Я слышу крик чаек и шорох молодой весенней листвы на легком морском ветерке. Но громче всего я слышу биение собственного сердца.
Сколько.. ребенку ей девочке Даше?выталкиваю я почти по слогам.
Т-три м-месяц-ц-ца,так же спотыкаясь на каждом слове отвечает моя рыжая беда.
Три месяца. Ровно на три месяца больше, чем я думал. На три гребаных месяца старше, чем меня заставили поверить.
Ты задолжала мне разговор, сирена. Обстоятельный разговор.
Я аккуратно забираю из покорно разжавшихся женских рук драгоценную ношу, всматриваюсь в знакомые по отражению в зеркале глазенки и спрашиваю:
Соскучилась, дочка?
И получаю в ответ утвердительное:
Ага.
Где-то фоном продолжает бухтеть бывший шеф, которому я однажды все-таки набью морду. Просто возьму и набью. Чтобы больше никогда не влезал между мной и тем, что мне принадлежит. Но не сейчас. Сейчас я должен забрать своих женщин и разобраться с тем чертовым клубком недомолвок, противоречий и всей той х**ни, что накопилась за эти бесконечные одинокие дни.
Не прощаясь с растерянным и не знающим, куда бежать и что делать Стивом, я просто иду прочь из парка. По направлению к нашей квартире. Странно. Она и ее, и одновременно моя, пусть и временно, пусть по условиям договора аренды. Но я в данный момент имею право находиться там. А ее обязан пустить.
Я уж так пущу тебя, коварная. Так обяжу
Она семенит рядом, пытаясь пристроиться то слева, то справа. Толкает перед собой коляску и все пытается сказать, что катить ее пустуюплохая примета. Жить с пустым сердцем, вот плохая примета. А коляска?.. Да она мне нахрен не нужна.
Только перед лестницей подъезда я отдаю уютно сопящую кроху ее маме и подхватываю одной рукой первое транспортное средство Дарьи Даниловны.
Иди впереди. Чтобы я тебя видел,непреклонно приказываю я. И она безропотно слушается.
Зайдя в квартиру, я закрываю все замки и демонстративно кладу ключи в карман брюк. Намек поняла?
Она только вздыхает безнадежно и скидывает туфельки на низком устойчивом каблучке.
Я первым захожу вымыть руки и тру их с особым тщанием. Все-таки мне сейчас надо будет малышку держать, стоит подготовиться.
У нее нежные рыжие волосенки. Которые пахнут ванильной булочкой. И такая белая, прозрачная кожа. Как у фарфоровой куколки. И три залихватские веснушки на носу-пуговке. А еще мамины губы, и улыбка, какой она наверняка была у юной русалочки.
И мои глаза.
Темно-серые с желтыми искорками.
Фамильная отличительная черта всех Громовых.
Громова Дарья Даниловна.
Рассказывай. Все по порядку. С самого начала. До того, как мы с тобой встретились в первый раз. Можешь начать с рождения или детского сада. Я никуда не спешу.
Я чаю хочу,жалобно просит собственница моего временного жилья, переминаясь с ноги на ногу.
Чувствуй себя как дома,любезно обвожу я рукой ее собственную кухню.
За окном начинает смеркаться, в наш разговор несколько раз врывается трель ее мобильного, но она каждый раз убеждает кого-то, что все в полном порядке и что они с Дашей немного задерживаются в гостях.
Немного, угу. Пока не отпущу. Если отпущу когда-нибудь.
Окружающие считают меня безэмоциональным. Слишком рассудительным, слишком спокойным, слишком уравновешенным. Немного медлительным. У меня даже кличка в бурсе (Высшая морская Академия, жарг.,прим. Автора) была соответствующаяПитон.
Но никто и представить не может, какая всепоглощающая ненависть к тому ублюдку, что сотворил эту гадость с моей сиреной, кипит сейчас у меня в крови. Да, я фаталист. Да, я уверен, что все происходящее с нами не случайно. Но спокойно жить, зная, что где-то недалеко мерзкая гнида «от науки» калечит судьбы молодых неопытных девчонок Я обязательно займусь тобой, херов гуру. Устрою своих девочек и займусь.
А после гуру я возьмусь за одного слишком уж хитровы деланного регионального менеджера. Чтобы под ворохом сыплющихся на его голову проблем навсегда забыл дорогу к этому морю. Питоны могут месяцами ждать подходящую добычу или удобный момент. И я его дождусь.
