Мой час настал.
***
Уже в прохладном холле меня нагоняет Майерс. Я замечаю его не сразу, углубившись в ленту новостей на экране смартфона и маневрируя среди коллег и их клиентов, но оннамеренно или нетзадевает кожаный портфель в другой моей руке, сравнявшись.
Ричардс, цедит он сквозь зубы, на что я лишь поворачиваю к нему голову и одариваю скучающим взглядом. Но телефон из вежливости убираю.
Майерс, в тон ему откликаюсь я, одним движением откидывая пряди волос за спину и останавливаясь.
Он пристально вглядывается мне в глаза, явно борясь с желанием излить на меня ярость от проигрыша, но стойко держится. Профессионализм и этиканаше всё
Рад, что ты вернулась, неискренность царапает атмосферу, но одним из преимуществ принятия антидепрессантов становится полное абстрагирование от подобного. Я высушена изнутри настолько, что меня не трогают такие выпады.
Хотя, не могу сказать, что раньше была более эмоциональнойза мной всегда наблюдались серьёзность, спокойный тон, вдумчивость и уравновешенность. Почти полный идеальный набор для любого адвоката. Правда С последним качеством в какой-то момент чуть больше года назад случился сбой, приведший к непоправимому.
И я рада вернуться к работе, Том, отвечаю обманчиво мягко, выдерживая цепкий взгляд прокурора, изучающе проходящий по всему телу.
Он явно ожидал увидеть меня на заседании иной: сломленной, неряшливой и неуверенной, но я снова та, какой была раньше, даже внешне.
Внешний лоск скрывает всё Особенно, если это костюм от «Армани».
Наверняка трудно возвращаться к былому? его язвительность неуместна, ибо мы оба отлично знаем, что в том самом «былом» он чаще проигрывал мне, нежели брал верх.
Я улавливаю скрытый контекстраньше в беседах это удавалось быстрее; сейчас же разум периодически туманится побочным эффектом таблеток, но всё же: Майерс намекает на последствия трагедии в моей жизни.
Не трудно. Было приятно видеть тебя сегодня в оппонентах, отсекаю я и иронично добавляю, не заботясь о концентрации холода в тоне: Жаль, что ты в очередной раз не подготовился должным образом. Хочется более насыщенных полемик, когда я защищаю своих клиентоввозьми на заметку.
Кажется, я забыла упомянуть ещё одну чертупрямолинейность, граничащую с безрассудством. Присуща как стороне защиты, так и государственным обвинителям, и почему-то в этот раз перед последним мне это сходит с рук.
Не дожидаясь ответа, разворачиваюсь на высоких шпильках и направляюсь к лестнице, мысленно открывая в голове чистый список под названием «Враги» и вписывая Майерса туда первым.
Все прочие подобные списки устарели, едва я ушла в зените буйно расцветающей карьеры несколько лет назад.
На всякий случай подглядываю под ноги, чтобы феерично не оступиться, пока мою спину прожигают ненавидящим взглядом, и на последней ступеньке поднимаю глаза, перекладывая портфель из одной ладони в другую. Моё внимание в этот момент привлекает высокая мужская фигура у входа в тёмном элегантном костюме, окружённая двумя телохранителями, судя по грозному виду. В здании Верховного суда Нью-Йорка можно встретить совершенно разный контингент, так что эта картина не удивляет.
Незнакомец общается с одним из судей по семейным делампо долгу службы я с ним не пересекалась потому, что специализируюсь на экономических преступлениях.
Смеётся над какой-то удачной шуткой блюстителя правосудия, и в этот момент один из его охранников делает шаг в сторонуя успеваю разглядеть лицо, кажущееся знакомым.
Чёрные волосы, короткая стрижка. Припорошенная снегом седины бородка, а на идеально выбритых линиях скул и щек множество морщин, как и на лбу. Под жгуче-карими глазами заметные мешки, но они добавляют харизмы, словно без них портрет будет не завершён.
Память, вся в пробоинах от пережитого стресса, лихорадочно пытается понять, кто же он и где я его уже встречала. И пока раздумываю над этим и иду к массивной двери, расстояние между нами неумолимо сокращается.
СудьяКоллинз, кажется, приветствует меня вежливым кивком головы и буднично произносит:
Миссис Ричардс.
Я планирую ответить тем же, не сбавляя шага, но у самого входа, где по ногам, обтянутым тонкими колготками, ударяет сквозняк, его собеседник обращает на меня внимание.
