Мы расстаемся. Ты уезжаешь одна и не должна возвращаться. Будь осторожной. Будь храброй. Никогда не жалей о том, что ты есть, Корраг, но не люби людей. Любовь приносит слишком много боли и тягот в жизни
Я кивнула. Я слышала ее и понимала.
Она завязала на мне свой плащ. Пригладила мои волосы, уложила их в капюшон.
Будь добра ко всякой живой твари, прошептала она. Слушай свой внутренний голос. Я всегда буду рядом с тобой. И мы увидимся вновь однажды.
Я повесила на плечо ее сумку с травами. Спрятала сухари и грушу в рукаве темно-синего плаща, который волочился по земле. Снаружи, в ночном холоде, я нашла серую кобылу мистера Фозерса, стоящую по колено в тростнике. Я села на нее и взглянула на домик с рыбой на крыше и остролистом вокруг и на Кору, которая стояла перед ним в красной юбке, черноволосая, а рядом сидела серая кошка. И это была моя мать. Такой Кора осталась для меня навсегда.
Скачи! воскликнула она. Северо-запад! Вперед! Вперед!
Мы мчались во мраке через вересковые пустоши и болота. Я вцепилась в гриву кобылы, потому что на ней не было ни седла, ни уздечки. Под нами стремительно неслась земля. У меня перехватывало дыхание, до того я была напугана. Возле римской стены мы немного передохнули. Мир вокруг затих, и тумана стало меньше. Показались звезды, я никогда не видела такого небасловно свет всех звезд был с нами, когда мы мчались на север, и вся магия земли тоже. Я поговорила со стеной. Рассказала ей о Коре и призналась, как я напугана. «Ты защитишь нас? спросила я. Мне страшно». Должно быть, кобыла слушала меня, она чутко прядала ушами. И она очень осторожно взяла губами грушу из моей руки.
Мы миновали стену у одинокого платана.
Потом очень долго двигались среди деревьев. Не знаю, когда мы пересекли границу с Шотландией, но это было где-то в тех лесах. Я похлопала лошадь и поняла: все, что осталось у меня теперь, это плащ, сумка, пара корок хлеба и серая кобыла мистера Фозерса.
Это мой последний стежок на сегодня.
Кора. Можно было предположить, что с ней расправится прокалыватель, но нет, это сделала виселица. Я не знаю, что с ней случилось, но догадываюсь: в ту ночь ее схватили, а несколько недель спустя ей связали руки. Наверняка она ничего не сказала. Мать была сильной и дерзкой и знала, что ее ждет иной мир, так чего же бояться? Думаю, она встряхнула волосами, чтобы высвободить их из веревки, и посмотрела на небеса, потому что она очень часто смотрела в ветреные осенние небеса. А потом люк щелкнул дважды на своих петлях, и она услышала хруст, и хотелось бы знать, что она увидела в последнее мгновение жизнибыла ли это я или ее тонущая мать.
Скорее всего, мистер Фозерс наблюдал за казнью. Я думаю, он пришел домой, неся в себе умиротворенность, которой нет названия, но которая крепла день ото дня. Он видел домик Коры, затерянный в остролисте и ливневых водах. Он думал о ней, когда смотрел на новорожденного теленка или вишневое дерево или когда молния озаряла поля и все казалось бледным и дивным.
Он обнаружил свою конюшню опустевшей и подумал: «Это сделала Кора».
Когда мимо крались ее кошки, сердце у него скрипело, как дверная петля.
Дорогая Джейн, я так устал сегодня, любовь моя. Не телесно устал, как было, когда мы добирались сюда сквозь ветер и снег. Изнурен мой разум, а это, пожалуй, куда более серьезно. Я был несказанно рад покинуть клетку; я жаждал покоя, который могут дать добрый огонь и уединение, и я наслаждаюсь им, пока пишу эти строки. Как хорошо сидеть в удобном кресле, а не крючиться, как на жёрдочке, на низком трехногом табурете; как бы не возникли из-за него неприятности со спиной.
Еще я с удовольствием поел. Вот уж не ожидал, что после посещения столь отвратительного места у меня будет хотя бы малейший аппетит; как бы то ни было, теперь я сыт и ко мне вернулись силы. Иногда мы даже не подозреваем о том, как сильно успели проголодаться.
