впредь наука тебе будет,гудел голос родительницы, пробиваясь сквозь густую пелену визжащего шума.На своих ошибках только и можно учиться.
Твердяна сцепила зубы и зашипела: кто-то словно вытягивал из её лица жилы и нервы. К одному глазу зрение вернулось раньше, чем к другому, и она увидела обрывки светящегося узора на пальцах у Роговлады. Его-то она и вытаскивала из лица неудачливой ученицы.
Терпи, терпи,сурово молвила она. И добавила уже чуть мягче, с тёплыми утешительными нотками:Ничего У нашей сестры без шрамов не бывает, дитятко. Обычное дело. И у бывалых мастериц промахи случаются, не только у подмастерьев неопытных.
Твердяне, одолеваемой болью, уж не до работы было, и родительница отпустила её домой, когда солнце стояло ещё высоков самый разгар дня. Матушка Благиня, увидев её замотанное тряпицей лицо, так и села на лавку, а Мила, дрожащими пальцами дотронувшись до повязки, со слезами пролепетала:
Что что стряслось, сестрица?
Покорябало слегка волшбой,нехотя ответила Твердяна. И попыталась отшутиться:Да чего там! Суженая меня и такою полюбит, коль настоящая она моя половинка.
Лишь к вечеру она решилась заглянуть под повязку и, увидев своё отражение в медном зеркале, поняла: нелегко придётся суженой, когда та увидит свою избранницу.
Экая образина,хмыкнула молодая оружейница, трогая кончиками пальцев бугристую, синевато-багровую кожу.
Ровно половина лица превратилась в незнамо что. Глаз на этой стороне, к счастью, не пострадал, но видок сталмороз по коже Как бы не испугалась суженая и не убежала куда глаза глядят от такой «красоты»!
Ничего, ничего, водичка из Тиши всё излечит,не теряла надежды матушка Благиня.
Чудесная вода прогнала остатки боли, сняла покраснение и убрала блестящие, сочащиеся прозрачной жидкостью волдыри. Лишь сиреневая жилистая сеточка осталась на пострадавшей половине, да неровности никак не изглаживались. Кожа напоминала поверхность ноздреватого блина. На работу Твердяна приходила с замотанным повязкой лицом, хоть и уговаривали её сёстры по ремеслу:
Да ладно тебе! Тут все свои, стесняться некого. А с лица не воду пить
У многих из них тоже имелись шрамы, но им повезло больше, чем Твердяне: ни у кого не было так сильно изуродовано лицо. Однако убеждения возымели действие, и Твердяна сняла повязку.
Сестринского и семейного долга также никто не отменял, и она по-прежнему встречала Милу с гуляний. Она старалась держаться в тени, подальше от огня и любопытных взглядов, но однажды кто-то спросил:
Милка, это что за страхолюдина тебя ждёт?
Ядовитым шипом вонзились в сердце Твердяны эти слова Голос был знакомым, но лицо говорившей её не интересовало. Хотелось поскорее забрать сестру и уйти.
Не смей так говорить,негодующе прозвенел голос Милы.Это Твердяна, моя сестра. Её в кузне волшбой оружейной задело.
Не повезло,хмыкнула молодая кошка в ответ.Не сыскать ей теперь себе невесты
Твердяна выдохнула из лёгких мертвящий жар. Гнев рыжегривым конём встал на дыбы, и одновременно с этим всплеском все жаровни и светочи под летним навесом пыхнули огромными снопами пламени, взвившимися под самый потолок. Завизжали испуганные девушки, и гуляющая молодёжь бросилась врассыпнуюблаго, навес имел всего две стены, а вместо остальных были столбы. Твердяна со сжатыми кулаками, в которых чувствовался горячий стук крови, смотрела на разбушевавшийся огонь, когда на грудь ей кто-то упал, а шею обняли девичьи руки.
Ох Твердянушка, что же это такое?!
