- Умираю от желания - шепчет он, и торопливо тянет меня за руку к выходу из аэропорта.
[Он]
Я начинаю срывать с нее одежду еще в подъезде. Когда она впивается в мой рот сухими горячими губами, я просто лишаюсь разума. Руки трясутся как у горького пьяницы, и потому я никак не могу попасть ключом в замочную скважину.
- Да, открой ты, эту чертову дверь - задыхаясь, почти кричит она, словно в горячке.
А потом, рвущиеся с корнем пуговицы на одежде, мои руки на ее груди, разрывающее внутренности, чувство возбуждения и ее широко раскрытые глаза. Я словно умираю и тут же оживаю, качаясь на волнах острого, пряного удовольствия, совсем теряя чувство реальности, связи с этой грешной вселенной. Отрывистыми, резкими движениями я вхожу в ее лоно, снова и снова, пронзая ее, заполняя собой. Дыхание Софи с шипением проталкивается сквозь стиснутые зубы. Я слышу каждый удар ее сердца, чувствую глубокую дрожь, в самой сердцевине ее плоти. И этот трепет передается мне, разносясь с кровью по венам, проникая в каждое нервное окончание. Я чувствую, что готов взорваться. Наслаждение набегает волнами, путая в моей голове мысли. Я вижу, выгнувшуюся в остром удовольствии, спину Софи, и больше не могу сдерживаться. Тело взрывается оргазмом, высвобождая чувство бесконечной неги и невероятной слабости
- Боже, Софи, - шепчу я, упав на ее обмякшее тело, так и не покинув его, не в силах пошевелиться.
- Анатолий, мне тяжело - говорит она, и перекатывается на бок.
- Знаешь, - задумчиво говорит Софья, разглядывая идеально ровный потолок - если бы меня спросили, как я хочу умереть, я бы ответила, вот так, от удовольствия, лежа в постели с тобой, чувствуя твои сильные руки на своей обнаженной коже, колючую твою небритость. Умереть от счастья, правда здорово?
- И, что же хорошего ты видишь в смерти, пусть даже от удовольствия? - удивляюсь я.
- Смерть - это освобождение - задумчиво отвечает на мой вопрос Софья - от боли, неприятностей, нелюбви. От черноты, заполняющей людские души, Анатолий. Я так думаю, так вижу.
- Да, Софи, ты права. Смерть - это освобождение. Освобождение от жизни, в которой помимо боли и неприятностей есть еще любовь, счастье, удовольствие, секс, в конце концов.
- Мне хорошо сейчас, и оспаривать твои доводы, я не буду. Жизнь, смерть - они обе бессмысленны, пока не поймешь, ради чего стоит жить или умирать. Главное понять это, найти смысл. Мать моя, так и не нашла, не поняла. Думала, что жить вечно будет, бездушие свое лелеяла, взращивала, словно ядовитый прекрасный цветок, считая, что неуязвима. Ты видел, какая удивленная маска застыла на ее лице? Интересно, успела она осознать приход « костлявой»? Она тоже мечтала, от удовольствия умереть.
- Нет, Софи, люди не видят ее приход, я так думаю. Чувствуют ее приближение, некоторые, но увидеть смерть, вряд ли кому удавалось - говорю я, всматриваясь в лицо своей любимой. Оно беспечно, не смотря на наш странный разговор.
