Вова, я людей ненавижу!
Хорошее приветствие.
Вчера разговаривал с родителями Инки. На разных языках говорили. Я им про Фому, а они про Ерёму. Я им про дочь их, про то, как вредно прерывать беременность на таком позднем сроке, что последствия непредсказуемы, а они мне про позор, про соседей, про осуждение коллектива на работе. Про грехи, про распутство и снова про позор. Мы не договорились, они будут прерывать по «социальным показаниям». А её мнение вообще никто не спрашивает. Да и какое мнение у девочки может быть, если у неё на щеке отпечаток ладони в чёрно-багровых тонах. Это то, что я увидел. Остальное скрыто одеждой.
Отец приложился?
Ну да, так понятно же. А она говорит, что случайно, что чуть не упала, голова закружилась, а он её лишь поддержать хотел. Вова, ну почему людям соседи с общественным мнением важнее собственной дочери, почему мыслить чужим умом легче, чем свой включить? Почему страх позора и осуждения со стороны толкает на убийство? И я не говорю о девочке-подростке, я говорю о взрослых людях, с высшим образованием, между прочим.
Потому что эгоизм и безразличие правят миром. Потому что все и про всех всё знают и пытаются навязать своё. Только своё. Правы-то лишь они, а что идиотыне важно. Зато их таких, правых и самовлюблённых придурков, использовать легче в своих целях тем, кто поумней и совсем без совести. Ты прав, Владимир Семёнович, убить проще, чем понять. А протянуть руку помощи, видимо, вообще нонсенс.
Семёныч внимательно смотрел на коллегу.
Не нравишься ты мне, Вова. Что у тебя произошло? С Оксаной поругался?
И с Оксаной тоже.
Рассказывай. У меня жизненный опыт поболее, чем у тебя. Вдвоём разберёмся.
Это ты как друг или как начальник?
И как тот, и как другой. Такие мужики, как ты, редкость, а такие сотрудникиещё бо́льшая. Считай, мне повезло. Я бы тебе жизнь детей своих доверил, представляешь, насколько я тебе Расскажи, Вова. Оксанка твоя хорошая, ты её прости. А беременная баба, сам понимаешь
Да не в Оксанке дело, собственно. Тёща приходила, мозги мне на место вправлять. Это из той самой серии, что ты с родителями Инки говорил. Понимаешь, она считает, нет, она уверена, что Ксюха совершает глупость, оставляя эту беременность. Потому как в прошлый раз, потеряв мужа, она осталась одна с одним ребёнком, так ей хоть деньжат подбросили. А я инвалид, да ещё и кроме зарплаты ничего не имею. Вот помру я, или прибьёт меня кто, что очень даже возможно, при моей-то работе. А дочка её разнесчастная останется с тремя детьми, и на чью голову, спрашивается? То есть она не за дочку беспокоится. А за себя, вдруг на её голову. Понимаешь?! Но это ещё не всё. Это же громко, с сочными фразами и не так кратко, как я тебе изложил. А Олежка под дверью
Вот дура-то, а?!
Меня понесло, Семёныч, так что я не лучше неё в данном случае. Короче, я её выставил в подъезд и дверь перед её носом захлопнул. Она обещала побои у врача зафиксировать и со мной разобраться. Я её пальцем не трогал, шёл на неё всем корпусом и всё. А потом она орала на весь подъезд, что у меня в полиции всё схвачено, что рука руку моет. Ксюха же рыдала и пыталась меня образумить. Видите ли, это мама её, а я так грубо. Маму не выбирают. Ну, я и её послал, обещал развестись и детей забрать, так как она не работает и содержать их не может. А она пусть на аборт идёт и маму свою слушает. Короче, не разговариваем мы. Но больней всего, что Олежка потом пришёл ко мне и попросил не умирать никогда, потому что он меня любит. Говорил сквозь слёзы, аж заикался.
Да уж.
Не успел Семёныч ничего сказать, не на отдыхе всё-таки они находились, а на работе. Санитар Пётр заглянул в кабинет с вопросом, когда уже врачи работать соизволят. А то он на дополнительное время не подписывался.
Работы хватило. Правда, ничего сверхъестественного и криминального не было, а потому оба Вовы были крайне удивлены появлению в их обители следователя Юры, да не одного, а в сопровождении прокурора.
Выпить есть? спросил прокурор.
У нас всегда есть, ответил Семёныч, и чего вас нелёгкая принесла?