Узнав голос и запах сестры, Твердяна опомнилась. «Огонь, утихни»,мысленно приказала она, и тот повиновался. «Надо держать себя в руках, а то этак и до беды недалече»,вздохнула она про себя.
Прошло две седмицы после несчастного случая. Настала неделязаконный выходной, и Твердяна с Роговладой позволили себе встать чуть позже обычного. Матушка и Мила хлопотали на кухне, по обычаю готовя большой обед с кучей разносолов: так у многих было заведено. День отдыханебольшой праздник, и по этому случаю женщины расстарались: напекли блинов, пирожков да ватрушек, сделали кулебяку, наварили киселя, выставили на стол мёд-вишняк и брагу из берёзового сокагулять так гулять! Гостей не звали, но кто-то вдруг постучался.
Кто бы это мог быть?озадаченно проговорила матушка Благиня, направляясь к двери.
А сердце Твердяны заныло и провалилось в солнечную, медово-хмельную радость. Хоть и не ждали они праздника, но праздник сам прилетел светлокрылой птицейспустя двадцать лет и столько же зим.
На пороге стояла высокая дева с длинной лебедино-белой шеей, величавой посадкой головы и чистыми, как яркие синие яхонты, глазами. Схваченные через лоб очельем иссиня-чёрные пряди струились по её плечам и спине, почти достигая колен, а белая рубашка была перепоясана золотым плетёным кушаком с кистями. В руках гостья держала туесок с мёдом.
Здравствуй, матушка Благиня,прокатился по дому свежий и сильный, как ветер со снежных вершин, молодой голос.Учёба моя окончилась, и получила я разрешение навестить родной дом и повидать всех, кого я здесь знаю и кого ещё нет.
При этих словах она с чуть приметной улыбкой обратила свой светлый взор на Милу, которая из любопытства последовала за матушкой к двери и теперь во все глаза смотрела на гостью. А у матушки, от счастья лишившейся дара речи, вырывался то плач, то смех.
Здравствуй, доченька!радостно воскликнула подошедшая Роговлада.Что за счастливый день сегодня! Мила,обратилась она к младшей дочери,это твоя старшая сестрица Вукмира, которая избрала путь служения Лаладе.
Мила знала о сестре только по рассказам родных; весь её облик выражал и застенчивую радость, и смущение, и любопытство. Она слегка оробела перед этой стройной и прямой, горделиво-спокойной девой Лалады, ростом не уступавшей Роговладе, но ласковая улыбка и яхонтовые искорки во взгляде Вукмиры прогнали эту робость.
Рада наконец тебя увидеть, сестрица,сказала Вукмира, троекратно расцеловавшись с Милой.Я чувствовала, что у нас в семье прибавление, но познакомиться с тобой смогла только теперь. Матушка,обратилась она к Благине,ну, полно тебе плакать! Возьми-ка вот лучше Мёднаш, из Тихой Рощи.
Вытирая краешком передника счастливые слезинки, матушка Благиня подхватила тяжёлый туесок, а Вукмира спросила:
А где Твердяна? Она дома, я знаю. Почему она не выходит? Я недавно почувствовала очень сильную боль Лицо так и горело огнём. Что стряслось?
Твердяна пряталась под лестницей, не в силах показаться перед сестрой в своём нынешнем виде. Вукмира стала такой невыносимо прекрасной, преисполненной достоинства и света Это была уже не сестрёнка, с которой Твердяна исходила горы вдоль и поперёк, а молодая служительница Лалады, окутанная невидимым плащом из благодати и распространяющая вокруг себя волны умиротворения и радостного ожидания чуда.
Да дома она, куда ж она денется,сказала Роговлада. И, возвысив голос, позвала:Твердяна, ну куда ты там запропастилась? Выйди к нам, твоя сестра нас посетила!