Мы сталкиваемся взглядами на несколько секундего, хоть и тяжёлый, не выражает ничего, кроме проникающего в кости холода; мой же наверняка передает усталость и отрешённостьи я продолжаю идти, удостаивая и его, и Коллинза ответным молчаливым кивком.
И лишь выйдя за дверь, меня осеняет.
Этот темноволосый мужчинавладелец крупного консалтингового агентства «Эрерра Лимитед». Впрочем, это легенда для наивного большинства, полагающая, что аудит и консалтингединственная его сфера деятельности. В теневой же реальности он имеет несколько незаконных казино, подпольные клубы и явно прослеживающуюся, но пока никем не доказанную связь с мафией. Если, конечно, не является ею сам Я вспомнила, что видела лицо незнакомца в СМИ когда-тотогда «Эрерра» была замешана в громком деле с оффшорными счетами, но успешно восстановила свою репутацию, выиграв его.
Пока иду к припаркованной машине, проклинаю себя за то, что опрометчиво оставила в ней пальто, обманувшись солнечной погодой, и попутно перебираю в датах, именах и людях адвоката, представлявшего тогда «Эрерру». Пусто, не могу вспомнить. Как и не могу вспомнить имя владельца, встретившегося мне минуту назад.
Но когда завожу двигатель, бросив портфель на заднее сиденье, откидываю эти мысли, посчитав их ненужными.
Повышенный интерес к таким людям ни к чему хорошему не приводит, а любопытство, хоть и не порок, может выйти бокомэто я знаю не понаслышке, поэтому, включив погромче радио, устремляюсь в плотный поток на Сентер-стрит, позволив себе напоследок подумать, что в отличие от Майерса, владелец «Эрерры Лимитед», если ему перейти дорогу, может по-настоящему стать очень серьёзным врагом.
***
Мой персональный ад начинается ровно тогда, когда дверь квартиры медленно закрывается и щелкает замок.
Проходя по небольшому коридору и сбрасывая обувь вместе с пальто, я каждый чёртов раз словно сдираю с себя мнимый панцирь нормальности, который надеваю перед тем, как выйти к людям.
Срывая с себя костюмы и дорогие рубашки, я срываю себя ненастоящую. Стирая макияж, стираю налет адекватности. И остаюсь всё той же, какой была и год назадрастерзанной и ненавидящей себя.
Это среди коллег, знакомых и в кишащем людьми мегаполисе удобно лгать себе, что терапия помогла и помогает, удобно делать вид, что ты в порядке; на деле жестоит вернуться в новую квартиру, которую и домом-то не назовешь, как все страхи и кошмары восстают из пепла.
Не включая основной свет, прохожу в полумрак столовой, соединённой с кухней. Торшер в углу и подсветка гарнитураединственные источники, не считая проникающих сквозь неплотно задернутые шторы бликов огней ночного города. Мне нравится эта сизая темнота, в которой видны лишь очертания предметов в комнате: она обволакивает меня, движущуюся тенью, в убаюкивающий кокон.
Сегодняшний вечер будет несколько отличаться от привычных: вместо очередного сеанса самоистязания, тихих удушающих всхлипов, желания лечь и не проснуться, сначала я всё-таки собираюсь насладиться послевкусием заслуженной победы в деле «Юджин Интертеймент».
Сбросив пиджак на белое кожаное кресло, я расстёгиваю одной ладонью пуговицы на шелковой блузке, а другой, держа выуженную из запасов бутылку, медленно наливаю в единственный имеющийся бокал вино.
В том, старом доме, всё было иначеразные наборы посуды, уютные безделушки, ажурно-тематические салфетки под стать Дню Благодарения или Рождеству Всё было по-домашнему. По-семейному.
Здесь жехолодный аскетизм. Необходимый минимум для одного жильца, который чувствует себя живым, лишь когда бежит прочь от порога этой квартиры.
И никаких больших зеркал. В отражение я теперь смотрюсь только в зеркальце пудры, машине и в общественных местах.
Курс «Селексы» закончился неделю назад, так что алкоголь медленно, но верно теперь занимает её место. Хоть и убеждаю себя в том, что от одного-двух бокалов не скачусь в постоянное пьянство, всё же бутылку за прошедшие дни я откупоривала чаще, чем следовало бы.
