Проницательный читатель, вероятно, уже догадался, что верховным жрецом культа богини Сисси был Норен, старший брат Кэтти Миттер. Поговаривали, из положения поклонника он скоро переместится в положение супруга. Сисси в душе была давно согласна, однако скрывала это, окружив себя мраком таинственности. Норен надеялся с помощью Омито рассеять туман неизвестности, но обманщик Омито и в Калькутту не возвращался, и на письма не отвечал. Норен вслух и про себя ругал исчезнувшего Омито всеми английскими ругательствами, какие только знал. Он даже отправил в Шиллонг несколько телеграмм отнюдь не лестного содержания, но их огненный след затерялся, как след дерзких ракет, устремившихся к невозмутимой звезде. В конце концов, все единодушно решили, что нельзя больше терять ни минуты, и что, если в пучине, где тонет Омито, еще виднеется хотя бы его макушка, надо без промедления вытащить его на берег, пусть даже за волосы. В этом отношении гораздо больше энтузиазма, чем его родная сестра Сисси, проявляла чужая ему Кэтти. Кэтти Миттер испытывала такое же негодование, какое испытывают наши политики, видя, как богатства Индии утекают за границу.
Норен Миттер долгое время жил в Европе. Сын заминдара, он не беспокоился ни о доходах, ни о расходах; еще менеео собственном образовании. За границей он только тратил и деньги и время. Если выдавать себя за художника, можно одновременно обрести ничем не ограниченную свободу и ничем не оправданную самоуверенность. Так, служа богине искусств Сарасвати, он знакомился с богемой всех крупнейших городов Европы. После нескольких попыток ему пришлось последовать настойчивым советам своих искренних доброжелателей и оставить живопись. С тех пор он выдавал себя за знатока живописи, обнаруживая при этом полную к ней непричастность. Если ничего не удается сделать самому, можно, на худой конец, поносить других.
Норен старательно закручивал по французской моде усы и так же старательно пренебрегал своей лохматой головой. Он был хорош собой, но, стремясь во что бы то ни стало стать еще красивее, загромоздил свой туалетный стол всевозможными средствами парижской косметики. Его принадлежностей для умывания хватило бы и для десятиголового Раваны. При виде того, как он небрежно бросает дорогую гаванскую сигару после двух-трех затяжек, как ежемесячно посылает свое белье почтовой посылкой в парижскую прачечную,никто бы не осмелился усомниться в его аристократизме. Его мерки были занесены в книги лучших ателье Европы: рядом с именами индийских князей Патиалы и Карпурталы. Он жеманно растягивал английские фразы, уснащенные жаргонными словечками, и речь его была так же ленива и невыразительна, как вялый взгляд чуть приоткрытых сонных глаз. Знатоки уверяют, что из уст многих английских аристократов голубой крови льется именно такая гнусавая и неразборчивая речь. Кроме того, среди людей его круга он слыл знатоком жокейского жаргона и английских ругательств.
Настоящее имя Кэтти Миттер было Кетоки. Переняв все, что можно было перенять у брата, она создала свой собственный стильнекую квинтэссенцию всего заграничного. Она обрезала свои длинные волосы, гордость бенгальской девушки,видимо, подражая головастику, чей отпавший хвост свидетельствует, что он поднялся на новую ступень развития. Она покрывала кремом лицо, хотя цвет его был красив от природы. В детстве черные глаза Кэтти были ласковыми и внимательными, но сейчас она решила, что далеко не каждый достоин ее внимания. Казалось, она никого не видела, а если видела, то не замечала, а если и замечала, то во взгляде ее появлялся металлический блеск. Ее губы, когда-то нежные и мягкие, теперь застыли в презрительной гримасе и напоминали очертаниями изогнутый анкуш.
Я не знаток всех деталей женского туалета и не знаю, как они называются. Но в ее наряде прежде всего бросалась в глаза чересчур прозрачная верхняя одежда, сквозь которую просвечивало нижнее белье. Бо́льшая часть ее груди была всегда обнажена, и она искусно выставляла напоказ свои голые руки, то облокачиваясь на стол или на ручки кресла, то скрещивая их с небрежным изяществом. Когда она затягивалась сигаретой, держа ее пальцами с наманикюренными ногтями, это тоже делалось больше ради кокетства, чем ради курения. Но хуже всего были ее немыслимые туфли на высоких каблуках! Можно подумать, что творец просто не сумел или не успел дать человеку козлиные копыта и теперь сапожники призваны исправить эту ошибку, чтобы каждый из нас мог терзать себе ноги и землю их чудовищными приспособлениями.
Сисси пока занимала промежуточное положение: она делала большие успехи, но еще не получила диплома о полной европеизации. Звонкий смех, неудержимая веселость, забавная болтовня и неукротимая жизнерадостность очаровывали ее поклонников. Она, как Радха, была то женственно спокойна, то ребячливо шаловлива. Ее туфли на высоких каблуках знаменовали победу новой эпохи, но длинные волосы, связанные узлом, свидетельствовали о том, что старая еще не миновала. Хотя нижний край ее сари был на два-три дюйма короче, чем полагалось, зато верхний край скромно прикрывал плечи. Она без всякой надобности носила перчатки, но браслеты были у нее на обеих руках. Сигареты еще не вскружили ей голову, но бетель она по-прежнему жевала с удовольствием. Она не возражала, если ей присылали маринад и консервированный сок манго, но гораздо больше любила праздничные питхе месяца поуш, чем рождественский плам-пудинг. Она научилась танцевать у европейского учителя танцев, но не могла заставить себя кружиться с кем-нибудь в паре в танцевальном зале.