- Не хочу больше философствовать - говорит Софья - хочу курить, рома и немножечко кофе.- Она легко, словно мотылек, соскальзывает с кровати и направляется в сторону кухни, наступая узкими маленькими ступнями, на разбросанную по полу одежду, сброшенную нами в порыве страсти. Я не могу отвести взгляд от изгиба длинной, белой ее шеи, тонкой линии позвоночника, не по девичьи, узких бедер. Она великолепна, она моя, и от чувства восторга стягивает грудь. Маленький, прекрасный мотылек, полностью затмивший своей красотой, мой бесцветный мир. Я слышу запахи доносящиеся из кухни. Не чувствую, не ощущаю, а именно слышу: тонкий, ванильный запах сигарилл, аромат рома, который, для меня, почему - то, пахнет лимонадом из детства, « Буратино» или «Дюшес», что то сладко - теплое, веселое и очень яркое. Крепкий кофейный запах, перебивает все остальные. Софья пьет черный, словно деготь, кофе, не признавая сахар и прочие глупости. Я уверен, что она сейчас сидит на стуле, подогнув под себя одну ногу, запивает ром крепким кофе и смотрит в окно. В такие моменты я жалею, что бог не дал мне таланта художника или скульптора, дающего возможность нести чудесную красоту любимой мною женщины, миру.
ГЛАВА 18
ГЛАВА21
[Она]
- Ну, что, зая, готова? - слышу я в телефонной трубке, радостный голос моего мучителя.
- Да, - односложно отвечаю я, и открываю входную дверь, сжав в ладони маленькую, перламутровую пуговицу, от рубашки Анатолия, найденную на полу в прихожей.
- Жду тебя внизу, не заставляй меня ждать - говорит Олег и отключается.
Его машина такая же, как и он, холодная и агрессивная. Холодно, кондиционер работает на полную мощность, или это от нервов меня так трясет.
- Расслабься, - говорит Олег, сидящий рядом. - Куда мы едем? - решаюсь спросить я. - Не беспокойся, верну тебя в целости и сохранности. Любимый твой вернется завтра, так что у тебя есть время, поработать на благо моего бизнеса.
- Олег, что ты хочешь от меня? Для чего я тебе, я думала речь идет о сексе?
- Так - то оно, так, да только у меня для этих нужд Майка есть. Соня, мне не интересно просто отобрать бабу у Толика, это мы проходили уже. Скучно и не креативно, - весело колышется от смеха Олег. Для тебя у меня подготовлена другая программа. Впрочем, скоро сама разберешься, лень объяснять.
Остаток пути мы проводим в ледяном молчании. Олег паркует автомобиль у входа в дорогую сауну, и буквально выволакивает меня из машины.
- Давай, куколка, шевели ножками.- Пока я раздеваюсь, он рассматривает меня. С неприкрытым, садистским интересом он наблюдает, как я снимаю с себя джинсы, - футболку, трусики.
- Подойди - приказывает Олег, и я подчиняюсь, с отвращением понимая, что меня возбуждает эта ситуация. Горячая волна желания просыпается внизу живота. Сжав мою грудь, Олег раздвигает толстой рукой мои колени и удовлетворенно смеется.
- Да, детка, завидую я Анатолю. Горячая ты штучка. Ладно, пойдем, заждался уж, пойди, сегодняшний твой любовник. Да смотри, от тебя зависит, получу я миллионный договор, или нет.
- Что же такого сделал тебе Анатолий, что ты настолько ненавидишь его? - спрашиваю я, наблюдая, как наливается злобой лоснящееся, холеное лицо Олега.
- Тебя это не касается - выплевывает он, теряя напускную веселость.
- Привел? - спрашивает очевидную вещь, сидящий в шезлонге у бассейна, толстый, одышливый мужчина, лет пятидесяти. Он смотрит на меня оценивающе, словно на невольницу на рынке, от чего внутри меня растет чувство гадливости, смешанное с каким - то болезненным, адреналиновым возбуждением, делающим мои ноги ватными. - Чистая, надеюсь?