Пройдя к дивану, неторопливо опускаюсь на обивку, невидящим взглядом всматриваясь в прорезь между штор. Дотянувшись, я отдергиваю ткань и наблюдаю за лениво ползающими по дороге машинами, бредущими людьми и мерцающими вывесками, периодически касаясь губами терпкого вина.
Так мне кажется, что я там, снаружи, со всеми, растворенная в городе и не имеющая никаких проблем и душевных кровоточащих надрезов. Которые будто засыпаны солью и никогда не заживут.
Время всё так же неумолимо течет, забирая каждый день из моей жизни, отодвигая назад в прошлое то, что неподъемным грузом давит на плечи, а я всё пытаюсь понять, как быть дальше.
Смогу ли я простить себя? Забыть то, что уже не обратить вспять? Жить по-настоящему снова?
Нутро сжимается от дурного предчувствия каждый раз, когда я думаю об этом, и мне не всегда хватает силы воли остановить эту сумасшедшую карусель мыслей. В такие моменты я кричу, уткнувшись в подушку, почти не сплю всю ночь и под утро даю себе ментальных оплеух, потому что столько ресурса, денег и сил вложено в чёртову терапию, что поистине грех так обходиться с собственной психикой.
Когда же получается действительно не думать, то я пытаюсь сразу же уснуть, чтобы хоть немного выспаться и побыть в ином мире чуть дольше, лишь бы не возвращаться в отторгающий этот.
Прислушивавшись к себе, понимаю, что сегодня, кажется, второй вариант. Карусель не раскручивается. Раздирать свою душу в мясо и клочья когтями вины не придётся. Внутриоглушительная пустота, и я даже позволяю себе несмелую короткую улыбку, когда отпиваю багрового оттенка алкоголь.
Выпрямляю ноги на диване и откидываю голову, прикрыв глаза. Позволяю в кои-то веки телу расслабиться, раз мысли сегодня не перешли в наступление.
Минуты застывают, и весь мир будто встаёт на паузу
И в тот момент, когда я уже чувствую подступающую дрёму, слух пронзает противный звук мобильного.
Тут же распахнув веки, я сначала недоуменно смотрю в стену напротив. Трель повторяется, и я неохотно ставлю бокал на журнальный столик. Тянусь к пиджаку на кресле и не с первого раза нащупываю смартфон, всё так же продолжающий трезвонить.
«Надо поменять мелодию»невпопад думаю я, обронив его на ковер, но почти сразу перехватив внизу.
На экране светится неизвестный номеркажется, городской, и я, подозрительно осмотрев телефон, будто он должен выдать что-то ещё, всё-таки нажимаю «Принять вызов».
Джейн Ричардс?
Голос на том конце вежлив, но спрашивает с дежурной интонацией, пытаясь придать себе сочувствия. Я понимаю это сразу же, и горло будто сковывает льдом.
Да.
Это «Маймонидис Медикал Сентер». Меня зовут Джейкоб Фин, я хирург. Боюсь, мэм, у меня для вас печальные вести.
Я сжимаю смартфон так, что трещит чехол, и почти не дышу, давясь кислородом. Не дав мне что-либо спросить, врач продолжает:
Ваш отец, Эдвард Ричардс, доставлен в нашу клинику с обширным инфарктом миокарда. Мы сделали всё, что в наших силах, но, к сожалению, его не удалось спасти
Глава 3
11 апреля 2015 года, Нью-Йорк
Кажется, что никакой скорби больше нет и никогда не будет места в моём сердце. Слёзные каналы тоже словно отказываются функционировать мне попросту нечем плакать.
Всё осталось там, в последних четырёх днях. В этом отвратительно долгом и уничтожающем отрезке времени: с момента, как я бросила телефон на пол и помчалась в больницу, и до сегодняшнего часа, когда стою у разрытой влажной земли с многочисленными знакомыми, коллегами и друзьями отца, которые приехали проститься с ним.
Думала, что никогда не смогу испытать этого снова, но нет. Мне больно. Невыносимо больно, но я не могу показать этого не столько из-за отсутствия слёз и замёрзшей мимики, сколько из-за того, что меня достали постоянные звонки на протяжении всего сегодняшнего дня. У меня попросту нет времени на то, чтобы оплакать кончину отца, потому что я всё время в чёртовой суете: то беспокоят с работы соболезнованиями, то клиенты, то утомляют организаторы похорон и нотариус с завещанием.
