Он что-то шепчет еще. Что-то важное. Наверняка. Но я уже не слышу.
«Не думай. Чувствуй».
Тот самый спусковой крючок, прочно впаянный в мое подсознание чертовым гуру. Команда, запускающая ядерную реакцию тела, изголодавшегося по конкретному мужчине. Моя красная кнопка, контроль над которой я когда-то потеряла.
Нажатая только что красная кнопка.
Три.
Данил передо мной на коленях, медленно, с опаской тянется рукой к лицу, убирая спутанные волосы, закрывающие закушенные до крови губы.
Два.
Его пальцы нежно гладят брови и скулы, задевают полуопущенные ресницымой последний рубеж обороны от его выворачивающего наизнанку душу взора.
Один.
Его судорожный «Как-же-я-соскучился» выдох прямо в бьющийся на шее, грохочущий пульс.
Взрыв.
Мы измеряем мощность тока в амперах, расстояние в километрах или милях, вес в килограммах или фунтах, время в часах или веках.
А в чем измеряется сила вожделения, в котором ты сгораешь?
А яркость чувств, которые ослепляют тебя?
А глубина ощущений, в которых ты тонешь?
Как и в каких единицах вычислить желание двух телмужского и женскогоостаться спаянными в одно единое целое?
Существует ли в этой вселенной тот прибор, что может бесстрастно измерить страсть? Взвесить нужду и потребность прикосновений? Подсчитать силу влечения?
Его толчки и мое скольжение.
Его рык и мой стон.
Его «умоляю-не-останавливайся» и мое «не-смей-кончать-сейчас». Или все было наоборот?
Мое тело в его руках превращается не то чтобы в скрипку, а в целый симфонический оркестр. Мое тело в его руках поет. Мое тело в его руках само становится музыкой. Музыкой, чей язык понятен любому существу в этой вселенной.
Мне достаточно подумать, чего я хочу в конкретное мгновение, и я получаю это. Хочу его зубы на своем соске, и они там. Хочу его низкий стон, и слышу его. Хочу быстрее, и кровать ходит под нами ходуном. Хочу медленно, и стекаю по нему тяжелой каплей густого сливочного ликера.
Я угадываю малейшее желание Данила так же, как он мои. И когда тянусь жадными губами к его члену, я знаю, что этого хочет он. И когда сжимаю внутренними мышцами его глубоко в себе, понимаю, что это его «хочу-вот-так-сейчас». И когда мы кричим в унисон, мы оба знаем, что наши мысли об одном и том же.
Я не хочу любить. Головой я этого не хочу. Но, похоже, мое тело на сей раз поступает так, как считает нужным. Мое тело любит. Именно сейчас, прямо в этот миг оно любит.
Я не помню, сколько веков и столетий мы проводим с ним вот таксплетенными, связанными друг с другом руками, ногами, волосами, шепотом, рычанием, гортанными криками, сердцами и душами. Я не понимаю, на какой планете мы находимся и кто мы такие. Но вряд ли просто люди. Просто людиэто определенное количество фрикций, исчисляемое количество минут коитуса, секунд пикового наслаждения, мгновений ощущения удовольствия.
Наше взаимное блаженство бесконечно. Всеобъемлюще. Наши потные, исцелованные, обласканные тела прикипели друг к другу, склеились, смешались, как два куска глины под руками гончара. Он пахнет моими соками, я его спермой. Мои пальцы исследовали каждый квадратный сантиметр его загорелой кожи, его губы исцеловали каждый квадратный миллиметр моей. В его глазах я вижу отражение себя. И не узнаю себя в этой счастливой женщине.
О чем ты думаешь?
О своей жене.
Я знаю, что мы практически не можем контролировать свои мысли. Они просто приходятсамые разные о самом неожиданномв самый неподходящий для этого момент.
Своими я тоже не могу управлять. Как бы я ни старалась, в голове почему-то возникают образы милого пухлого малыша. У него серые глазенки, ямочки на попке, розовые пальчики и круглые пяточки, которые так и хочется исцеловать. И если сейчас сказать об этом Данилу, то кто знает, какой будет его реакция на озвученное?
Расскажи мне о ней.
Она удивительная. Я влюбился с первого взгляда. Утонул в ее глазах и запахе. Ничего не мог поделать с собой, со своим желанием схватить немедленно и утащить в свою пещеру, перекинув через плечо. И там целовать, обнимать, ласкать, вылизывать, кусать, оставляя следы своего присутствия в ней. Вот здесь,он касается моей груди пальцами и ведет едва ощутимую дорожку вверх, к шее.И вот здесь, и тут. Следы такие, чтобы любой самец видел, что эта территория занята напрочь.