Осознав бессмысленность и глупость своего положения, Твердяна собралась с духом и всё-таки предстала пред светлы очи долгожданной гостьи. Улыбка сбежала с лица Вукмиры, а губы вздрогнули, и на мгновение из жрицы Лалады она снова стала сестрёнкой Да, тот же взгляд, те же движения! Узнавание согрело сердце Твердяны и освободило улыбку из плена напряжённой сдержанности.
Ну, здравствуй, сестрица,проговорила она.Прости, не сразу решилась я тебе показатьсясама видишь Это оружейная волшба в лицо мне отскочила.
Тёплые пальцы солнечными зайчиками защекотали рубцы, опахала густых ресниц затрепетали, а с губ Вукмиры слетал шелестящий шёпот:
Именем Лалады, светом её, силой её повелеваю уйди, боль-хвороба, уйдите, шрамы
Это было блаженствостоять и впитывать тепло и целительный свет, струившийся из рук Вукмиры. Но могла ли она, даже став жрицей Лалады и изучив все премудрости волхвования, справиться с последствиями могущественной оружейной волшбы?
Уродливая багрово-фиолетовая сеточка сосудов растворилась, по краям кожа заметно разгладилась, отвоевав у шрамов почти треть площади.
Ну и ну, сестрёнка,усмехнулась Твердяна, глядя на себя в медное зеркало и не веря своим глазам.Хорошей ты стала врачевательницей.
Видимо, недостаточно хорошей,вздохнула Вукмира, недовольная воздействием своих усилий.
Такова уж природа оружейной волшбы: даже если её обезвредить, след всё равно останется,сказала Роговлада.Даже самому искусному врачевателю его до конца не изгладить.
Ничего, время и упорство сделают своё дело,подумав, ответила Вукмира с упрямым блеском в глазах, таким родным и с детства знакомым Твердяне.Хорошо, что я захватила с собой наш мёд. Вот что, сестрица: ежедневно накладывай его на шрамы и вбивай пальцами так, чтоб больно было их от лица отрывать. После этого подержи мёд ещё немного, не смывай сразу. Должно со временем стать лучше.
Думаешь? Уж если даже вода из Тиши не помогланачала Твердяна.
Вода из священной рекихорошо, а мёд тихорощенскийещё лучше,уверенно кивнула Вукмира.Я сама его из наших колод собираю и знаю, каков он в деле. И не отчаивайсяэто самое главное. А как закончится этот туесокприходи к Дом-дереву и позови меня, я тебе ещё принесу. Никаких товаров взамен не нужно: для тебя, Твердянушка, всё даром, по-родственному.
Благодарю тебя, сестрица, за помощь и совет добрый,сказала Твердяна.
Да что же это мы? Там же обед стынет давно!спохватилась матушка Благиня.Вукмира, доченька, откушай с нами! Сегодня неделя, труженицы наши отдыхают, вот мы с Милой и наготовили яств всяких!
Вукмира не стала отказываться и села за стол вместе со всеми; мясного и рыбного она, правда, есть не стала, отведала только пирожков с земляникой и киселя с молоком. Семейное застолье продолжалось полдня: матушка не могла досыта наговориться с Вукмирой и не успокоилась, пока не выложила все новости, накопившиеся за годы. Лишь ближе к вечеру Твердяне удалось наконец урвать и свою долю общения с сестрой, бродя с нею по знакомым горным тропинкам и вдыхая полной грудью свободу этого увенчанного белоснежными шапками простора.
А Мила почему с нами не пошла?спросила Вукмира.
Она высоты боится,усмехнулась Твердяна.Её в горы не затащишь.
Бессчётное число раз представляла она себе эту встречу Она полагала, что им будет о чём поговоритьещё бы, за двадцать-то лет разлуки!но, как и всегда, слова оказались излишними. Лишь слепящий блеск горных вершин, зелёная трава и снег, цветы и бездонные пропасти, рокот водопадов и окрыляющий, зовущий в небо крик птици горьковатое молчание сосен-свидетельниц, мудрых слушательниц и верных подруг.