- Сто процентов - ухмыляется Олег и сдергивает с меня простыню, отводя мои руки, которыми я пытаюсь укрыться от липких взглядов сегодняшнего моего любовника - Знакомься, Софья, это Антон Игоревич, твой клиент на этот вечер - говорит Олег. Он сжимает пальцами мой сосок, заставляя меня громко вскрикнуть от боли. Брызнувшие из моих глаз слезы, только распаляют его. - Ну, давай, проси, умоляй меня трахнуть тебя - шепчет он в мое ухо, терзая пальцем дрожащую трепещущую плоть.- Да, пошел ты - выдыхаю я, борясь с тошнотворным возбуждением. Олег хватает меня за отросшие волосы, задрав голову и остервенело терзает мои губы своими. Слезы стыда и обиды застилают мне глаза. - Расслабься - шепчет он, тебе понравится. Его рука блуждает по моему телу, скользит по животу вниз, раздвигает, судорожно сжатые колени, а язык исследует мой рот, не давая вздохнуть. Я хватаю зубами его губу и чувствую во рту металлический привкус крови. Он отбрасывает меня, коротко вскрикнув, и заносит руку для удара, но Антон Игоревич перехватывает ее, и заслоняет меня собой. По его вздыбившейся плоти, я понимаю, что он возбужден. Ну, все, достаточно, Оставь нас Олежек. Я не люблю amore de trois, брезгую после тебя.
- Выпей, детка - говорит он, проводив взглядом моего мучителя, и протягивает мне рюмку водки, которую я принимаю с благодарностью. Водка, огненным ураганом скользит по пищеводу, помогая снять напряжение. Я тянусь к своему клиенту, к которому не испытываю ничего, даже отвращения, просто начинаю воспринимать, как данность происходящее со мной.Коготок увяз, всей птичке пропасть - любила говорить моя мама. Так вот, я эта несчастная птичка, которая пропадает сейчас, умирает от страха и отвращения к себе. Я чувствую несвежее дыхание Антона Игоревича, его липкие губы на моей груди, оставляющие на ней скользкие нити слюны, его пальцы на моих бедрах, во мне. Я не рвусь и не брыкаюсь, потому что мое тело больше не принадлежит мне, оно целиком и полностью во власти Олега, который может продать его, или подарить, по своему усмотрению, только освежеванная душа все еще ноет, не желая агонизировать, надеясь на лучшее. Я ощущаю, как плоть Антона Игоревича проникает в мое лоно, его размеренные неспешные движения, как смазанный, искуственный оргазм зарождается внутри моего тела, заставляя сокращаться стенки моего естества. Он тоже чувствует мои сокращения и ускоряет темп, что бы тут же излиться в меня.
- Не нужно притворяться, девочка. На меня это давно не действует - говорит он отдышавшись.
- Я не притворялась - равнодушно отвечаю я. Просто разбуженную во мне чувственность невозможно уничтожить издевательствами над моим телом. И от этого мне гадко, невообразимо мерзко. Это не просто физическое предательство, это придательство душевное.
- Ты, ведь не шлюха? Я сразу понял это, как только увидел тебя. Зачем тебе это?- спрашивает меня Антон.
- Нет, вы не правы, я именно шлюха. Грязная шлюха. - едва не кричу я, в лицо удивленному мужчине и, завернувшись в простыню, оставляю его отдыхать, после соития.
Олег ждет меня за дверью, он уже остыл и не смотрит на меня с той холодной яростью, которая сквозила в льдистых глазах, каких то полчаса назад. Полчаса, показавшихся мне вечностью.
- Молодец, Сонечка. Хорошо отработала. Присядь - говорит он, показывая рукой на кресло, стоящее возле стеклянного журнального столика, на гнутых, позолоченых ногах. Кич - сказала бы моя мама, увидев этот предмет мебели. - А у меня сюрприз для тебя
- Как, неужели еще один? - притворно удивляюсь я, глядя на веселящегося Олега.
- О да, тебе понравится - фотографии брошенные его рукой, разлетаются веером по стеклянной столешнице. На них я, во всей красе, приоткрытые губы, бесстыдная нагота, чужие руки на моей груди, заостренные соски. Распутница, шлюха, дрянь. Отвращение, горькой тошнотой, поднимается по пищеводу, смешиваясь с водкой и желудочным соком, и я боюсь, что меня вывернет на расстеленый на полу дорогой ковер.
