Хохотушка Фроська нахмурила рыжие бровки.
И ничего я не морочу! Мне Дмитрий Платоныч сказывали!
Ах ты срамница! Кухарка замахнулась на неё полотенцем. Зенки твои бесстыжие! Гулява! Охальница! Вот я барыне про твои шашни доложу!
Маша искоса глянула на Фроську: третьего дня она видела, как та кралась под утро из Митиного чуланчика к себе в людскую.
Хлопнула дверь, на поварню ураганом ворвалась растрёпанная Катька.
Чего носишься, оглашенная?! напустилась на неё Ульяша. Вся опара осядет!
Но Катерина не обратила на кухарку внимания:
Маруська, иди скорее! Чего скажу! Она ухватила Машу за руку и потащила к двери. Скорее!
Вихрем через сени Катька втащила сестру в девичью опочивальню и плюхнулась на сундук возле стены:
Ой, что сейчас скажу! Батюшка с матушкой решили твою помолвку отменить!
Как?! Маша вытаращила глаза.
А вот так! За тебя нынче князь посватался! Важный такой, на голове парик, здоровенный, будто стог. «Ну-ка, голубушка, доложи хозяину, что его желает видеть князь Порецкий!»
Катька скорчила забавную рожицу, оттопырила нижнюю губу и свела к переносице глаза. Но Маше было не до смеха. Чувствуя, как леденеет спина, она схватила сестрёнку за руку:
Откуда ты взяла?
Да мы с Дунькой и Парашкой сами слыхали, подкрались к двери и в щёлочку подглядывали. Батюшка сперва заартачился: нельзя, говорит, она уж обручена с господином Ладыженским, а как тот пообещал, что Парашке с Дунькой приданое справит и замуж их пристроить поможет, так матушка батюшке в ноги упала. Он и отступился. Так что ты нынче князева невеста!
***
На пороге большой горницы Маша остановилась, чтобы перевести дыханиесердце колотилось в рёбра, точно птица в прутья клетки.
Матушка с шитьём на коленях, близоруко сощурив глаза, вдевала нитку в иголку. Отец сидел на низкой лавке возле печи. В руках он держал старенький штуцер, а по полу у его ног лежали на куске мешковины двухвостая ременная плеть и пара ножей с костяными ручкамидолжно быть, собирался поутру на охоту.
Маша нашла глазами образ Богородицы в красном углу, быстро перекрестилась. Из тьмы времён глядели грустные всепрощающие глаза. Шевельнулось воспоминаниеименно этим образом отец благословлял их с Фёдором чуть больше месяца назад. Мысль придала храбрости, и Маша решительно шагнула внутрь.
Отец не обратил на неё внимания, а матушка оторвалась от рукоделья и посмотрела вопросительно. Во взгляде читалась усталость.
Маша глубоко вдохнула, как перед прыжком в Крещенскую купель, и подошла к отцу.
Батюшка, голос пискнул, как придушенная мышь, а верно ли девки говорят, что вы Фёдору Романовичу от дома отказали?
Отец воззрился на неё с таким изумлением, словно с ним неожиданно заговорил дворовый кобель Волчок.
Нянька когда-то рассказывала сказку про страшное чудище, которому нельзя смотреть в глаза: кто взглянет, враз обратится в камень. Маша смотрела на отца, чувствуя, как каменеют мышцы и отказывается шевелиться язык.
Отец молчал, только вперил в неё тяжёлый, как могильная плита, взгляд, и Маша поняла, что разговаривать с ней он не станет. За спиной ахнула матушка, но Маша продолжала стоять перед отцом. Дышала часто, мелко, как собака на жаре.
В безмолвии минула вечность, наконец, Платон Михалыч нехотя процедил:
Это дело родительское. До тебя не касаемо.
Глаза от напряжения слезились, но отчего-то Маше казалось, что, если она отведёт их хоть на миг, отец вышвырнет её за дверь, как приблудную собачонку, и больше не скажет ни слова. Леденея от собственного безумия, она упрямо произнесла:
Касаемо. Фёдор Романовичмой жених.
Отец нахмурился.
Уже нет.
Маша стиснула холодные, влажные ладони. Она задыхалась, словно бежала бегом, и каждое слово приходилось выталкивать из себя с усилием:
Как же это, батюшка? Мы ведь перед алтарём стояли, я ему обручённая невеста.
На лице отца заходили желваки. Он грохнул прикладом штуцера об пол и поднялся.
Ты, девка, взбесилась нешто? Чего стоишь, глаза распялила? Ну-ка поди вон! Как я решил, так и будет!
