина, все взоры устремились на Обри. Хуан с сияющей улыбкой проговорил:
Весьма рад, что среди нас оказался джентльмен, который понимает, сколько в действительности стоит то, что я предлагаю. Итак, тысяча гиней. Кто больше?
Герцог покосился на Беркетта и выпалил:
Тысяча сто!
За спиной Люсьена послышался чей-то тихий голос:
Кажется, мои возможности обладать этой несравненной красавицей иссякли. Мне надо на что-то жить, а цены в стране неустанно растут. Боюсь, я не смогу заплатить больше.
Теперь на поле боя остались только двоегерцог и маркиз де Шартелье. Остальные присутствующие следили за действом, поняв, что им не под силу принимать участие в торге. Де Шартелье сидел в полумраке и ждал; его пристальный взгляд не отрывался от изумительной фигуры девушки, которая сейчас, казалось, умирала от усталости и наркотического опьянения. А что она одурманена, маркиз заподозрил сразу. И подумал: «С какой радостью я украшу ее бриллиантами и одену в наряд, более подходящий для такой неповторимой красоты. Каждое ее движение как бы вторит музыке, которая звучит в ней. Ее надо обучить танцам и песням. И она станет моей новой забавой во время предстоящего лета».
Обри Беркетт снова объявил цену. Теперь она достигла тысячи семисот гиней. И тогда герцог, с неприязнью глядя на Обри, сдался. Сейчас он пытался догадаться, кого представляет этот скромный молодой человек. Однако герцог не мог узнать в бородатом мужчине в маске, сидящем рядом с Беркеттом, самого маркиза де Шартелье.
Торг окончился. Фауна была продана.
Лопес ударил в гонг. Красный плюшевый занавес опустился. Слуги поспешно зажигали свечи в зале. Повсюду раздавались голоса, всех интересовало, кто истратил сколько денег, а также, какой огромный куш сорвали братья Лопес. Один джентльмен сокрушался по поводу того, что, похоже, мистер Фокс с лордом Гренвиллом все же проведут закон о запрете работорговли. Однако в центре внимания была безымянная девушка невиданной красоты. Счастливчик тот, кто ее приобрел!
Люсьен де Шартелье обратился к своему секретарю:
Деньги у тебя. Заплати Лопесу. А я пойду за девушкой.
Тем временем Фауна находилась в прострации под действием наркотика. Она лежала с закрытыми глазами на диване в маленькой комнатке, которую Лопесы использовали для разнообразных тайных сделок. Маркиз взял руку девушки и прощупал пульс. Он бился достаточно сильно. Холодные сардонические глаза маркиза с презрением разглядывали гнусные лица братьев и жирную физиономию миссис Клак.
Не сомневаюсь, что вы продаете мне украденный товар, однако я не намерен ничего выпытывать, произнес маркиз. И сохраню сделку в секрете. Ведь я сам пошел на нее. Однако мне хотелось бы задать всего два вопроса. Есть ли среди вас кто-нибудь, кто мог бы рассказать мне о происхождении и воспитании этой девушки?
Миссис Клак присела в глубоком реверансе, благоговея перед аристократическим обликом этого джентльмена с черной бородой. Она настолько обрадовалась перспективе стать богатой, что стала сговорчивой.
Мне кое-что известно правда, совсем немного, ваша светлость, проквакала она.
Если не хотите, чтобы прежние хозяева напали на след этой девчонки и вцепились нам в глотки, будьте поосторожнее, не распускайте язык! прошептал Лопес на ухо миссис Клак.
Люсьен заметил это и процедил сквозь зубы:
Дайте этой женщине сказать, или я откажусь от покупки.
Лопес поклонился и отошел в сторону. Ему крайне не хотелось отказываться от свалившегося богатства.
Миссис Клак сообщила маркизу, что девушку привезли с Ямайки. Она родилась в Африке, отец ее ирландец, а матьнаполовину итальянка, наполовину африканка. Еще миссис Клак рассказала, что девушка весьма образованна, знакома с современной культурой, искусная вышивальщица и прекрасно владеет английским.
И хочу заверить вас, ваша светлость, добавила она трясущимися губами, девушка невинна, как новорожденное дитя. За ней должным образом следили, и она стоит своей цены.
Чувствуя отвращение к толстухе, маркиз отвернулся от нее и произнес резко:
Отнесите девушку в мою карету.
Спустя некоторое время все присутствовавшие на торгах покинули заведение Лопеса в Олдгейте. Здание погрузилось в темноту и тишину. На соборе Св. Павла пробил час ночи. Карета повезла по пустынным улицам маркиза, его секретаря и безымянную девушку к городскому дому Люсьена, расположенному близ Грин-Парка. Там они заночуют, а после доброго сна и завтрака возвратятся в Брайтлинси.
Фауна спала, как ребенок, совершенно безучастная к своей судьбе; ее головка лежала на плече маркиза. Надушенные волосы касались его щеки. К своему удивлению и испугу, маркиз почувствовал, что взволнован. Он не ощущал ничего подобного с тех пор, как, утомившись после игр и забав, его маленькая дочка так спала на его плече. И он подумал: «Надо проследить, чтобы девушке не причинили вреда. Под моей крышей она получит должный уход. Интересно, где она была до торгов?»