- Зачем тебе они, я и так в твоей власти?- Сглотнув спрашиваю я. - Рассказать, что любовь всей твоей жизни, обыкновенная, подзаборная шалава - это одно, а вот показать. Как думаешь, разобьет это сердце Толику? Думаю, что это просто убьет его.
- Сволочь, скотина, ненавижу тебя - звенящим голосом говорю я, мечтая вцепиться в ненавистную рожу.
- Свободна - ухмыляется Олег, и кидает сто долларовую купюру на стол, поверх отвратительных снимков. - Сама доберешься, ты ж у нас при бабосах теперь.
Душный вечер принимает меня в свои объятья. Улица обнимает запахами выхлопных газов, раскаленной за день пыли, несвежестью последних августовских дней. Окутывает ароматами тлена и увядания. Деньги так и остались лежать на стеклянном столе, превращенные моими руками в мелкие, никчемные обрывки, под внимательным взглядом Олега. Я не знаю что делать, как жить дальше. А может, не стоит жить, броситься под машину, и закончить мучения- мелькает шальная мысль. Это так просто - всего лишь шаг навстречу бесконечности, и нет ни боли, ни предательства, ни страха. Легче ведь перенести смерть человека, чем знать, что тебя предали, растоптали, и предатель ходит рядом, дышит, живет. Но сделать этот шаг мне не дает пуговица, зажатая в ладони. Маленькая, перламутровая пуговица от рубашки Анатолия, которую я так и не выпустила из своей руки, даже когда оскверняли мою душу и тело. Дома я оказываюсь, уже когда на землю падает звездное покрывало ночи. Силы покидают меня, и я засыпаю, скрючившись на полу темной, пустой комнаты.
[Октябрь 2009г.]
[Он]
- Паша, я не знаю что делать. Софья изменилась, из нее словно ушла какая - то краска, присущая только ей. Я не узнаю ее, не знаю, как объяснить тебе, но чувствую, что происходит что - то странное, страшное.
- Мнительный ты стал, Анатоль, ох мнительный - добродушно смеется Пашка, перефразируя известный фильм, на который мы бегали в детстве в маленький кинотеатр, с ужасно неудобными, занозистыми сиденьями, а потом играли в мстителей во дворе, восхищаясь героями и презирая Лютого, которого собственно и цитирует, сидящий напротив меня Пашка.- Устала просто твоя ненаглядная, вот и капризничает. Да, мало ли у баб проблем. Циклы у них все какие - то, головы больные. Ленка, тоже в последнее время с ума сходит. Вот объясни мне, Анатоль, у твоей мамы были ПМС, или у бабки моей голова болела? Нет, ничего подобного не могу вспомнить, пахали, как ломовые на работе, а потом дома чистили, готовили, стирали, без автоматических стиралок, заметь. И не жаловались, а тут одну машинку купили, вторую, посудомойку, то се, и все недовольны. У меня перед глазами до сих пор, бабкины артритные руки, отжимающие простыню. А белье пахло как, морозом. А сейчас химией воняет, и смятое все, потому что вешать, видишь ли, некогда, а на морозе руки стынут.
- Нет, Паша, не стал я мнительным. Устал, наверное, просто. Олег меня командировками этими, замордовал уже. Я понимаю, конечно, что деньги отрабатывать нужно, но я же программист, а решаю вопросы, которые любой менеджер решить в состоянии. - Эх, Толян. Это называетсяЯ начальник, ты дурак - большим человеком Олежек стал, тут уж не попишешь ничего. Говорят, в депутаты собрался, хотя там ему самое место. Как раз для него работенка.
- Кто говорит то? - без интереса спрашиваю я, просто, что бы поддержать разговор.
- Майка говорит, они с Леной кофе недавно пили. Олег бабу себе нашел новую, с ума по ней сходит, а взять не может, уж не знаю почему. Майка в шоке, трон то, закачался под ней. Решила ребенка родить, чтоб Олежку возле себя удержать, так он ей такой скандал закатил.