Мне пора,сказала Вукмира, когда янтарная вечерняя заря образовала с синевой её глаз удивительный тёплый сплав.С родительницами и Милой прощаться не стануплакать будут Поцелуй их от меня. А захотите меня увидетьприходите в Тихую Рощу, я теперь при роднике Восточный Ключ служу.
Улыбнувшись на прощание, она белокрылым призраком растворилась в закате.
Хоть и недоставало Твердяне непоколебимой веры в исцеление, но тихорощенским мёдом свои шрамы она по совету сестры-жрицы всё-таки стала мазать. От похлопывания пальцами по липкой коже рубцы начинали гореть, но это было приятное жжение. Мгновенного улучшения не произошло, но, всматриваясь в себя время от времени, Твердяна подмечала едва различимые изменения. Капля камень точит, и шрамы, как ей казалось, мало-помалу стали разглаживаться и таять, особенно с краёв: если раньше они сплошняком охватывали пол-лица, то через год от них остались только два небольших островка на щеке и на лбу, которые упорно не желали уходить. Матушка Благиня не давала Твердяне забросить лечение и приносила из Тихой Рощи новые и новые туескине только для смазывания шрамов, но и для еды: уж очень она полюбила этот удивительный мёд.
Миле не пришлось слишком долго ходить в невестах. К матушкиной радости, с поисками своей половинки у неё всё сложилось как нельзя лучше. Когда матушка полюбопытствовала, не являлись ли ей уже какие-либо знаки о будущем супружестве, Мила ответила:
Моя судьба приедет верхом и грянется с седла наземь.
Так как дочери Лалады в седле не путешествовали, это могло значить, что суженого следовало ждать с востокаиз соседних земель Светлореченского княжества. Набрали цвет яблони в садах, и в эту-то весеннюю пору, ясным прохладным вечером заехал во двор дома всадникдобротно одетый, но смертельно бледный и усталый молодой человек.
Мир вашему дому не позволите ли путнику остановитьсяначал он, но вдруг закачался в седле, и, если бы Роговлада с Твердяной его не подхватили, непременно грянулся бы оземьточь-в-точь по предсказанию Милы. Шапка свалилась с его головы, открыв густые, вьющиеся крупной волной кудри цвета спелой ржи.
Гостя отнесли в дом и уложили в постель, и через некоторое время он открыл глаза и слабым голосом поведал, что звали его Гориславом, и был он сыном купца из Светлореченской земли. Захотелось ему посмотреть Белые горы, и батюшка отпустил его в путешествие, но не одного, а с дядькой, да вот только слуга захворал дорогой и остался в приграничной деревеньке выздоравливать. Горислав отправился дальше один, да промок под дождём, озяб по весенней обманчивой погоде, три дня ехал в лихорадке и полубреду, пока судьба не привела его сюда При слове «судьба» Роговлада с матушкой Благиней переглянулись, а измученный путешественник снова впал в забытье.
А дальше всё было так, как это обыкновенно и случается в сказаниях о любви: проснувшись, гость увидел склонившуюся над ним прекрасную девушку, которая собиралась напоить его отваром целебных трав, и его ещё немного замутнённый хворью взгляд заволокло хмельком безоглядного восхищения. Эти травки вкупе с целительским даром белогорской девы в считанные дни вернули молодому путешественнику здоровье, но, поправившись, сердце своё он сложил к ногам обладательницы синеяхонтовых глаз и чёрной, как самая непроглядная ночь, косы.
Выпорхнула Мила из родительского дома, как птенец из гнезда, и снова матушка Благиня затосковала. Теперь все её надежды возлагались на Твердяну, которая уж вошла в брачный возраст, да пока не спешила с поисками суженой. Вот уж Мила привезла к бабушке в гости внуков, а Твердяна всё ходила в холостячках. Гуляний не посещалаработала в кузне за троих, стремясь получить звание мастерицы. Да и к чему, думалось ей, ходить на посиделки? Чтобы смущать девушек своими шрамами? Хоть и уменьшились они со временем, став менее заметными, но полностью так и не исчезли.