Говорят, страшно бывает, только пока есть надежда на спасение. Когда понимаешь, что обречён, страх пропадает. Чувствуя себя мышью, наступающей на кота, Маша шагнула отцу наперерез:
Вы же Фёдору Романычу слово давали! А теперь что же? Назад его забрали? Так даже купцы хорошие не поступают, а вы дворянин!
Лицо отца сделалось свекольным.
Ах ты паскудница! Учить меня вздумала?! Я тебе живо язык укорочу!
Он подхватил с пола охотничью плеть, и в следующее мгновение на плечи Маши обрушился град ударов. Закричала матушка, от боли перехватило дух, и Маша упала к его ногам, скрючившись и обхватив руками голову. Ей на спину сыпались удар за ударом. Плечи, шею, спину жгло так, будто там не было не то что рубахи, но и кожа вся полопалась и слезла. Уши резал тонкий навязчивый звукеё собственный жалобный скулёж.
Платон Михалыч, кормилец, охолони! Окалечишь девку! Матушка с плачем повисла на руке мужа. Вразумил, и будет! Вон пошла, сквернавка! На колени, на горохи молиться!
И вытолкала Машу за дверь.
***
Маша клала поклон за поклоном, даже не чувствуя боли в натруженных коленях, но ни словечка из акафиста не проникало в душу. Мысли были заняты иным.
Бедный Фёдор! Как же ему сейчас обидно! А вдруг он подумал, что это она расхотела выходить за него?
Маша похолодела. Весь вечер накануне и ночью она лила слёзы, думая лишь о том, как жестоко и гадко обошлись с ней самой. Будто она вещь! Кочан капусты, который нужно продать подороже. А о том, что чувствует Фёдор, которого, по сути, обозвали нищим голодранцем и выгнали за дверь, не задумывалась.
Маша поднялась с колен, прислушалась. В доме было тихо: должно быть, сестры вместе с маменькой сидели за вышиванием. Откинув крышку сундука, она вытащила чепец, в котором обычно ходила в церковь, сдёрнула с гвоздя у двери Митину епанчу и осторожно выскользнула из комнаты.
Никого. Видно, домашним и в голову не приходило, что она может ослушаться и покинуть место своего заточения.
Лёгкой тенью Маша прокралась мимо гостиной, где и впрямь склонились над пяльцами мать и обе младшие сестры; мимо пустой поварни и выскочила в сени. Однако ей не повезло: навстречу грузно колыхнулась знакомая плотная тень.
Парашка.
Далёко собралась? Голос сестры звучал вкрадчиво.
А тебе что за докука? Маша попыталась проскользнуть мимо, но не тут-то было: Парашка цепко ухватила её за запястье.
Ворочайся в дом! Не то няньку кликну, прошипела она. Ишь, снарядилась! Утечь решила?
Пусти! Маша рванула руку и шагнула вперёд. Пусти сейчас же! Я в церковь иду! Помолиться
Экая богомольщица вдруг стала. Видно, чаще тебя надо было батогом учить. Дома молись! А в церкву вечером сходишь, вместе со всеми, отрезала сестра. Руку отпустила, но с дороги не сошла.
Мне теперь надо!
Знаю я, чего тебе надо! К Фёдору своему намылилась? Парашка перекинула за спину тяжёлую толстую косу и упёрла руки в боки.
Хоть бы и к Фёдору! Тебе-то что?
Сестра зло прищурилась, отчего маленькие глаза и вовсе утонули в пухлых щеках.
Ишь ты, дошлая какая! Ей, значит, под венец с любезником, а нам с Дунькой в вековухи да в монастырь? Не выйдет! И она сунула к самому Машиному лицу пухлый шиш с обкусанным на большом пальце ногтем.
От ненависти потемнело в глазах. Маша сжала кулаки. Пхнуть её, чтоб в бочонок с капустным рассолом уселась да толстым гузном застряла! И бегом на дворнебось Парашка даже если в бочке не увязнет, на улице уж не догонит её, коровища толстомясая! Маша чуть отступила, готовясь вложить в толчок все свои силы.
Маруська, воротись по добру, не то кричать станем, матушка тебя сызнова накажет! прошелестело от двери, и только тут она заметила Дуньку, с испугом глядевшую на них.
Маша опустила головус двумя ей точно не справиться. Только шум поднимут, и тогда её могут и вовсе в чулан запереть. Ладно. Авось ещё будет возможность убежать
Она молча развернулась и ушла обратно в дом.
***
После обеда, которого Маше тоже не далитолько нянька тайком принесла краюху клеклого хлеба да кружку воды, за ней пришла одна из девок и сказала, что барыня велела отправляться вместе со всеми в огород: третий день стояла жара, и надо было полоть и поливать капусту.