Данил, мне пора покормить Дашу, она уже чмокает и хмурится.
Надо нагреть воды? Где бутылочки? Откуда достать?
Не надо. У меня все теплое,она смущается и глазами указывает на свою грудь.И бутылочка с соской под рукой. Где нам можно расположиться?
Где угодно. Лишь бы на моих глазах.
Она вспыхивает, поняв, что я не собираюсь ни отворачиваться, ни, тем более, деликатно оставлять их наедине.
Хватит.
Наделикатничался.
Теперь все только под моим неусыпным контролем, скользкая моя.
Она устраивается на собственном диване, подложив под левый локоть пару жестких подушек, накрывает их вытащенной из специального отделения в коляске чистой пеленочкой, укладывает на руку дочку и предпринимает слабую попытку:
Может, отвернешься?
Ни за что.
Со вздохом она расстегивает блузку и теребит застежку бюстгальтера для кормящих мамочек.
Данил, пожалуйста, я стесняюсь. Она некрасивая стала.
Кто?
Грудь,почти шепотом.
Боже, какая ты все-таки дура, женщина моя. Безмозглая, не тех боящаяся и не того стесняющаяся дурында.
Если совсем некрасивая, я отвернусь,торжественно обещаю я, тщательно пряча улыбку.
И в следующие двадцать минут не отрываю от них взгляда ни на секунду.
И даже не моргаю.
Я же Питон.
Глава 32
Папуля едет молча. Стиснув зубы до ходящих ходуном желваков и побелевших костяшек рук, сжимающих руль с такой силой, что тот временами жалобно поскрипывает.
Молчу и я. Молчу и нацеловываю ароматную головенку мирно дрыхнущей на моих руках Дашки-милашки. А пока целую, прячу заодно глупую улыбку, что так и рвется наружу счастливым смехом.
Наглый щенок!ревет папа, страшно белея глазамипризнак гнева, грозящего обычно всему экипажу страшными карами за окраску палубы во время тумана.
Польщен, Владимир Иванович. Из ваших уст звучит, как похвала,невозмутимо отвечает этот змей хладнокровный.
Да как ты смеешь?
Исключительно на правах отца этой очаровательной крохи, что уже недовольно хмурится от слишком громких звуков.
Вот же манипулятор изворотливый. Ведь ни к одному слову не придраться!
Папуля тут же переходит на свистящее бульканьевнучу тревожить воплямини боже мой. Он скорее захлебнется от ярости, чем позволит себе стать причиной ее расстроенного хмыканья.
Я немедленно их забираю! И чтобы духу твоего не было на пороге моего дома!
У меня подписан договор аренды данного жилого помещения. А видеться с дочерью я имею право, которое готов доказывать в любом суде. И вы прекрасно осведомлены о том, что такое требование удовлетворят с вероятностью в девяносто девять и девять десятых процентов. Может, пора приступить к конструктивным переговорам о переезде?
Может, пора спросить нас с Дашей?влезаю я.
Молчи!хором.
Ах вы так?
В таком случае я немедленно вызываю такси или звоню Стиву, чтобы он забрал меня из этого эпицентра мужского бодания и перетягивания нас в качестве каната. Тш-ш-ш, Апельсинка, все хорошо. Деда и папа просто тренируются петь тебе колыбельную.
Папа? Папа???сипит папуля.Где шлялся этот папа все последние месяцы, а?
Строил базу для будущего материально-технического обеспечения двум прекрасным женщинам,ловко выворачивает Данил, глядя не на папу, что уже чуть ли не машет кулаками у него под носом, а на нас с Дашуткой.
В космосе? Что даже не звонил, не писал, не приезжал?
Хуже. В неведении относительно своего счастливого статуса,Данил смотрит мне в глаза и укоризненно качает головой.
А я? Стыдно ли мне? Ну, совсем капельку. Чуть-чуть. Но вины за собой я не признаю. Просто было не время.
Я никуда не перееду, Данил,тихо, но твердо произношу я. Мне больно это говорить, но так надо. Пока.
Понял?папуля, не сдержавшись, крутит внушительный кукиш и торжествующе ухмыляется.
Не потому что не хочу,довольная улыбка сползает с папиного лица.А потому что я смотрю на ситуацию с точки зрения мамы Даши. Ей это не пойдет на пользу.
Не пойдет на пользу общение с родным отцом?