Когда лошади заворачивали на Пиккадилли, из-под копыт полетели искры и рассыпались по булыжной мостовой. Фауна еще крепче прижалась к маркизу во сне. Сквозь дрему она пробормотала:
Гарри!
Кто этот Гарри, черт побери? вслух проговорил маркиз. Я должен это выяснить.
Глава 18
Вокруг стола в одной из комнат братьев Лопес сидели трое. Напротив них стояли бутылка портера и канделябр со свечами, которые уже почти угасли; стеарин, попыхивая, отекал, а тусклый свет отбрасывал на потолок зловещие тени собравшейся троицы, бражничающей за столом. Мигель Лопес время от времени похлопывал ладонью по желтому кожаному саквояжу, лежащему у него на коленях. Звон золотых монет напоминал приятную музыку. И еще кое-какие звуки раздавались в предрассветной мглебульканье трех жадных глоток, поглощающих спиртное.
Пьяный Мигель, однако, все время был начеку. Хуан же постепенно приходил в бесчувственное состояние. Миссис Клак, в расстегнутой кофте, с пунцовым от выпивки лицом, сидела, покачиваясь из стороны в сторону, неприлично расставив короткие толстые ножки. Из ее слюнявого рта вылетали невнятные звуки.
Тысяча семьсот гиней, бормотала она себе под нос. Да это просто чудо А все благодаря Доре Клак.
Мигель отер рот рукавом и бросил на нее зловещий взгляд. Его лицо, бледное, как воск, и вспотевшее, выглядело при тусклом свете свечей просто отталкивающе.
Ты хотела сказать, благодаря мне и моему брату, женщина!
Н-нет, мне, возразила миссис Клак и пьяно икнула.
Да заткнитесь вы, убирайтесь лучше спать вы оба! пробормотал Хуан.
Вовсе нет, дорогой братец, и вообще фыркнул Мигель, снова бросая зловещий взгляд на толстуху.
Та, качаясь, поднялась из-за стола.
П-пора сп-спать. Да но сп-сперва мою долю з-золота, пробормотала она.
Хуан глуповато рассмеялся и неожиданно свалился под стол, оставшись там лежать и при этом громко храпя.
Мигель встал с кружкой в руке. Он был не до такой степени пьян, как его сообщники. Его глаза хитро поглядывали на саквояж с золотом, переданный Обри Беркеттом. «Отдать половину этой жирной гнусной свинье? размышлял он. Нет, вы плохо знаете Мигеля Лопеса!»
С коварной ухмылкой он уселся рядом с миссис Клак и взял ее под руку.
Тебе не хочется немножко позабавиться со мной, дорогуша? развязно проговорил он.
Женщина гадко захихикала. Неужели ее безобразное тело способно распалить мужчину? Немногие из них отваживались дотронуться до миссис Клак. Ее одурманенный алкогольными парами убогий умишко пытался задержать в памяти самое главное: как получить законную долю за Фауну, за несчастную девушку, с которой она обошлась так жестоко, предав и продав ее? Однако ей так же страстно хотелось удовлетворить свои инстинкты.
Гинеи, пожалуй, будут подороже, чем па-ацелуй, жеманно протянула она. Но я я н-не вазражаю, чтобы н-немного паразвлечься любезный Мигель.
Лопес попытался поцеловать ее в щеку, но даже его, отчаянного развратника, оттолкнул вид жирного лица, и он отпрянул. Мигель держал ее огромную толстую ручищу, в то время как миссис Клак, тяжело дыша, смотрела на него влюбленным взглядом.
Но сначала сперва еще выпьем! произнес он, размахивая пустой кружкой. Пойдем-ка, дорогуша, в погреб отыщем там еще бутылочку. У нас же тысяча семьсот гиней, верно? А такой куш стоит отпраздновать, не так ли? Как ты думаешь?
Перед свиными заплывшими глазками миссис Клак все двоилось, и она напрягалась, чтобы сосредоточить взгляд на бледном лице Мигеля. Он вцепился в нее, делая вид, что совершенно пьян, и оба, качаясь из стороны в сторону, побрели в заднюю часть дома. Там, в непроглядной тьме, пахло плесенью и сыростью. Совершенно пьяная миссис Клак чихнула и отпрянула назад.
Я н-не люб-блю темноты! Эй, мой испанчик зажги-ка свечу.
Да не надо тебе н-никакой св-свечи, икая, проговорил он и подтолкнул ее вперед.
И тут женщина, словно животное, инстинктивно почуяла опасность. Заведение братьев Лопес было погружено в тишину и в этот предрассветный час казалось еще более зловещим. Кроме того, миссис Клак не доверяла братьям, впрочем, как и они ей.
Давай в-вернемся. Н-не хочу больше п-пить пробормотала она.
Но Мигель уже отворил перед ней дверь.
Давай же, заходи, милая! Тут погреб, полный выпивки. Самой лучшей выпивки в Лондоне! Выбирай, чего хочешь! Погоди-ка, хочешь, я зажгу спичку