- Ты нашел ее - утвердительно говорю я, упав на стул, напротив Павла.
- Да. Но разговор у нас с тобой длинный получится, Анатолий.
-Паш, потом давай. Скажи мне адрес - нетерпеливо говорю я, но натыкаюсь на строгий, упрямый взгляд моего лучшего друга.
- Сядь, не мельтеши. Я не закончил. Вот объясни, почему в наших отношениях все в одну корзину? Я тебя слушаю, а ты позволяешь мне внимать тебе - раздраженно, блестит глазами Павел. Таким я его еще никогда не видел: властным и злым.- Я ходил к Олегу, хотел убить, разорвать, уничтожить. Он не в себе Анатоль, это не Олег, не наш Олег, понимаешь?
- Нет, не понимаю - честно отвечаю я. Мы не встречались с Олегом с того самого, памятного разговора, когда он рассказал мне о нашей родственной связи. Да у меня и не возникало желания видеть человека, который разрушил всю мою жизнь, сломал представление о мире, в котором я жил, и отобрал единственную, любимую женщину.
- Он любит ее, твою Софи, Толян, но странной, больной любовью. А она просто стала разменной монетой в ваших с ним, семейных отношениях. Софья не по собственной воле тебе изменяла. Глупая девочка, пыталась оградить тебя от беды, в лице Олега, отдавая на растерзание свое тело и душу. Олег рассказал мне про твоего отца. Но это ваше дело, не мне судить человека, давшего вам жизнь. Самое интересное, что вы оба хотите от Софьи любви, не желая прислушаться к ее чувствам. Она просила меня не говорить тебе, где живет , но есть одно но. Именно из - за этого « Но», я не могу сдержать данное ей слово. Знаешь что, Анатоль, давай выпьем, что то у меня в горле пересохло - вдруг, словно споткнувшись на полуслове, говорит Павел. Я вижу, как трудно дается ему этот разговор.
-Я не хочу, Паша. Напился, до отвращения. Скажи мне, не томи, что я должен знать?
-А я, все - таки, возьму нам пивка и фисташек - говорит Павел, и резко вскочив, устремляется к барной стойке, с невероятной для его телосложения, прытью. Я смотрю в его могучую, удаляющуюся спину, и даже не замечаю, когда атмосфера в баре начинает меняться. Просто сижу, рассматривая улицу сквозь грязное стекло окна, размышляя, какой еще сюрприз приготовила мне моя судьба, по имени Софья. Но, вдруг вижу, как вокруг меня образовывается пустота, как жмутся к стенам, только что веселящиеся люди . Мужчина, сидящий за соседним столиком, побледнев, смотрит мне за спину испуганным, затравленным взглядом, а его собеседница раскрывает рот в безмолвном крике. Она похожа на аквариумную рыбку, и мне становится смешно, глядя в ее испуганные глаза. Я оборачиваюсь, что бы посмотреть, что происходит и встречаюсь со взглядом, полным ненависти и безумия. За моей спиной стоит Олег, сжимая в руке черный, вороненый пистолет. Он целится в меня, но мне, почему- то, совсем не страшно, словно в детстве, когда мы вместе играли в войнушку, а потом, раскинув в стороны руки, валялись в пыли, изображая из себя убитых бойцов. Олег никогда не хотел умирать, он до ужаса, до какого - то сверхъестественного трепета, боялся смерти, боялся даже играя, задеть эту страшную силу. Олег болен, это видно по лихорадочно блестящим глазам, уродливой, неестественной ухмылке, пересекающей его лицо, словно черная, глубокая расщелина. Рука, в которой зажат пистолет трясется, и от того смертоносный ствол оружия, словно танцует, какой - то безумный танец. Пот мелкими бисеринками покрывает изможденное, осунувшееся лицо Олега, делая его еще более гротескным, ненастоящим в тусклом освещении питейного заведения. Я делаю шаг навстречу к моему другу детства, брату, но он отшатывается от меня, как от чумного.
- Олег, не нужно, успокойся. Давай разберёмся между собой. Могут невинные люди пострадать, ты же понимаешь это - умоляю я моего обезумевшего друга, взывая к голосу разума. Желая только одного, увести его из заведения, во избежание трагедии. Но он не слышит меня. Не желает слушать.
- Прости, брат, наверное, страшно умирать, зная, что скоро станешь отцом. Не увидев, не подержав на руках своё продолжение - судорожно, кривя лицо в подобии улыбки, говорит Олег. - Так ты не знал? - удивленно продолжает он, видя шок и не понимание, написанные у меня на лице.
-Олег ты бредишь - неуверенно говорю я, чувствуя горячую волну запоздалого страха и болезненного сожаления, о том, что я, так и не успел найти мою Софи, вымолить у нее прощение и просто любить. Каждый день видеть ее, чувствовать, жить.