Он нависает надо мнойраспластанной в неге, которую так до конца и не вымыло дурацким словом на букву «Ж». Склоняется к моим губам, беря их в мимолетно-вечный плен, пьет мое дыхание, вдыхая в меня живительный кислород своего аромата.
Ее волосы цвета пламени, которому я готов принести в жертву свой разум. Внутри нее так горячо, что я хочу жить в ней. В своей жене. В тебе.
Я? Жена? Его?
С ней я становлюсь самым счастливым в мире сумасшедшим. Безумцем, забывшим все и всех, что были до нее. Свихнувшимся драконом, готовым поглотить ее, чтобы она даже и подумать не могла ни о ком другом. Ты готова быть сожранной чокнутой ящерицей?
Нет.
Почему я не могу сказать «да»? Почему не могу проворковать что-то неразборчиво-согласное? Почему не могу прошептать какую-нибудь розово-сопливую чушь в том же стиле или хотя бы молча нежно поцеловать?
Почему в ответ на такую романтичную сказку я рявкаю это дурацкое «нет» и обхватываю его поясницу ногами, чтобы удобнее толкнуться навстречу горячей, влажной головке, трущейся о скользкие, раскрытые и готовые к приему складки?
В его глазах мелькает мимолетная боль, но он замолкает и делает то, о чем просит-умоляет-настаивает-требует мое тело.
Нельзя разговаривать в постели. Не стоит. Не надо.
Лучше не портить то прекрасное, что происходит в ней, глупостями и ерундой.
Глава 17
Ты опять допоздна?
Дан, пожалуйста, мы уже говорили об этом. Не начинай.
Рыжик, я просто переживаю за тебя. Опять по темноте поскачешь через дворы одна. А я даже встретить не могу.
Вот и не моги в своих москвах и питерах. Ты еще долго, кстати?
Надеюсь, к концу недели успею все сделать и вернусь. К тебе. Я соскучился.
Я тоже очень соскучилась.
Я тебя лю...
Я так тебя хочу,перебиваю я. Всегда перебиваю, не позволяя ему произнести ЭТО вслух.Хочу вот немедленно. Самое мое большое желание, чтобы ты оказался сию секунду здесь. Со мной. Во мне.
Снова дразнишься?
Всегда буду дразниться,показываю я язык трубке.
Я прилечу, как только смогу, ведьма моя.
Твоя,соглашаюсь я. С этим мне легко согласиться.
Ты в офисе?
Нет. Мы со Стивом сейчас едем на совещание на стройплощадку.
Так поздно? Вечером?
Дан, когда вызвали, тогда и едем. Мы птицы подневольные,вздыхаю я.
У тебя уже давным-давно закончился рабочий день.По голосу я слышу, как он недоволен. Но Но это моя работа, которая мне нравится. Поэтому
Прости, надо бежать. Шеф ждет. Целую.
Я стискиваю зубы и сбрасываю звонок.
Прошли два месяца и целая вечность с тех пор, как Данил запретил мне думать. Не просто подписал такой указ, а лично выключил во мне эту способностьдумать о наших отношениях. О том, насколько они нравственны или аморальны. О том, что о них думают окружающие. О том, к каким последствиям могут привести. Да, собственно, мне и некогда гонять в голове этих «мух». У меня два исправно действующих режима: «Оля работает» и «Оля трахается». И то, и то я делаю на износ. Вероятно, у Дана та же история. Только, в отличие от меня, ему приходится еще и мотаться постоянно в командировки.
Куда на этот раз?
Волгоград и Астрахань.
Это может быть Москва или Питер. Владивосток и Находка. Пермь. Уфа. Портовые города или небольшие поселки, рядом с которыми расположен очередной нефтеперерабатывающий заводик. Данил сам удивляется тому, как часто его стали отправлять в деловые поездки, частенько даже не имеющие особого отношения к его непосредственным обязанностям на занимаемой должности. В чем он не сомневается, так это в том, что его карьера уверенно движется в гору. А это всегда связано с необходимостью вникать во все нюансы деятельности большое нефтяной компанииот апстрима через мидстрим к даунстриму* (Upstreamэто все, что относится к поиску нефтяных залежей и добыче нефти из них; Midstreamк этому сектору относится транспортировка нефти и продуктов ее переработки; Downstreamпереработка нефти, распределение и продажа конечных нефтепродуктов,прим. Автора).