- Не удержишь Олега ребенком. Интересно бы на волшебницу посмотреть, которая его каменное сердце растопить умудрилась.
- Да треп это все, Майка подозревает наличие соперницы, но не уверена - задумчиво говорит Павел, складывая журавлика из лежащей на столе салфетки.- Хотя, дыма без огня, наверное, не бывает. А ты, дорогой друг, хватай Софью в охапку и к морю вези. Отдохнет, в себя придет и будет вам счастье. Я ее отпускаю, ректор я, в конце - концов, или нет?
- Стареем мы с тобой, Павлик. Сплетничаем, как две бабки на базаре - с горечью говорю я, глядя на своего друга. Он погрузнел, под глазами залегли морщины, волосы стали цвета перца с солью, а я вижу его таким же, как раньше - лопоухим мальчишкой с хитрющими глазами, что так не вяжется с суетливыми движениями и граненым стаканом, наполненным водкой, смотрящимся словно игрушечный, в его огромной лапе. Что случилось с нами: со мной, с Олегом, с Пашкой? Почему, по мере взросления, мы перестали осознавать ту тонкую связь между нами, которую так остро чувствовали в детстве?
- Пора мне, Анатоль. Лена ждет, я обещал с близнецами погулять - выводит меня из задумчивости голос Павла.
- Да, и мне пора - говорю я.
Дома, вопреки ожиданиям, работает телевизор и пахнет ванилью и еще чем - то очень вкусным, из детства. Я слышу, как поет Софи, гремит посудой, и сердце мое наполняется надеждой, что все стало, как прежде.
- Привет - улыбается Софья, увидев меня, стоящего в дверях кухни. Она прекрасна, давно не видел ее такой.
- У тебя нос в муке - говорю я, протянув руку, что бы стряхнуть белую мучную пыль с курносого носа Софи. Она прижимается щекой к моей ладони, и сердце мое пускается в пляс, от прикосновения ее руки к моей, от шелковистости щеки, под ладонью, от близости, возникшей между нами, впервые за долгое время. Ее губы на моей коже, теплый запах свежей выпечки, завитки льняных волос между моими пальцами. Счастье, заполняющее каждую молекулу моего тела.
- Люблю - шепчу я, в момент, потеряв голос.
- Ты мой - отвечает она, глядя своими колдовскими глазами, прямо мне в душу. - Да, твой, целиком, до последнего вдоха. А ты? Ты моя? - спрашиваю я. - Моя душа принадлежит тебе, навсегда - отвечает Софья полу вздохом, касаясь легкими поцелуями моей шеи, дразня и возбуждая неимоверно. Из одежды на Софи только кухонный фартук, отделанный, легкомысленными, рюшами. Возбужденные, заострившиеся соски, яркие ореолы которых просвечивают сквозь тонкую ткань. Я дергаю завязанную пышным бантом на шее завязку и, убрав досадную преграду, припадаю губами к твердому, окаменевшему соску, от чего с губ Софи срывается, полный страсти стон и она откидывается спиной на обеденный стол. - Люби меня умоляюще просит она-Ты прекрасна - хриплю я, выдавая с головой, что просто не могу больше сдерживаться, и раздвигаю ее бедра, своими. Тонкие, белые ноги Софи, взметнувшись в воздух, обвивают мою поясницу, позволяя мне еще острее чувствовать ее. Мы качаемся на волнах наслаждения, растягивая минуты блаженного удовольствия, смакуя мгновения ярчайшего экстаза, который накрывает нас, почти одновременно, выбивая из легких весь воздух. Я слышу, как стонет Софи, как ее стоны наслаждения перерастают в крик удовольствия. Я люблю тебя, люблю - кричу я, соединяя воедино наши голоса. Звуча в унисон с моей Софьей.