Немало прошло лет, прежде чем Роговлада наконец сказала ей:
Нет больше ничего такого, чему я могла бы тебя ещё научить. Ты владеешь всем. Признаю: можешь зваться мастерицей оружейного дела безо всяких оговорок.
По-прежнему любила Твердяна одинокие прогулки в горах, охоту и рыбалку. В облике чёрной кошки она с наслаждением валялась в высокогорном снегу, съезжая со склонов на хвосте, на боку и на спине, а потом каталась по траве, приминая цветы Так она забавлялась, уверенная, что никто её не видит, пока однажды вдруг не услышала женский смех. От изумления Твердяна даже не заметила, как снова приняла человеческий облик и, нагая, стояла на четвереньках в снегу. «Ха-ха-ха!»так и звенело у неё в ушах, грудное и густое, заливисто-заразительное Кто это мог быть и над чем он, а точнее, она смеялась? Может, над тем, как Твердяна только что кубарем скатилась по склону в холодном белом облаке лавины, а потом чихала, крутя перемазанной снегом чёрной мордой? Стряхивая с себя наваждение, она набирала снег пригоршнями и растиралась им, вскрикивала и ёжилась от обжигающего холода, после чего, смущённая и задумчивая, оделась. Больше в тот день она повторять свои кошачьи забавы не решилась.
А спустя какое-то время, уже почти позабыв об этом случае, она снова отправилась в горы, но стоило ей разок прокатиться кверху лапами вниз по сверкающему снежному одеялу, как снова до её слуха донёсся этот смех. Не могла быть его обладательница тоненькой и хрупкой: слишком он был для этого сочным и густым, низким, тягуче-сладким, как тёмный хвойный мёд.
Эй!окликнула Твердяна, перекидываясь в человека.Ты где? А ну, выходи! Сама не выйдешьвсё равно отыщу и и как поцелую! Будешь знать, как надо мной потешаться!
Сколько ни бегала она, сколько ни искаланикого Ни следа женской ножки, ни запаха, ни тени присутствия. Померещилось Илизнак?
Ну погоди же, хохотушка!погрозила она в пустоту.Вот ужо найду я тебя!
А исподволь созрела мысль, что пора бы заняться строительством своего дома. Место она уже присмотрела, оставалось только раздобыть камень Прочные стены, много комнат, а в кладкенесколько брусочков стали, оплетённых узором «Лалада-Берегиня», чтоб в жару было прохладно, а в стужутепло. А как же иначе? Не в родительский же дом жену вести Колодец свойобязательно, чтоб хозяюшке близко было воду брать. Да, а женой сделать вот эту невидимую любительницу посмеяться!
Только сперва разыскать бы её Ну, да за этим дело не станет.
***
Обломки вещего меча отражали кроваво-рыжие отблески огня и играли тревожными багряными сполохами, покоясь на стальном бруске, снабжённом жёлобом по форме клинка. Край к краю, так что и комар носа не подточит, подогнаны они были друг к другу, и места разломов казались волосками на зеркальной поверхности оружия. Внимательная, чуткая ладонь Твердяны скользила в воздухе над обломками, и жар Огуни из сердца оружейницы оживлял узор волшбы на них. «Тук, тук, тук»,стучало сердце, и в такт ему мигала светящаяся сетка завитков на блестящей стальной глади. Она проступала тусклым рисунком, но иначе и быть не могло: разбитому клинку невозможно сиять так же ярко, как целому. С натугой билось сердце, соединённое с жилами узора, с трудом прогоняло по ним свет силы. Обломки были сложены тщательно, так чтобы рисунок сходился жилка в жилку.
Позволь помочь,сказала Тихомира.