Я рада за него. Действительно рада. По многим причинам. И первая из нихон достоин такого продвижения. Его амбиций и готовности к новым знаниям хватит на то, чтобы достичь желаемых им высот. Во-вторыхв такой уж стране мы живем, что именно этот сектор переживет любые катаклизмы и кризисы, а значит, такая работастабильность на многие годы. А в третьих Мне хотя бы иногда надо элементарно спать. А с ним никак не получается. Ни спать, ни есть, ни заниматься чем-либо еще. Нам и поговорить нормально удается только по телефону. Потому что каждый раз, когда он переступает порог моей квартиры, происходит одно и то же.
Три.
Сорвать с себя одежду.
Два.
Принять душ.
Один.
Сграбастать меня.
Взрыв.
И дальше мы обычно не помним. Дальше только сладострастные стоны, влажные громкие шлепки тел друг о друга. Жадное пожирание, поглощение, которое не приводит к насыщению. Мы никак не можем остановиться. Никак не можем сделать паузу. Никак не можем просто прекратить это сладкое безумие.
Еще.
Еще.
Еще-еще-еще.
Не останавливайся.
Мне мало. Хочу.
Черт! Уже утро! Я опаздываю на работу!
И, эй, я не жалуюсь! Разве можно жаловаться на такое идеальное совпадение сексуальных аппетитов и такой нереальный в реальной жизни кайф?
Эй, тыковка, на тебя без слез невозможно смотреть. Была аппетитная девчонка, а сейчас сплошные глаза да сиськи остались. Сиськи, конечно, ниче такие, но тебя же от ветра шатает! Пойдем-ка, я знаю, где накормить тебя сегодня зачетным ростбифом.
Ростбиф?
Рот мгновенно наполняется слюной. А в голове мечетсявроде сегодня ОН улетел в Пензу. Или Пермь?
И пиво. Прекрасное, холодное, божественное чешское пиво.
Спаситель мой,хриплю я и тяну руки к шефу, словно намереваясь обнять его.
Эй, не прикасайся ко мне, худорба сисястая! Вдруг ты заразная. А мне дорого мое славное, с таким трудом наработанное пивное брюшко и на хрен не сдались верхние девяносто с гаком,отбивается Стив, посмеиваясь в усы.
Он, конечно, кокетничает, и никакого пивного брюшка там и в помине нет. Это это просто комок стальных нервов, сосредоточенных в районе солнечного сплетения. А такие нервы с нашей работойсамое главное условие выживания. А уж нервы Стивавообще святое. Так что прикасаться к ним не буду. И играть на них тоже не буду. Раз шеф сказал, пора жрать, значит, пора идти и жрать. Поэтому я лишь счастливо жмурюсь и потягиваюсь в предвкушении столь редкого удовольствияпищевого. Мур-р-р.
Стив садится сам за руль нашей новой служебной машиныогромного Крузака, и я никак не комментирую этот момент. Я ни разу не замечала, чтобы он позволял себе даже крошечную, привычную европейцам «промиле» за рулем. Значит, нашел где-то новую кафешку рядом со своим домом. А в машине я моментально вырубаюсь. Научилась на этом проекте использовать для сна любую, даже пятиминутную возможность прикорнуть.
Эй, Рыжик, просыпайся. Приехали.
Я открываю глаза и со сна не могу определить наше местоположение. Мы припаркованы у какого-то миленького коттеджа, а вокруг видны лишь густые заросли буйно разросшихся кустарников и деревьев. Коттедж не просто миленький. Он словно сошел с картинок и фотографий о «малой Англии»сельской глубинке прославленного королевства. Двухэтажный, сложенный будто из темно-серого камня, с темной черепичной крышей, со стенами, увитыми ярким темно-зеленым плющом, с высоченными окнами, увешанными длинными горшками с пышно цветущей яркой азалией. Такой домикмоя мечта. Именно такой. Маленький, аккуратный, живописный, не видимый с дороги, закрытый со всех сторон плотной стеной живой изгороди.
Ты привез меня в свой родной Уэльс?восторженно оглядываясь, шепчу я боссу, что лишь хитро улыбается.Я серьезно, Стив. В нашем городе такого просто не может быть, потому что не может быть никогда. Я бы знала о нем. И ходила бы сюда на экскурсии.