Матушке неможилось, и командовала в огороде Парашка. При виде Маши в глазах её мелькнуло торжество:
А ты гусениц собирать будешь, приказала она злорадно.
Сама Парашка их до смерти боялась и не могла поверить, что Машу эти чудища нисколечки не пугают.
Пожав плечами, Маша присела возле ближайшей грядки. Раздвигая листья, она быстро обирала крупных зелёных червяков, а сама исподтишка осматривалась. Все четыре сестры, обе служанки и нянька суетились на огороде.
Первую четверть часа Парашка то и дело поглядывала на Машу, но та занималась своими гусеницами, даже глаз от капустных кустов не поднимала, и вскоре Парашка потеряла бдительность.
Убедившись, что сестра уже не бросает на неё взгляды каждые полминуты, Маша стала потихоньку, очень медленно, перемещаться вдоль своей грядки в сторону калитки. Та словно манила приоткрытой створкой.
Вот она, свобода! Выбраться за забор и можно бежать, там её не догонят да и не решатся на виду у всей улицы скандал затевать. Правда, придётся удирать с непокрытой головой, ну да такие мелочи её не остановят: Маша была готова не то что без чепцабосиком бежать.
Солнце припекало, на лбу выступили крупные капли пота, они падали на листья, текли по лицу, время от времени Маша отирала их тыльной стороной ладони и, облизывая пересохшие губы, чувствовала солоноватый вкус. Прошло не меньше часа, прежде, чем ей удалось добраться до ближайшего к калитке конца грядки. Не поднимая головы, она огляделась: до спасительной створки саженей пять. Маша быстро обернулась: Дуня вместе с дворовыми, красная от натуги, таскала воду для полива. Малахольная Любава ковырялась в земле, что-то тихонько напевая себе под нос. Вот ведь диво: заикается так, что двух слов сказать не может, а поёт нормально. Парашка, уперев кулаки в бочкообразные бока, лаялась с Катюшей:
Сызнова полився капуста в лебеде!
Это не лебеда, а укроп!
Лебеда!
Укроп это! Ты пожуй! Катька вырвала какую-то травинку и протянула старшей сестре. Та машинально сунула ветку в рот и тут же выплюнула с громким воплем:
Дурка! Это же полынь!
Я и говорю, что не лебеда.
Пора! Маша распрямилась и, стараясь не торопиться, двинулась в сторону калитки.
До выхода оставалось шага три, когда цепкая рука ухватила её чуть ниже локтя:
Куда снарядилась?
В смятении Маша обернуласьПарашка, насмешливо щурясь, смотрела на неё.
Пусти! Она рванула локоть.
Напрасный труд! Рваться из Парашкиных руквсё одно, что стену лбом прошибать, проще убиться.
Пусти! Пусти, жаба вавилонская! Маша металась, будто зверь в капкане. Всё напряжение, несбывшаяся надежда, освобождение, бывшее в двух шагах, вдруг вскипели, словно варево в ведьмином котле, глаза заволокло туманом, слёзы брызнули. Стучать кулачком в толстые бока было совершенно бессмысленно, но от ярости у Маши потемнело в голове. Отчего-то бить Парашку было неудобно, кулак не сжимался, и она не сразу сообразила, что всё ещё стискивает в ладони горсть жирных зелёных гусениц. А когда поняла, высыпала их прямо за ворот Парашкиной рубахи.
Та заорала так, будто ей вывалили за шиворот ведёрко углей. Бросив пленённую руку, визжа, будто придавленный телегой поросёнок, она рвала ворот, пытаясь вытряхнуть капустниц.
В одно мгновение Маша была возле калитки, рванула на себя заветную створку и помчалась по улице не разбирая дороги.
Шум, визг, крикивсё осталось позади. Свободна! Она свободна!
Мысль, куда, собственно, она бежит, даже не успела прийти в голову, когда сильные руки ухватили её за плечи.
Ты что? Ополоумела? Куда несёшься?
Митя крепко прижал её к себе.
Пусти! Пусти! Христопродавец! Иуда! Ненавижу тебя! Пусти! Я в речке утоплюсь! Всё одно не пойду за него!
Она лупила кулачками по груди, по плечамвезде, куда доставала, и рыдала в голос.
Митя сгрёб её в охапку и быстро поволок во двор.
Едва за ними стукнула калиткабудто лязг тюремной решётки отдался в ушах, Маша безвольно повисла в его руках, перестав сопротивляться. Всё Жизнь была кончена
Подлетела красная растрёпанная Парашка, подбежали остальные сёстры, девки.
Маша стояла, уткнувшись зарёванным лицом в Митино плечо, и если бы он не прижимал её к себе, упала бы тряпичной куклой к их ногам.