Твердяна кивнула, принимая помощь своей северной сестры по ремеслу. Она отправила ей по жилам узора сгусток силы, и он прошёл туго: целостность рисунка на разбитом клинке была нарушена. Но не зря они так старательно сложили обломки: жилки от прогона по ним силы восстанавливались, срастаясь, и сияющий жар проходил от сердца к сердцу всё быстрее и свободнее раз за разом. На губах молодой оружейницы проступила улыбка.
Так-то лучше,молвила она.
Твердяна была за работой молчалива и сосредоточенно-угрюма, но живой блеск глаз Тихомиры вливал в дело светлую струйку радости. Молодая мастерица относилась к сломанному мечу с нежностью, и в каждом её взгляде, в каждом движении сквозила бережная сострадательность, как будто она перевязывала рану дорогому другу.
Ничего, ничего, скоро будешь как новенький,приговаривала она, обращаясь к обломкам.
Внешний слой волшбы восстановился, куски узора срослись в единое целое, и Твердяна положила сверху другой брусок с таким же жёлобом. Удар молотаи половинки намертво сцепились между собой, удерживаемые волшбой.
Можно мне?попросила Тихомира.
Твердяна кивнула. Взор молодой северянки сиял такой увлечённостью, таким жаром, страстью и жаждой работы, что не уступить ей было невозможно, и оружейница позволила ей перенести болванку с заключёнными в ней обломками меча в трескучую гущу огня. Сиреневатая синь глаз Тихомиры тлела горячими искрами, зрачки дышали мощью Огуни, а жилы сложенных на рукояти молота рук вздулись в ожидании. Когда брусок раскалился докрасна, Тихомира вынула его из горна голыми руками и бережно уложила на наковальню. По её невредимым ладоням бегали колючие огоньки. Замахнувшись, она обрушила на брусок мощный удар, от которого тот опоясала продольная трещина: половинки разъединились. Твердяна приподняла верхнюю, и взорам обеих оружейниц предстал сияющий узор, покрывавший внутреннюю поверхность желобов. Волшба пристала к пышущей алым жаром болванке, а обломки меча даже не нагрелись. Узор не рвался, а упруго тянулся при размыкании половинок, оставаясь целым, и по его жилам, словно по кровеносным сосудам, текла сияющая сила; пока Твердяна держала крышку стального «гроба», Тихомира доставала обломки клинка, на котором стало на один слой волшбы меньше.
Двенадцать слоёвдвенадцать болванок, и это был только внешний кожух волшебной оплётки меча. Внутренние слои переплетались со слоями стали, и их предстояло соединить потом в точно таком же порядке: каждому слою сталисвоя волшба. Малейшая ошибка лишила бы меч его силы.
Оружейницы отделяли по одному слою в день. Сперва описанным выше образом снимали волшбу на стальную болванку, после чего Твердяна, соединившись сердцем с нижележащим узором, пускала в него мощный толчок силы. Дзинь! Слой стали, державшийся на нём, сам отскакивал, открывая под собой рисунок из мерцающих завитков и волн. Его переплавляли в пластинку и укладывали в жёлоб болванки с соответствующей ему волшбой, после чего половинки соединяли, чтобы узор снова врос в сталь.
Работа шла тяжело. Голова гудела, как наковальня, а сердце, один из главных рабочих инструментов, бухало, как молот. Твердяна с Тихомирой трудились по очереди, проверяли и перепроверяли соответствие волшбы слоям стали, ведь одна ошибкаи всё пошло бы насмарку. И вот, последний слой сошёл, открыв сердцевину клинка Твердяна с изумлением увидела, что завитки узора на ней закручивались в обратную сторону. Это был узор «Лалада» наоборот.
Что заначала она, подключая сердце к странному «неправильному» узору, чтобы услышать его песню. Песня тоже звучала шиворот-навыворот, и её звук отдавался в груди саднящим эхом, ослепительным и оглушительным, сбивающим с ног.
Что это?пробормотала не менее удивлённая Тихомира, хмуря золотисто-пшеничные брови.
Сдаётся мне, что этоузор «Маруша»,глухо проговорила Твердяна.