-Нет, Толян, не брежу. Софья беременна, и месяца через три, ты мог бы стать счастливым папой. Жаль, что не суждено, правда? Ты прости, но я не могу позволить тебе отобрать у меня единственную мою, настоящую любовь. Ты итак все забрал у меня. Все, что по праву принадлежало мне. Отца, счастье, женщину, за которую я сдохнуть был готов. А она тебя предпочла, выгнала меня, как кобеля дворового. Не получилось у меня отобрать у тебя Софью. Значит, я тебя у нее заберу. Мне не достанется, но и ты не будешь с ней.
Я вижу толстый палец Олега, нажимающий спусковой крючок, словно в замедленной киносъемке, чувствую сильный удар в плечо, опрокидывающий меня на спину. Где то рядом, истошно кричит женщина, страшно с подывыванием. Боли нет, как ни странно, просто какое - то отупение, не способность реагировать на происходящее, двигаться. Боковым зрением я вижу, как Олег подносит черный ствол пистолета к своему виску, как вернувшийся Пашка бросается к нашему бывшему другу, надеясь помешать ему, совершить последнюю глупость в своей жизни. Кружки с пивом выпадают из огромной ручищи Павла, рассыпаясь по каменному полу миллионами прозрачных стеклянных брызг. Звон разбитой посуды, сливается с оглушающе громким звуком выстрела. И тут на меня обрушивается горячая волна, раскаленной боли и отчаяния, лишая меня остатков сознания, погружая в липкую, густую субстанцию беспамятства. слышу, как рыдает Пашка, наш сильный несгибаемый Пашка, воет, словно раненый зверь. «Что же ты наделал отец, с нашими жизнями?» - Мелькает в голове последняя мысль, прежде чем я погружают в небытие.
ГЛАВА 34
ГЛАВА37
[Она]
- Ешь давай, пока горячие - говорит баба Глаша, ставя передовой мной тарелку с , почти прозрачными, дырчатыми блинами, политыми сметаной и медом. Рот тут же наполняется слюной.
-Меня доктор уже ругает из - за веса, говорит, что я скоро передвигаться не смогу - жуя говорю я и тянусь за телевизионных пультом
- Поешь спокойно, прямо зависимость у тебя от телевизора - ворчит старушка, с удовольствием глядя, как я ем. - А врач твой, глупости говорит. Ребенка кормить нужно, или ты думаешь, малышу лучше будет, если ты ноги таскать не сможешь?
-Баб Глаш, ну можно я телевизор посмотрю - улыбаюсь я, глядя на насупившуюся бабушку.
-Да, включай уж - машет она сухой ладошкой. Я не люблю новостные передачи. Наполненные негативом, они навевают на меня тоску и страх. Страх, что мой ребенок будет жить в жестоком, наполненном насилием мире. По телевизору идет выпуск новостей, и палец сам тянется нажать кнопку на пульте и переключить программу, но что - то останавливает меня. Я слушаю, как симпатичная девушка диктор рассказывает о перестрелке в баре нашего города, и сердце мое замирает. А она вещает и вещает, и я ловлю каждое ее слово, словно окаменев, наблюдаю трагедию, развернувшуюся в любимом заведении Анатолия. - « Известный бизнесмен и депутат Орлов Олег Анатольевич, устроил перестрелку в баре, находящемся в центральной части города. Есть пострадавшие. Сам предприниматель покончил с собой. Следствие рассматривает все версии происшедшего. Главная версия - личная неприязнь »
- Господи, страсть то какая - шепчет ГлафираПавловна, крестясь. - Что творится то, Сонюшка, что с тобой моя девочка?
-А я сижу не в силах пошевелиться, глядя на старомодный телевизор, мерцающий экран которого показывает место происшествия. Взгляд мой прикован к телу, укрытому черной пленкой. Холеная рука с дорогими часами, которая недавно несла большой букет лиловых тюльпанов, ласкала мое тело, доводя до экстаза, безжизненно откинута, на нее не хватило скорбного покрывала. Я чувствую, что не могу пошевелиться, словно в момент лишившись такой возможности .
-Баб Глаш, дай мне телефон. Не дойду я - прошу я, чувствуя, что просто упаду, если встану со стула.
- Куда звонить то собралась? Да что случилось, объясни. Лица нет на тебе девочка. О ребеночке подумай.
-Дай мне телефон - кричу я, уже не сдерживая рыданий, рвущихся из моей груди. - Там Олег, это Олег был, ты понимаешь? Кого он застрелил, там не сказали. Дай мне телефон. Дай дай !!! - Я смотрю на заметавшуюся по кухне Глафиру Карловну, и мне становится стыдно за свою истерику, но поделать с собой я ничего не могу. Ребенок бьется, толкается, чувствуя мое состояние, но ледяная лапа страха, сжавшая мое сердце, никак не желает отпускать меня. Дрожащей рукой я набираю и набираю телефон Анатолия, но механический голос все время говорит о недоступности абонента, лишая меня разума, заставляя умирать от, сковавшего меня, липкого ужаса.