Звуки доносились как-то странно, то пропадали, то слышались вновь, словно кто-то то зажимал, то отпускал ей уши.
Сбежать хотела В чулан её запереть! Парашка тыкала Маше в плечо толстым пальцем, изо рта летели капельки слюны.
Оставь её! Митя отпихнул Парашку.
Я матушке скажу! Батюшка её сызнова высечет!
Только попробуй! Митя так яростно глянул на сестру, что та попятилась, и ещё крепче притянув к себе Машу, обвёл взглядом взволнованную толпу домочадцев. Батюшка дома?
Все вразнобой затрясли головами.
Значит, так: никто ничего никому не рассказывает. Я сам скажу всё, что нужно и кому нужно. Понятно?
Утечёт она! К полюбовнику своему! снова сунулась Парашка.
Митя ожёг её свирепым взглядом.
Я разберусь сам. А вы все замолчали и пошли капусту полоть! Живо!
Подхватив полубесчувственную Машу, он почти на руках потащил её в дом.
***
Маша лежала, прижав колени к подбородку. С детства, когда ей было плохо, она всегда сворачивалась так. Парашка за это дразнила её ежихой. Но на ежиху Маша не походиласвернувшийся ёж фыркает и старается уколоть, а ей хотелось только закрыться и спрятаться. В крохотной Митиной каморке под крышей помещались лишь сундук, служивший брату кроватью, да узкая лавка возле крошечного, как бойница, оконца. Летом здесь было душно и жарко, а зимой стена покрывалась изморозью.
Уложив её на сундук, Митя надолго ушёл. Маша уже не плакала, на неё навалилось безразличиене всё ли равно, что будет дальше? Она просто станет лежать здесь, смотреть в исцарапанную брусяную стену и когда-нибудь наконец умрёт.
Вернулся Митя, присел рядом. Погладил по плечуМаша сжала зубы: плечи после вчерашнего знакомства с арапником пострадали больше всего, и даже шевелить ими ей было больно.
Зачем ты это сделал? Голос прозвучал глухо, как из могилы. Ты тоже предал меня
Дурочка, в тоне Мити послышалась обычная нежность, ну куда бы ты побежала? Ты же не знаешь, где он квартирует А с девицами, что простоволосые в одиночестве бродят по улицам, случаются очень скверные вещи.
Он потянул её за плечо, заставив повернуться лицом. Взял за руку.
Ну что ты так отчаиваешься? В тебе упрямство взыграло. Взгляни на это сватовство спокойно. Князь не просто блестящая партияэто всё равно, что за королевича замуж пойти! Ты не представляешь, как он богат! У него двадцать тысяч душ! У него деревни, дома! Он дружится с такими людьми при дворе, на коих иные и взглянуть издали за счастье почитают. У него впереди блестящий карьер! Ты за ним будешь, как у Христа за пазухой. А знаешь, как он дамам любезен? Да по нему пол-Москвы сохнет, любая богатая невеста за него бегом побежит, а он тебя, бесприданницу, хочет взять! Ровно присушила ты его. С ума свела! Помнишь, герр Краузе нам читал из книжицы французского кавалера Ларошфукоиз двоих любовников один любит, а второй дозволяет себя любить! Машка, поверь, лучше дозволять, чем любить самой. Он тебя на руках носить станет, всякую прихоть исполнять!
Маша подняла на брата сердитый взгляд:
Да не нужен он мне! Я Фёдору обещалась!
Зачем тебе Фёдор? Их же даже сравнить нельзя: Порецкийкрасавец, богатый, образованный, а Фёдор твой? Смотреть не на что, и вошь в кармане! В Адмиралтейств-коллегии малая сошка. Сошкой и останетсяиз армии его списали и в коллегии никаких першпектив.
Маша резко села, оказавшись с братом лицом к лицу.
Не смей так говорить! Да если бы не он, меня бы медведь задрал, как того мальчишку! Фёдор мне жизнь спас!
Митя нахмурился, в линии губ проступило что-то жёсткое:
Опамятуйся! Ты же не жеманница балованная, чтобы амурным мечтаниям предаваться и вокруг ничего не замечать! Хочешь до самой могилы нужду мыкать? Посмотри округ, нешто тебе нравится этакчулки себе штопать, капусту полоть, бельё самой стирать? На матушку поглядией тридцать шесть, а она смотрится старше княгини Трубецкой, что седьмой десяток разменяла! Ты тоже так хочешь: чтоб через десять лет руки в цыпках, распухшие пальцы и спина согбенная? А пойдёшь за князя, он всех нас из грязи вытащит