Узор этот не использовался при изготовлении клинков уже целую бездну времени: когда сёстры-богини разошлись по разным мирам, узор был тоже изгнан из оружейного дела.
Лалада и Маруша,пробормотала Тихомира с задумчиво потемневшими глазами.Кому-то пришло в голову соединить их снова в этом мече! Не кажется ли тебе, Твердяна, что потому этот клинок и вещий? В нём сведено несводимое
Твердяна, впрочем, не спешила с выводами. Она отсоветовала любопытной Тихомире пытаться воспроизвести запретный узор на стальной пластинке, и не зря: сердцевину меча нельзя было даже взять голыми рукамиволшба, казалось, впивалась в ладони ядовитыми шипами. Но Тихомира не послушала: так сильно ей хотелось попробовать и увидеть, что из этого выйдет. Однако, едва взявшись за дело, она схватилась за грудь, с хрипом пошатнулась и рухнула на пол.
Нет Сердце не выдюжит, разорвётся,с кашлем вырвались из её горла слова, когда она немного пришла в себя.Как же государыня сумела создать такое, когда ковала свой меч? Ума не приложу
Твердяна не рискнула повторить опыт Тихомиры. С сердцевиной они провозились много дней, сращивая жилы узора: прогон силы по ним изматывал до мертвящего жжения в груди, почти до обморока, и долго работать на грани разрыва сердца не получалось при всём желании. Песня узора надрывала душу: казалось, это кричало от боли небо со всеми звёздами, вся земля и вода
Не знаю, как ты, а я больше не могу,простонала Тихомира.С ума сойти можно
Отдохни пока, а я сама поработаю,ответила Твердяна.
Нет, так дело не пойдёт,устало покачала головой северянка.Одна ты замертво упадёшь. Отложим до завтра.
День за днём они понемногу выносили эту муку, надрывая себе сердца и оседая на колени около наковальни почти без чувств. Когда они, смертельно измотанные, приползали из кузни домой, Твердяна черпала отдохновение в тревожно-ласковой глубине глаз Крылинки и в хлебном тепле её рук, а Тихомира любила слушать шелест сада. А порой, когда в гости заглядывала Дарёна, она внимала её песням, и при этом её глаза цвета мышиного горошка заволакивались горьковатой дымкой, устремляясь взором к снежным вершинам гор.
Вот слушаю я, и мнится мне: бьётся моё сердце, покуда она поёт, а едва смолкнети сердце остановится,как-то раз задумчиво призналась она Огнеславе, когда они стояли вдвоём у открытого окна и смотрели в сад, где Дарёна, напевая, помогала матушке Крылинке, Рагне и Зорице полоть грядки.
Гляди, не влюбись,усмехнулась княжна-оружейница.Была б она девица свободная, тогда ещё ничего, а то ведьчужая жена. Да ещё и с дитём в утробе.
Сердцу доводы рассудка неведомы,вздохнула Тихомира, устремляя полный нежной тоски взор в сад и сквозь пшеничный прищур ресниц любуясь присевшей около грядки Дарёной.Да полно, не беспокойся. Думаешь, я стану к ней в душу вторгаться и покой её рушить? Нет, ни словом, ни взглядом не потревожу. Но слушать её для меня всё равно что воздухом дышатьтак же необходимо.
Голос Дарёны весёлой пташкой порхал с ветки на ветку, бабочкой летал в цветнике, солнечным зайчиком беспокоил и щекотал сердца слушательниц. С его звуками в души вливался свет радости, а печаль и тревога высыхали, как роса в полдень, и понемногу около ограды собирались соседки, привлечённые и очарованные песней. Певица, заметив это, застенчиво умолкла, но её стали уговаривать:
Просим тебя, пой ещё! Любо нам тебя слушать!