Уверен, тебя тревожит моя очередная встреча с ведьмой. Я расскажу об этом, но мне понадобится меньше слов, чем ей, она наговорила больше, чем я за всю свою жизнь. Я читаю проповеди, Джейн, и пишу памфлеты, и не меня ли называют оратором эпохи? Возможно, это слишком высокопарный титул. Но болтовня моей недавней собеседницыэто нечто Ее речь как рекамчится бурным потоком и разбегается ручейками, которые ведут в никуда, так что она вынуждена то и дело возвращаться туда, откуда начала. Я слушал ее и думал: «Полоумная?» На эту мысль наводили и движения ее рук, ведь они почти не знают покоя. Говоря, она подносит ладони к лицу, будто ловит свои слова, или заламывает руки, будто пытается дополнить фразы жестами. Можешь такое представить? Мне не слишком хорошо удаются подобные описания. Моя сила в проповедях, а не в красочных повествованиях.
Я думаю, что именно это утомило меняее манера говорить. Сущее стрекотание.
Но в первую очередь утомляет суть ее речей! Я рад, что тебя здесь нет, любовь моя. Что за богохульство! Что за греховные словеса! Она сидела передо мной, большеглазая, одетая в лохмотья, словно нищенка, и описывала всякие нечестивые дела, и я, внимая, испытывал разные чувства, прежде всего отвращение и гнев. Ее мать, очевидно, была премерзким созданием; неряхаэто самое мягкое слово. В молодости мать стала свидетельницей каких-то жестоких деяний, но это не оправдывает того, что она ступила на путь греха, избрала развратный образ жизни. Травывовсе не то, на что стоит тратить время. Молитвалучшее лекарство, а Господьистинный целитель; вся же эта зеленая алхимияот лукавого. И мать этой женщины лгала, прикрываясь благочестивой улыбкой! Она приняла крещение, чтобы распутничать безнаказанно.
Я не буду называть ее имя. Не хочется этого делать, потому что оно источает яд. Но скажу со всей душевной прямотой: мир стал лучше, когда избавился от нее.
Конечно, Корраг защищает ее. «Кому она сделала плохо?» Я хотел сказать: «Многим», ведь аморальная женщина приносит уйму неприятностей. Но я придержал язык. Наверное, именно поэтому так устал мой разум, любовь моя: это был неудачный вечер, потраченной впустую на разговор, который не пошел на пользу нашему якобитскому делу. И, правда, как могут воспоминания о ее английском детстве привести Якова на трон? Как спасение котят, которых хотели утопить, поможет изгнать Вильгельма?
И все-таки. Она говорит, у нее есть то, что поможет нам, правда о резне в Гленко. Если это так, мне стоит помучиться. Сколько еще дней я способен вытерпеть, просиживая от полудня до глубокого вечера? А погода меня не балует, Джейн. Снег валит еще сильнее.
Хозяин гостиницы имеет способность выскакивать из воздуха, как привидение. Этим вечером он изобразил удивление, обнаружив меня на лестнице, хотя я уверен: он был прекрасно осведомлен, где я. Мы обменялись любезностями. Но когда я повернулся, услышал: «Ну и как там ведьма в тюрьме? Помогла вам чем-нибудь? Воняет нечистотами? Говорят, она может превратиться в птицу» Я был вежлив, Джейн, но не потворствовал ему, потому что его любопытство так утомительно и час был поздний, а твой муж уже немолод.
Я скажу гораздо больше о Корраг. Потому что при всех своих ранах и горестях, нищенка по обличью и грешница по сущности, с косноязычным языком и неугомонными руками, она прирожденная рассказчица. Она владеет даром замечать малейшие деталипокачивание ветки в лесу или несомый ветром запах. Поэтому на краткий миг мне показалось, будто я очутился в Торнибёрнбэнке, где она жила. Но я считаю это колдовскими чарами, и я не поддамся им. Вот еще одно доказательство ее греховности.
Кроме тогонадеюсь, это не оскорбит тебя, ее волосы похожи на твои. Не колтунами и колючками, конечно. Но у них тот же темный цвет, та же длина. Помню, как ощущал на руке вес твоих волос, когда в последний раз распускал их. Я смотрел, как она накручивает прядь на палец, когда говорит, и представлял тебя, какой ты была до нашей первой встречи. Если бы дочь осталась жива, я уверен, у нее были бы такие же волосы.
Завтра я снова тебе напишу. Чем же еще мне заниматься в эти часы, как не писать жене? Разве что сидеть в полумраке и мечтать о тебе. Не будь тебя, я бы представлял женщину, которую хотел бы взять в жены, и эта женщинакак ты. Именно такая, какая ты есть.
Я восхищен твоим терпением. Но догадываюсь, что ты тревожишься о моем здоровье и безопасности. Не волнуйся. Я в безопасности. Разве у меня нет могущественного покровителя? «Господь Сам пойдет пред тобою, Сам будет с тобою, не отступит от тебя и не оставит тебя, не бойся и не ужасайся». (Второзаконие 31: 8).