Он опасно прищуривается, и в его глазах сверкают незнакомые мне отблески грядущего урагана. Притормози, мужчина-шторм.
Куда ты собираешься перевозить свою дочь? В Москву?
Хрен вам всем, а не Москва!взрывается папа, но я продолжаю.
В город, в котором давным-давно закончился свежий воздух? Где ее папа будет пропадать на работе сутками, появляясь домой только ночью, когда она спит?
Есть выходныепытается воззвать Данил, а я лишь печально усмехаюсь.
Половину которых надо потратить на то, чтобы добраться до приличного пригорода? Или гулять по торговым центрам среди толпы людей? Или предлагаешь нам переместиться сюда, в эту квартиру, чтобы видеться с тобой в лучшем случае раз в месяц, во время твоих редких командировок?
Он молчит, поджимая губы.
Для Даши сейчас лучше, если мы останемся в деревне у дедушки и бабушки. Где есть свежий воздух, где тихо, где поют птички, где бабушка может помочь, когда я уезжаю на сессию, где у нас всегда есть рядом те, кто в любую секунду возьмет ее на руки, позволив мне спокойно искупаться, пардон, сходить в туалет или просто поспать часик после бессонной ночи. А впереди первый прикорм, для которого мы уже выбрали красивую белую козочку у соседки через забор, зубки, которые будут чесаться ночами напролет, южное лето, когда можно голышом загорать в собственном саду, не боясь химических дождей и отвратительной погоды. И даже море, куда мы всегда можем попросить дедулю привезти нас. Пара часов, и мы тут. В Москве это есть?
Нет,вынужден признать он.
Данил, прости. Я сейчас в первую очередь думаю о том, что хорошо для дочери, а не для кого-то еще. И мои или твои эгоистичные желания и амбицииничто перед ее потребностями. Я хочу, чтобы она росла здоровой и счастливой.
Рядом с дедушкой и бабушкой,снова встревает папуля.Которые ее любят. И которых она знает с рождения. И даже до рождения. Да, мой цветочек? Моя ласточка, моя бусинка,переходит на умилительное воркование грозный дед, заметив, что Дашуня открыла глазенки.Иди к деду. Доча, а ты пока собирайся. Там мама уже за сердце хватается.
Папа уносит дочку в соседнюю комнату, а мы с Данилом остаемся на кухне.
Оля
Данил
Ты первая. Говори.
Данил, я знаю, что ты знаешь, что я права. И что мои аргументы перевесят любые твои. Не стоит пороть горячку. Пусть все остается как есть. Я понимаю, что ты в шоке
Как обтекаемо,горько усмехается он.
Поэтому ты сейчас не в состоянии принять верное решение,упрямо гну свою линию.Теперь ты знаешь правду. Не только о существовании Даши, но и обо мне. Всю. Правду. Подумай, нужен ли тебе такой груз,моя усмешка такая же печальная. Потому что Ну правда, зачем молодому перспективному мужчине женщина с исковерканной психикой?И не слушай папу. Вернее, не думай о плохом. Я не собираюсь запрещать тебе видеться с Дашей так часто, как ты сможешь.
А если я хочу видеть ее каждый день?
Я развожу руками.
Прости, в нашей деревне пока не построили нефтеперерабатывающий завод. И, надеюсь, никогда не построят. За экологию страшно.
Он засовывает сжатые в кулаки руки в карманы брюк и подходит к окну.
Ты же понимаешь, что вы теперь от меня никуда не денетесь?задает он вопрос, уставившись в привычный моему глазу пейзажморе и горы.
Я уже сказала тебе, что не буду препятствовать твоему общению с ребенком, Данил. А в остальномя вздыхаю и качаю головой.Я вот думаю, может, для всех нас будет лучше, если все останется как есть?
Нет, сирена. Я больше никогда не позволю тебе делать это за меня. Думай за дочку, и я прислушаюсь, потому что ты мама, которая лучше всех знает, что ей нужно. Но за нас с тобой теперь я буду думать.
И вот я еду и как дура улыбаюсь, пряча от папы выражение своего лица. Потому что не хочу расстраивать его еще больше. Он и так наверняка, приехав, напьется валерьянки, картинно хватаясь за сердце, и будет полночи бухтеть маме, жалуясь на наглость нынешней молодежи.