Дарёна не могла отказать, и песня целительно заструилась вновь. Расправив крылья, она взмыла в облака, потом камнем упала на дно ручья и устремилась вдаль юркой серебряной рыбкой, разгоняя печаль поникших ив. А певица, ловкими пальцами дёргая пырей и осот, то и дело загоралась смущённым румянцем в перекрестье стольких зачарованных и восхищённых взглядов. И это она ещё не видела глаз цвета мышиного горошка, что с ласковой грустью смотрели на неё из окна
Наконец все жилки узора на сердцевине вещего меча срослись, и порядком измученные оружейницы смогли заключить её в стальную болванку. Но их ждала новая странность: сколько они ни нагревали её, та оставалась холодной. Вот уже полдня непрерывно полыхал огонь в горне, а болванке хоть бы хны!
Чудеса в решете!озадаченно скребя затылок, проговорила Твердяна.
Может, причиной такой зловещей невосприимчивости к теплу стала леденящая сила имени Маруши, заключённая в узоре, а может, и что-то иное, но как бы то ни было, лишь к исходу третьих суток болванка начала понемногу нагреваться. Когда она достаточно раскалилась, её вынули из горна, остудили, и Твердяна взялась за молот сама, готовясь бить. Что-то подсказывало ей, что Тихомиру лучше отстранить, хотя та и рвалась нанести удар, раскалывающий болванку на половинки.
С этаким узором надо поосторожнее, а то мало ли!сказала Твердяна.Лучше я сама, а ты отойди-ка в сторонку.
От удара молота из молниеносно образовавшейся щели брызнули белые искры, и Твердяна вскрикнула, ослеплённая как будто бы сотней ледяных игл, вонзившихся ей в глаза
Тихомира успела подхватить выпавший из рук Твердяны молот, а саму оружейницу поймала подбежавшая на крик Горана. Через несколько мгновений вокруг них столпились все работницы, и Тихомире пришлось отстранять их:
Отойдите, отойдите! И так дышать нечем!
Грудь Твердяны тяжко вздымалась от сдерживаемого рыка: Горана уже вытаскивала из её глаз светящиеся нити волшбы и сама шипела от боли, которую причиняли обрывки узора.
Воды из Тиши, живо!приказала она.
Кто-то тут же кинулся исполнять повеление, а Тихомира с опаской приблизилась к болванке с сердцевиной меча. Щель уже погасла, а сталь была на ощупь непривычно ледяной, словно долго пролежала на трескучем морозе. Взяться за неё без опасности оставить на ней кожу с подушечек пальцев не представлялось возможным.
Глаза Твердяны страшно выцвели, и сколько в них ни лили горячую целебную воду из подземной реки, они не оживали. Даже зрачки исчезливсё затянула мертвенная ледяная белизна.
Ничего не вижу,простонала оружейница вмиг пересохшими губами.
Выпей.Горана поднесла к её рту ковшик.
Сделав несколько глотков, Твердяна смогла подняться на ноги. Боль, похоже, отступила, и она успокоительно погладила встревоженную дочь по плечу и щеке.
Ничего, дитя моё, ничего,прохрипела она.Мне б на воздух
Горана с Тихомирой вывели хозяйку кузни из пещеры на залитую палящим солнцем площадку и усадили в тени навеса. Властный взмах руки Твердяныи работа вокруг продолжилась как ни в чём не бывало: никто не смел её ослушаться.
Что бы ни случилось, дело должно делаться,сказала Твердяна. И, возвысив голос, добавила:Никому болванку не трогать! Волшба на сердцевине меча слишком уж опасная, голыми руками не возьмёшь.
Грохотали молоты, сотрясая пропитанное солнцем пространство, трещал огонь, пела сталь, а Горана, Огнеслава и Тихомира по очереди прикладывали руки к глазам Твердяны, пытаясь светом Лалады исцелить их и вернуть им зрение. Не тут-то было.
Что же это за узор такой?дивилась Горана, рассматривая свои пальцы, покрытые волдырями.Отродясь такой злой и зубастой волшбы не видала