II
Обыкновенно ее находят под изгородью, при дороге и в канаве под домом или на тенистых тропинках и пустырях, практически где угодно.
Вчера ночью она была со мной. Когда вы ушли, она села на табурет и впилась в меня блестящими птичьими глазами. Я сказала ей: «Я говорила о тебе вчера с одним человеком». Полагаю, она это знала. Я думала о всех мелочах, что связаны с ней, что заставляют меня вспоминать о ней, когда я вижу их или слышу: гром, веревка
Каждая травинка, когда-либо использованная мною, мистер Лесли, хранила в себе частицу души моей матери. Кора учила меня своему искусству. В ильмовом лесу она вырывала травы из земли, растирала листья. Она варила корни, выдавливала сок из стеблей и говорила: «Не думай, что эти крошечные листочки ни на что не годятся. Они бывают гораздо полезнее других лекарств» Все, что знаю о растениях, я узнала от Коры. Это ее наследство.
Так что спасенные мною жизнина самом деле заслуга Коры.
Когда я унимала боль или смазывала раны, Кора водила моими руками.
«Никогда не люби»вот что она мне сказала. Подчас я думаю: «Получается, и она не любила меня?! Если сказала не люби?» Я знаю, иногда она могла повернуться темной стороной. Помню, мать обычно жила в мире грез и всегда готова была одарить встречного мечтательной улыбкой, но временами на ее лицо словно опускалась тень. И тогда она шипела в своем домике. Могла, выскочив под дождь, сыпать проклятиями или реветь. Она ненавидела слово «правосудие» и церкви, она обгрызала ногти и иногда шлепала меня. Когда я назвала ее плохим словом, она засунула мне в рот ворсянку и сказала: «Жуй», чтобы я почувствовала боль, которую приносят подобные слова. И я думала, жуя ворсянку: «Как-то не слишком по-доброму». Еще поняла: «Так поступила не она не настоящая Кора».
«Не люби» Но я же вижу, она любила меня. Потому что вечерами расчесывала мне волосы, а когда я вывихнула плечо, она поцеловала его и сказала: «Бедные косточки» А однажды зимой в Хексеме мы ловили снежные хлопья, и ели их, и валялись в глубоких сугробах, оставляя на них очертания наших тел. Мы пели длинную и порочную ведьмовскую песню по дороге домой, и было так хорошо. Так открывалась любовь.
Но для других у нее любви не было, сэр. Она не любила ни одного мужчину. Напротив, закрыла свое сердце. Она позволяла мужчинам покрывать себя, как быки покрывают коровдыша сзади в шею. Она никогда не встречалась дважды с одним и тем же «быком». Никогда не сходилась с мужчинами днем, ведь кто-то из них мог оказаться красивым; что, если бы он разбил ей сердце? Я виню в этом дакинг-стул.
«Скачи на северо-запад. Оставайся там».
Они могут быть не слишком важны для вашего уха, эти слова. Но она не обязана была говорить их. Она могла бы не разбудить меня в ту ночь, когда лаяла собака. А могла бы ускакать на серой кобыле со мной, мы бы вместе мчались с развевающимися волосами по лесам Шотландии.
Но она сказала: «Скачи на северо-запад», потому что знала о неизбежности своей смерти.
Уверена, они бы последовали за нейохотились бы, пока не нашли. А найдя, схватили бы и того, кто рядом.
«Будь добра ко всякой живой твари», напутствовала она.
Она умерла одна. Решила, что так лучше, чем умереть вместе с дочерью.
Не хватает ее? Временами. Точно так же я тоскую о своих детских снах без сновидений, теперь я не умею так спать. Мне хочется верить, что ее смерть не была убийством, и иногда я жалею, что мы попрощались наскоро, как бы не по-настоящему. Но как бы то ни было, она теперь в ином мире. И это хорошее место.
Она сказала свое «прощай» гораздо позже.
Это случилось однажды в сумерках, в сосновом лесу. Я оглянулась и увидела ее призрак, проплывающий мимо. Знала, что это призрак, потому что призраки бледные и очень тихие, какой она никогда не была в жизни. Ступая между деревьями, Кора скользнула по мне взглядом. Она была такой красивой и благодарной, и это было ее прощание.
Я думала о ней у римской стены. Среди тишины и звезд. Когда моя кобыла тихонько трудилась над грушей.