Ты налей сначала.
Налили спирт в мензурки, стол нехитрый организовали. Не пить же, не закусывая. Володя пить отказался, сославшись на так и не прошедшую до конца головную боль.
Что с той девочкой, которая нам наводку дала? как-то с хитрецой поинтересовался Юра.
Скандал в семье и идёт на прерывание по «социальным показаниям».
Вот скажи, Семёныч, есть у тебя ощущение того, что не справился, не смог ей помочь?
Есть. К чему вопрос?
К тому, что сейчас вы услышите всю историю. И чем закончилось наше расследование тоже. Телефон, как вы понимаете, был с левой симкой. Зарегистрированной на какого-то пенсионера алкаша, который симку оформил за бутылку. А поскольку делал он это неоднократно, то кому оформлял, не помнил. Но мы вычислили местоположение телефона и нагрянули по адресу. В том районе, по той самой улице, всё сходилось. Несовершеннолетних там не было. Застали мы оргию. Но все четверо при паспортах и совершали все свои действия совершенно добровольно. В доме ни инструментов, ни каких-либо приспособлений для родовспоможения или производства абортов не было, и следов никаких тоже не обнаружено. Дом снимал сын самого Погорелова. Парню восемнадцать, институт он бросил, сидит дома, ждёт весеннего призыва, по словам высокопоставленного папеньки. С кем проводит времяпапаше неизвестно, он работает. Сын получил права на вождение автомобиля и сам автомобиль, подержанный, но для начала приличный. Мы обыскали автомобиль вдоль и поперёк. Он чистый. Подруге Погорелова-младшего тридцать пять лет, познакомились на курсах, в общих интересах, кроме секса, ничего не указали. Дамочка она оказалась интересная, то есть по профессии медсестра, диплома её лишили, и даже срок условный у неё был за криминальные аборты. Но своё она получила, срок давности имеется, по её словам,никакого отношения к найденным трупам не имеет. А вот любить имеет право. И мальчишку Погорелова просто любит. Отпустили её под подписку о невыезде. И она растворилась в воздухе. Опрос соседей ничего не дал. Да, приходили в этот дом гости. На машине редко, чаще пешком. Да какая разница, кто к кому в гости ходит. Криков не было, а что музыка громко играла, так оно дело молодое. Заявлений у нас ни от одной девушки нет. Мы пробили все контакты, проверили почти все звонки на этот номер и на номер Погорелова тоже. Мы разговаривали, выпытывали, угрожали, пытались договориться. Всё бесполезно. Подруга Огурцова-младшего утверждает, что беременной не была и к соседке разве лишь за солью ходила и музыку послушать Вот у неё в доме мы нашли ружьё. Всё как положенов сейфе и с документами. Состояние хорошее, из него стреляли, но мать и не отпирается, говорит, что периодически на охоту ходит. Вот так, ребята, дело есть, обвиняемые есть, но привлечь их невозможно, так как они чисты как стёклышки. Остаётся радоваться, что разогнали мы их.
А надавить?
На кого? На Погорелова? Или на сына его? Так он с адвокатом. Отец же утверждает, что он оболтус и шалопай, но не убийца. На том стоять будет. А кто с ним поспорит, это же сам Погорелов. Вот девицу мы упустили. Это да.
А что ты пришьёшь девице?
Ничего!
Семёныч с горя и себе налил, и пил одну за одной вместе с представителями правоохранительных органов. Хотелось забыться, стереть из памяти все эти трупы, забыть чёрно-багровый след от руки отца на лице Инны. И оградить от всего этого своих девочек. Только как? Столько соблазнов и ситуаций всяких. Но об этом он подумает завтра на трезвую голову, а сегодня надо забыть
Володя уже переживал, как транспортировать друга домой, представители правоохранительных органов вызвали такси, но им было совсем в другую сторону. Надо его отвезти, тоже на такси, наверно.
Он даже не заметил, как Оксана вошла в кабинет.
Вова.
Он смотрел ей в глаза. Так много надо сказать, очень много. Хорошо, что она пришла
Всё решится, сегодня, сейчас, ну, чуть позже. Но они семья.
Вместе тащили пьяного Семёныча. Сдали его на руки Вере Петровне. Попили чай с пирожками, которые напекли девочки, дочки.
И уже на улице, не сговариваясь, попросили друг у друга прощения, а потом обнялись и так в обнимку пошли к автобусной остановке.
Конец