- Другу его позвони, дочка - робко трогает меня за плечо баба Глаша. - Ну, тому, из института твоего, про которого ты мне рассказывала. Может он чего знает.
Слезы заливают мои глаза. От нервного напряжения, я никак не могу вспомнить номер телефона Павла. С трудом набрав номер, слышу взволнованный голос Леночки, но не могу произнести и слова, словно тиски сжали мое горло, до боли, до удушья.
-Соня, Софья, это ты? - рыдает в трубку Елена - Нет. Нет больше Олежки, нету, нету, нету - как заведенная, на одной ноте причитается она, словно профессиональная плакальщица.
-А Анатолий? - с замиранием сердца спрашиваю я.
- Нет Олежки, нет-нет - не слыша меня, рыдает Леночка.
-Лена, где Павел, дай ему телефон.
-А Павла нет, он в больнице у Анатолия - вдруг, совершенно нормальным голосом говорит Елена, - А Олега нет больше. Ты виновата, во всем виновата - хлещет меня словами Пашина жена, словно острыми, терновыми ветвями. Они впиваются мне в душу, в мозг, сердце, вырывая куски кровоточащего мяса.
-В какой больнице, Лена? Где Анатолий? - спрашиваю я, не обращая внимания на злые ее слова, понимая, что она просто в шоке, но Елена права. Да, это я во всем виновата, только я. И мать была права, когда говорила, что я зло. И ее жизнь, я разрушила, может она была бы жива, если бы меня не заела глупая, злобная гордость, кода она появилась на моем пороге, ища поддержки.
-В первой городской - безжизненным голосом, отвечает мне моя собеседница и отключается.Я с тобой - говорит Глафира Павловна, наблюдая, как я судорожно натягиваю пальто, прямо на легкий, домашний костюм. - Нет, мне никто не нужен - говорю я И ты не нужна. Я больше никому не сломаю жизнь, никогда. Отойди баб Глаш. Я приношу одни несчастья, людям, хорошим людям, которые, хоть как - то, соприкасаются со мной. - Ты говоришь глупости, девочка. Я давно не была так счастлива, как в те месяцы, проведенные в заботах о тебе.
- Я сама, во всем разберусь - грубо говорю я, и покидаю квартиру, слыша, как всхлипывает старушка, за моей спиной, и физически чувствую, осенившее меня, крестное знамение, посланное мне вслед маленькой сухой рукой, покрытой старческими пигментными пятнами.
Я бегу по улице, совсем не чувствуя декабрьского холода. Прохожие оборачиваются мне вслед, глядя с горькой укоризной. бегу, забыв о ребенке, толкающемся у меня в животе, о том, что забыла переобуться и ноги в домашних тапках скользят по раскисшему, грязному снегу. Нечем дышать, от сковавшего горло, болезненного страха, от быстрого бега, от боли, перерезающей низ живота. - Потерпи, я не могу потерять еще и тебя - умоляю я. Остановившись я глажу себя по животу, разговаривая с ребенком. И он успокаивается, перестает биться, словно птичка в клетке. Боль отпускает, наполняя меня решительностью. Остаток пути я преодолеваю спокойным шагом. Больница рядом, в трех кварталах от моего дома, но и это расстояние кажется мне сотнями километров.
Павла я вижу издалека. Он мечется по больничному коридору, словно безумный, не может остановиться. Увидев меня, лицо его приобретает более осмысленное выражение. И мне вдруг становится страшно, что Павел сейчас ударит меня, расплющит об стену, огромной своей ручищей.
- Ты ненормальная - говорит он вдруг, устало разглядывая мои тапки в виде розовых зайчиков. - Чокнутая идиотка. О себе не думаешь, о малом бы позаботилась. Толян убьет тебя, когда придет в сознание. Если придет - почти шепотом завершает он.
- Как он? - спрашиваю я, глядя на обмякшего Павла, упавшего на клеенчатую, коричневую скамейку.
- В реанимации. Меня не пускают. И тебя не пустят, зря пришла. А Олег умер. Завтра хоронить будем. Ты придешь?
- Нет - твердо отвечаю я.
- Ну и правильно. Его даже на кладбище хоронить отказываются и отпевать. Самоубийц, ведь не отпевают.
Павел говорит об этом так буднично, устало, что мне хочется схватить за грудки этого огромного мужчину и хорошенько встряхнуть, вернуть его в себя. А сейчас передо мной сидит лишь пустая оболочка человека, которого я знаю.