А он не наглый. Он просто такой. Мужчина-девятый-вал. Он накатывает на тебя медленно, но неотвратимо. И ты до последнего можешь надеяться, что пронесет, что выгребешь, что еще есть время уйти в сторону, но нет. Не пронесет, не выгребешь, не уйдешь. И только в его власти вознести тебя на самый гребень, давая возможность восхититься дикой красотой грохочущей вокруг бури, или подмять под себя, обрушив тонны тяжелой темной воды.
Когда я кормила Дашу грудью, он смотрел не мигая. И мне казалось, что я сижу рядом с доменной печью, защищенная толстенным бронированным стеклом, за которым кипит и лопается огромными пузырями жидкий металл. Наверное, мне должно было быть страшно от такого взгляда. Но я сидела и чуть не мурлыкала кошкой, что замерзла и продрогла на холодном зимнем ветру, а теперь греется у камина.
Даша у меня ест основательно. Собственно, как все, что ей доводится делать. Кладет свою маленькую крепкую ручонку на грудь, пристраивается к соску губами и принимается медленно и старательно сосать. Сделав несколько глотков, вытаскивает изо рта и вопросительно смотрит на меня с выражением: «Опять сладкое молоко? А соленого огурца, как деда тайком угощал, а баба смешно ругалась на него, нету? Точно нету? Ну ладно. Сладкое, так сладкое». Потом пару раз вздыхает, играя при этом пальчиком с натруженным, темно-красным соском, и снова засовывает его в рот.
Это очень интимный момент. Драгоценные минуты единения матери и ее дитя. И мы обе наслаждаемся им. Но никого не допускаем. И вот впервые при этом процессе присутствует третий. Не лишний, но
Мне кажется, что я вся обнажена перед ним. Открыта полностью этому хищному взгляду, что отслеживает каждый вздох, каждое движение, каждое слабое трепыхание вены на шее, где отбойным молотком бухает пульс. Обнажена не только телом, но и душой. И он читает не только язык моего тела, но и мысли, что неорганизованной толпой носятся сейчас в моей башке.
Как я выгляжу?
У него были женщины за это время?
Ой, я маникюр сто лет не делала.
Он возмужал.
Сколько у меня с собой памперсов?
Блин, надо было сделать еще пять процедур массажа.
Ух ты, у Дашки еще одна веснушка вылезла.
Черт, надо было другой лифчик надевать, этот совсем истрепался.
Боже, как я соскучилась по его запаху.
Мама меня прибьет.
А папа ей поможет.
Как он умудрился снять мою квартиру?
Господи, получается, все это время я жила на его деньги?
Почему он ни разу не попрекнул меня Шоном? Ему настолько все равно?
Надо грудь поменять, эту Дашка уже опустошила. Маленькая плодожорка.
Я его хо
Нет. Эту мысль я старательно отгоняю от себя. Запрещаю ей постоянно выскакивать вперед и задвигать все остальные куда-то на дальний план. Потому что мысли материальны. А у меня сейчас другая цель. И к сексу она не имеет никакого отношения.
После ужина с родителями, который проходит в напряженном молчании, разбавляемом только редким кряхтением дочки, я ухожу с ней в нашу комнату, а потом тихонько устраиваюсь на крохотном балкончике, где стоит ее любимое кресло-качалка, где ей так сладко засыпается.
И что делать будем, мать?устало спрашивает папа, чей голос слышен сквозь открытое окно. И я бы не подслушивала, но в деревенской ночи звуки раздаются так отчетливо, а дочка уже осоловело кивает головой. Поэтому я продолжаю сидеть. И невольно слушаю разговор родителей.
А что мы можем сделать, Володенька? Только попытаться понять и принять ее решение.
Ты бы видела этого урода!
Думаю, он красавчик,усмехается мамуля.От уродов такие ладные детки не получаются. И от нелюбимых тоже.
Валюш
Володенька, если он ее действительно любит, то наше вмешательство только испортит все. А если не любит Если не любит, то все равно ничего у него не получится. Олюшка повзрослела. Помудрела. Не надо нам вмешиваться. У нее достаточно ума, сил и ответственности перед нашей внучкой, чтобы принять правильное решение. Не умом. А сердцем.
А с нашими что делать? Рвать на кусочки, когда он наших кровиночек заберет и в эту треклятую Москву утащит?
Все будет хорошо, Володенька. Все будет так, как надо. И ей, и Дашутке, и тому парню, и даже нашим с тобой сердцам.
Ох, Валюша.
И я тоже люблю тебя, мой хороший.