В городе не может, а совсем рядом с городом, как видишь, очень даже может. Вылазь давай, я голодный как охотник. Эй, Шон, где наш ростбиф? И где, черт возьми, мое холодное пиво, Уилан?
Шон?
Уилан?!
Это дом Шона Уилана?!!!
Какого черта? Это же подстава какая-то!
Стив! Ну наконец-то! Мы без тебя никак не можем победить эту пенную субстанцию,раздается от порога.Олга? Он вас уговорил все-таки? Рад, очень рад видеть вас в своем доме. Заходите, присоединяйтесь к нашей дружественной компании.
Мистер Уилан впервые предстает перед моими глазами не в строгом офисном костюме, как обычно, а в простых джинсах и светлой футболке, обтягивающей мощную грудную клетку. И впервые я вдруг обращаю внимание на то, что он весьма симпатичный мужик. Не занудный хмырь, вечно придирающийся к цифрам и требующий объяснений и толкования каждой, а просто высокий, по спортивному подтянутый, отлично сложенный представитель сильной половины человечества. Именно сильный в прямом смысле этого слова. Потому что такие могучие руки не могут заниматься только подписанием пусть и суперважных, но всего лишь бумажек.
Стив Блэтчфорд, если бы ты не был моим боссом, я бы тебя убила прямо сейчас,пеняю я шефу и стукаю его кулачком в крепкое плечо, а он лишь уворачивается да шутливо ставит блоки.Привести девушку на вечеринку в конце недели после работы, не предупредив,это это просто преступление.
Мисс Малыш, вы прекрасно выглядите. Не вынуждайте меня осыпать вас витиеватыми комплиментами. Я и так с трудом сдерживаюсь, чтобы не признаться в очередной раз, что давно и совершенно безнадежно очарован вашей красотой.
Шон, кончай разводить политесы. Дай мне пиво, а Джинсмачный кусок ростбифа. И мы тоже влюбимся в тебя моментально и, может быть, даже поцелуем.
Иди в *опу, дружище, со своими поцелуями. Вот от тебя мне такого точно не надо,хозяин широко улыбается приятелю и после приветствия даже не смотрит в мою сторону. Ну и славно. Мы вроде как в последнее время пересекаемся исключительно по работе и только в официальной обстановке. Но я до сих пор помню, как долго мне было стыдно после того самого вечера, где я исполняла «смертельные» филологические номера, за которые меня так никто и не наказал и даже не припомнил ни разу.
Войдя в гостиную, я в очередной раз с облегчением вздыхаю. Мы не единственные гости. В комнате полно людей, и все так или иначе знакомы мне по строительной площадке. Значит, реально просто небольшая вечеринкавозможно, по некоему случаю, а может, и просто так. Пара дюжин человек, пара ящиков холодного пива, ящик ирландского виски и стол, заставленный простыми закусками и грубо нарезанными салатами, которые при этом выглядят невероятно аппетитно. Все общаются в непринужденной обстановке, никакого хрустально-фарфорового застолья с вымученными речами. Лишь регулярные «чин-чин» да «на здоровье» и беседы о трубах, чертежах, клапанах, насосах и сроках строительства того или иного линейного отрезка.
Это действительно многонациональный проект, в котором задействованы русские, англичане, украинцы, американцы, казахи, итальянцы, французы и португальцы с белорусами. Тут не ругают правительства, не обсуждают политику и не меряются президентами. Тут другие интересы: у кого лучше сталь, чья оптика мощнее, какой сварной шов крепче, почему новые методы бурения грунта безопаснее для экологии и когда возможны срывы сроков из-за погодных условий. Все посторонние, мешающие бизнесу факторы, остались за дверями, по ту сторону голубых зомбирующих экранов. Здесь люди из самых разных уголков планеты обсуждают дело, которое любят и результатами которого гордятся.
Но даже эти столь полюбившиеся мне разговоры и инженерные дискуссии проходят сейчас для моих ушей смутным фоном. От вкуса нежнейшего, сочного, ароматного ростбифа я в буквальном смысле этого слова таю. Я присела в укромный уголок, чтобы никому не мешать, и с урчанием оголодавшей уличной кошки жую офигенское мясо, и равного ему я не пробовала никогда в своей жизни. Даже у мамули. Она просто никогда не готовит именно ростбиф.
Эй, Джин, чего ты там ворчишь?
Признаюсь в чистой и светлой любви.
Кому, стесняюсь спросить?
Тому, кто приготовил это чудо. А можно еще кусочек?
Ты чертова черная дыра, Джин. Тебе и так положили двойную порцию.