- Жаль, Анатолий не проводит брата в последний путь. Ах, ну да ты ж не знала. Прости - говорит Паша, видя удивление в моих глазах, смешанное с ужасом. - И он не знал. А Олежка всю жизнь жил с этим. И ненавидел, и любил. - Павел плачет. Тихо, беззвучно и от того еще более страшно. Я глажу его по плечу, не зная, что сказать. Моя скорбь по Олегу более поверхностная, нежели скорбь Павла.
- Иди домой, Соня. С ним все будет хорошо поднимая на меня заплаканные глаза, говорит Паша. - Я позвоню, когда Анатолий придет в себя. - Позвони.
- Ты придешь?
- Не знаю - честно отвечаю я.
- Ты не виновата, Соня. Просто так вышло.
- Не бери с меня обещаний, Паша. Просто держи в курсе - прошу я, все для себя уже решив.
- Пообещай мне, что примешь верное решение - просит меня, все понимающий, Павел.
Я ничего не отвечаю, лишь киваю головой. Решение, единственно правильное, принято мною. Когда Анатолий придет в себя, если придет, как сказал Павел, я просто исчезну. Начну все с чистого листа, буду растить сына, и никогда больше не сделаю несчастными любящих меня людей, принося в их жизни хаос и несчастья.
[Январь 2010]
[Он]
- Нет ее. Уехала Софьюшка. Как узнала, что вы в себя пришли, сразу исчезла - говорит маленькая старушка, вытирая бегущую по морщинистой щеке слезу, сухим кулачком.
-Куда она поехала? Вы знаете? - спрашиваю я, ощущая горькое, болезненное разочарование.
- Да, кабы я знала куда, уже б вернула мою девочку, на коленях бы ползла, но вернула. Родная она мне стала, и ребеночек ваш. Не по крови, душевно. Софья хорошая, Анатолий. И вас очень любит.
- Я знаю, Глафира Карловна. И я люблю, до безумия люблю. Помогите мне найти мое - счастье.
- Да, как же помочь то? Я уж и в милицию бегала, а мне сказали, родственники только могут в розыск подавать. « К мужику, какому - нибудь сбежала, а вы нервничаете»- сказали. Отмахнулись, как от мухи. А ее кроме вас нотариус разыскивал. Отец ее названный названивал, а вчера на пороге у меня появился. Ангел его зовут, кажется. Вот уж чудное имя. Да, и ему - помочь я не смогла.
- Спасибо вам, Глафира Павловна. Позвоните мне, если вдруг объявится Софи - прошу я, протягивая картонный прямоугольничек визитки.
- Вы уж найдите ее, Анатолий. Заклинаю вас, тем более, что время уходит, рожать скоро Сонюшке.
Я выхожу на мороз, высоко подняв воротник. Рука не слушается, после операции прошло совсем немного времени. Конечно, я найду их, чего бы мне это не стоило. Землю переверну, но отыщу тех, что составляют смысл моей жизни. Ангел живет у меня. Он приехал сразу, как только узнал об исчезновении Софьи. Каждый наш день начинается с поисков, мы наняли детектива, но результатов он нам никаких пока не дал. Павел видел Софи, в последний раз, на похоронах Олега, на которые она, все - таки пришла. Пришла, и стояла в стороне, глядя, как опускают в могилу дорогой гроб, с телом ее мучителя, ее любовника, ее болью. Похоронили Олега на кладбище, вопреки всему. Уж, какими правдами и неправдами Пашка уговорил попа отпеть самоубийцу, мне не известно, но факт остается фактом. Он похоронил моего брата с помпой, достойной положения, который тот занимал при жизни. На следующий день, после выписки из больницы я и Павел были приглашены к адвокату Олега, который прочел нам завещание. Все, что он наживал, ступая по головам соперников, Олег завещал Софье и неродившемуся ее ребенку, оставив ни с чем своих взрослых детей от первых браков. Павлу достались деньги, на которые он обязан пожизненно содержать Майю, оплачивая лечение, и все нужды глубокого инвалида, в которого цветущая красавица превратилась после автомобильной аварии. А я, получил письмо, прочитав которое не смог сдержать слез. Он не собирался убивать меня. Олег любил меня, странной, болезненной любовью, завидуя и унижая. Но любил. Снег начинает сыпать со свинцового, ненатурального неба. Он ложится на промерзший асфальт тонким, пуховым покрывалом, закрывая пыльное несовершенство улиц. Сегодня ровно год, как я повстречал мою Софи, с тех пор, как начал служение культу богини с янтарными глазами. Сегодня ровно год, как я потерял способность жить и дышать без нее.
ЭПИЛОГ
Светом твоим завороженный
Переболев этой весной.
Я для любви стану прощенным,
Ты для любви, станешь святой.
Сергей Трофимов « Весенний блюз»