Зачем вообще нужны ритуальные службы, если ты всё равно многое решаешь за них?..
Я не знаю, как относиться к смерти папы. Она пришла абсолютно нежданно, ударом вышибая меня из мало-мальски заново отстроенной жизни. Думаю, отец тоже не мог предположить, что окончит свои дни вот так. Умереть в какие-то шестьдесят два из-за инфаркта при здоровом сердце? Ведь при последней встрече он выглядел так же, как и всегда: здоров, подтянут, энергичен. Лишь утомлён подготовкой к переизбранию в сенат. Хочется закрыть глаза и монотонно повторять себе, как мантру: «Всё это абсурд. Сейчас я поеду к отцу, и он вновь встретит меня с объятиями, предложит виски». Но нет. Это реальность, бетонными плитами обрушивающаяся на мои плечи.
Я потеряла последнего близкого мне человека. Человека, который дал так много, который заботился обо мне и был отличным родителем, несмотря на постоянную занятость на политической арене. Отец был не из тех, кто забывал о семье в угоду карьере, нет Он всегда сохранял идеальный баланс личного и работы, и мы с мамой, когда та была ещё жива, никогда не были обделены его вниманием и любовью.
Как я могла потерять в одночасье всех?.. Как? Неужели это и есть расплата за мои грехи?
Я знал Эдварда пять лет, скрипучий голос одного из коллег отца, сенатора Райли, пробивается к моему слуху как сквозь толщу воды.
Пастор только что закончил молитву и передал слово ему, заметив, что я не собираюсь ничего говорить. Я и отцу-то не успела сказать то, что могла бы и хотела, если бы предвидела будущее, так что, какой смысл обнажать сейчас свои чувства перед всеми?..
Усилием воли отвожу взгляд от скромно украшенной крышки гроба, попутно нашарив в кармане плаща вибрирующий телефон и сбрасывая ещё один осточертевший звонок. Наверное, из партнёрства, с очередными неискренними соболезнованиями.
У меня достаточно завистников на работе, которые, как стервятники, ждут, когда я оступлюсь и снова исчезну с радаров. Наверняка уже представили, как я опять ухожу в долгий отпуск по семейным обстоятельствам.
Но в этот раз я не должна зарывать себя в яму нескончаемого горя. Отец ведь так хотел, чтобы моя звезда засияла на юридическом небосклоне вновь Да и нужно быть честной с собой повторный спуск на дно в этот раз может закончиться тем, что я займу место на кладбище рядом с ним. А я не могу позволить этому случиться
Он был невероятно волевым и целеустремлённым человеком. Замечательным другом и для многих наставником и ориентиром.
Не удерживаюсь и тихо фыркаю себе под нос, прикрывая веки. Душный шлейф лицемерия в его словах касается моего лица.
То, как много Эдвард сделал для нашего штата, бесценно. Он был полностью поглощён работой в последнее время Помню, как мы недавно дискутировали о новом законопроекте в добывающей отрасли многим из вас известно, как важно дать нашим компаниям возможность
Даже сейчас, когда отец в земле, этот несносный старый хрыч умудряется говорить о политике, а не о его личности и качествах.
Нашёл себе бесплатную площадку для пиара перед предвыборной гонкой Все и так прекрасно знают, что для отца Райли был, скорее, конкурентом, часто пребывающим в тени, и большинство избирателей, я уверена, выбрали бы не его в состав сената на будущий год.
Он продолжает вещать что-то про полезные ископаемые они-то тут каким боком, лоббистов и какие-то поправки в налоговое законодательство, но я не вслушиваюсь. Темы финансирования чьих-то интересов и политические инсинуации мне всегда были неинтересны, и уж тем более сейчас кажутся крайне неуместными. Боже, как мерзко.
Я теряю счёт времени, не вслушиваясь в речи, сменяющие друг друга. Стою, как оглушенная, под согревающими лучами солнца, которые будто в насмешку заливают кладбище нестерпимым светом. И когда все начинают постепенно расходиться, отмираю и хочу подойти ближе к уже полностью засыпанной могиле отца, чтобы напоследок преклонить колени и хоть как-то, протолкнув ком в горле, попрощаться. Как вдруг моего плеча деликатно касается чья-то ладонь
Я ощутимо вздрагиваю не от испуга, а скорее от вторжения реальности в оцепенение, охватившее меня минутами ранее.