Я думала о ней в лесу. Порой там можно услышать такие приглушенные звуки, словно поднимается ветер или опадают хвоинки сосны, и подумалось, что, может быть, это Кора, она разговаривает со мной. Я немного послушала, мысленно спрашивая: «Это ты? Ты здесь?» И деревья перестали шелестеть от ветра, и я ощутила: «Да. Я здесь».
Я вспоминала о том, как она пряталась в переулках, продавая травы и тайны.
Как любила ежевику.
Но что хорошего в мимолетных взглядах назад? Они не помогают. Они не приносят пользы. Кора была со мной. Ведь она обещала, что всегда будет рядом.
Так что я сказала себе: «Все, хватит». Я понимала, что впереди у меня другая жизнь.
Мистер Лесли! Рада вас видеть.
Я думала, вы не вернетесь сегодня. Потому что знаю, какой назойливой бывает моя болтовня. Я всегда была такой: трещу и трещуи вдруг замечаю, что глаза у собеседника как у снулой рыбы. Это, наверное, из-за моего многолетнего одиночества. Я в основном жила под открытым небом, и не с кем было словом перекинуться. Поэтому, когда рядом со мной человек, я говорю, говорю и говорю.
Я была очень назойлива? Вы устали вчера вечером?
Рада, что вы снова здесь. С вашим складным столиком и гусиным пером.
Знаю, вам не нужно, чтобы я рассказывала очень много. На что якобиту Хексем, или серые кобылы, или болотники? Но то, что вы хотите услышать, я расскажу в свое время.
* * *
Итак, леса. Кобыла.
Серая кобыла мистера Фозерса, которую он называл заколдованной, его «старая седая кляча». Он запирал ее каждое полнолуние и не давал водыдумал, что вода привлекает дьявола. Так что она лизала стены и тихо ржала, когда чуяла дождь. Мы с Корой однажды ночью принесли ей бадью. Держали ее перед кобылой, а она тянула и тянула воду. И тяжело дышала, раздувая ноздри, и терлась крупом о дверной косяк. Кора тогда сказала: «Она слишком хороша для него». Это было правдой.
Теперь я скакала на ней.
Я сидела на ее спине. Я!
Я посмотрела вниз. До этого мне не удавалось разглядеть ее целиком. Я гладила ее по носу у римской стены, прижималась щекой к ее шее и цеплялась за гриву на скаку. Теперь мы двигаемся шагом по лесу, и я вижу, какая она красиваябелая сверху, а сзади и на животе коричневая, словно покаталась по спелым яблокам и они лопнули, покрыв ее пятнышками. Я покачивалась при ее ходьбе. Она была широкой, как бочка, и мои ноги торчали в стороны.
А еще она была высокой. Может, это только на мой взглядя-то сама маленькая, так что для меня она была огромной, как дом. Земля внизу казалась очень далекой. Со временем я поняла, как удобнее всего забираться на нее: нужно разбежаться, ухватиться за гриву и подпрыгнуть. Если она и была против, то никогда не подавала виду. Изредка даже поднимала переднюю ногу, чтобы я могла опереться на нее, большое подспорье, когда мы спешили, а вслед, нам летело слово «ведьма». И как только мы оказывались в безопасности, я находила сено или пригоршню мяты и угощала ее, добрую душу. Думаю, легкая девчонка была для нее гораздо лучше, чем толстый мужик на спине, который бил хлыстом и шпорил. Однажды у меня на виду он до того сильно дергал жуткие железные удила, что ее рот наполнился розовой пеной, а глаза выкатились, и в них появилось отчаяние. Злобный, жестокий человек. Все, что я позволяла себе делать с ее ртом, битком набивать его грушами.
Кобыла отнюдь не была тихоней. Я поняла это в том лесу. Она ржала при виде того, что ей нравилось, и при виде того, что ей не нравилось. Она выдыхала через нос, когда я похлопывала ее, и иногда храпела в глубоком лошадином сне. Большую часть жизни она проводила за едойжевала ежевику, крапиву, щавель, так что ее живот постоянно бурчал, наполненный пищей. Еда создает газы, как известно. Об этом не слишком прилично говорить, но она громко пукала.
Да, я говорю с любовью. Так бы и вы говорили о ней.
Зверей не заботит, «карга» ты или «ведьма». Вот что делает их такими мудрыми и достойнымиони беспокоятся лишь о том, добр человек к ним или нет. Вот так все мы должны жить. Кобыла отмахнулась хвостом от «ведьмы», словно это слепень или упавший на нее лист. Она лягала тех, кто пытался причинить мне зло, и имела обыкновение тереться головой о мои плечи, когда мне одиноко. Поэтому с ней мне было хорошо.