Когда до них дошли толки об Омито, все троеСисси, Кэтти и Норенобеспокоились и отправились в путь. Их тревога была тем более понятна, что они считали Лабонно гувернанткой, то есть одной из тех, кто для того и создан, чтобы губить людей их круга. Наверняка ее привлекали к Омито его деньги и положение! И чтобы освободить его, придется применить всю женскую изобретательность. Четыре пары глаз четырехглавого Брахмы взирают на женщин с любопытством и сочувствием, поэтому Брахма и делает мужчин круглыми дураками, когда дело касается женщин. Значит, если мужчине не поможет родственница, ему самому не освободиться от любовных сетей, сплетенных соблазнительницей.
Обе подруги немедленно разработали план спасения Омито. Разумеется, он ни о чем не должен знать, пока они не разведают силы врага и не осмотрят поле будущего сражения. Тогда будет видно, как лучше справиться с чародейкой!
При встрече их поразило дочерна загорелое лицо Омито. Он и раньше не походил на людей своего круга, однако всегда оставался истинным горожанином, вылощенным и отшлифованным до блеска. Сейчас не только его кожа огрубела на открытом воздухе,казалось, лесная жизнь наложила отпечаток на все его существо. Он словно помолодел и, по их мнению, чуточку поглупел. Держал он себя так же, как самые простые люди. Раньше он реагировал на все жизненные затруднения смехом, а сейчас потерял к этому всякую охоту. Это показалось им признаком деградации.
Сисси сказала ему прямо:
Когда мы были вдали от тебя, мы думали, что ты опустился до уровня здешних горцевкхаси, а теперь видим, что ты просто одеревенел, как здешние сосны! Может быть, ты стал здоровее, чем прежде, но ты совсем не такой интересный.
В ответ Омито процитировал ей слова Вордсворта о том, что на человека при долгом общении с природой оказывают влияние «вещи немые, неодушевленные». Сисси подумала про себя, что вещи немые, неодушевленные здесь ни при чем: куда страшнее существа одушевленные и к тому же наделенные даром красноречия.
Они надеялись, что Омито сам заговорит о Лабонно. Но прошел день, другой, третий, а он молчал. Однако можно было догадаться, что ладья его любви заплыла довольно далеко, пожалуй, даже слишком. По утрам, когда они еще валялись в постели, Омито куда-то уходил, а когда возвращался, на лице его отражались самые бурные чувства, при взгляде на него невольно вспоминались пальмовые листья, истрепанные бурей. Еще тревожнее было то, что на его постели оказалась книга Рабиндраната Тагора. На титульном листе книги было написано имя Лабонно, причем первые две буквы были выведены красными чернилами. По-видимому, это подпись имела волшебные свойства обращать в золото все, на чем бы она ни стояла.
Омито часто исчезал. Он говорил, что уходит, чтобы нагулять аппетит. Аппетит его, действительно, возрастал, но все догадывались, что в действительности может его удовлетворить. Сисси в душе посмеивалась. Кэтти открыто возмущалась. Омито был так поглощен своими делами, что не замечал тревоги окружающих. Он беззаботно объявлял двум подругам, что идет искать водопад, и ему в голову не приходило, что другие могут заинтересоваться, что это за водопад и куда падают его воды. Сегодня он сказал, что пойдет искать апельсиновый мед. Обе девушки с невинным видом спокойно заявили, что этот необыкновенный мед вызывает у них неудержимое любопытство и что они тоже хотят пойти с ним. Сказав, что дорога трудна и опасна, Омито пресек спор в самом начале и улетел. Хлопотливость этой пчелы заставила подруг принять наконец решение и, не теряя времени, отправиться за нею в таинственную апельсиновую рощу. Норен, правда, собирался на скачки и очень хотел, чтобы Сисси поехала с ним, но Сисси отказалась. Какого усилия воли стоил ей этот отказ, знает только тот, кто бывал в ее положении.
XVПОМЕХА
Подруги вошли в ворота сада Джогомайи и, не встретив слуг, приблизились к дому. Здесь на веранде они увидели учительницу и ученицу, которые занимались, сидя у маленького столика. Нетрудно было догадаться, что старшая из нихЛабонно.
Постукивая каблучками, Кэтти поднялась на веранду и сказала по-английски:
Простите, могу я...
Что вам угодно?спросила Лабонно, поднимаясь с места.
Окинув ее колючим взглядом с головы до ног, Кэтти объявила:
Мы пришли узнать, здесь ли мистер Эмитрай.
Лабонно сразу не поняла, кто такой этот Эмитрай, и ответила:
Я такого не знаю.
Подруги молниеносно обменялись взглядами, по их губам скользнула усмешка.
Зато мы знаем, что он часто ходит в этот домгораздо чаще, чем следует!прошипела Кэтти, сердито тряся головой.
Лабонно вздрогнула. Только теперь она поняла, кто они такие и какую ошибку она допустила.
Я позову хозяйку дома,проговорила она в замешательстве,от нее вы узнаете все, что вам нужно.
Как только Лабонно ушла, Кэтти обратилась к Шуроме:
Твоя учительница?
Да.
Зовут, кажется, Лабонно?
Да.
Спички есть?спросила она по-английски.
Сбитая с толку неожиданной просьбой о спичках, Шурома не поняла вопроса. Она продолжала смотреть на Кэтти.
Кэтти повторила по-бенгальски:
Спички!
Шурома принесла коробку спичек, Кэтти зажгла сигарету, затянулась, потом спросила Шурому:
Английский учишь?
Шурома кивнула и убежала в дом.
Если она чему-нибудь и научится у своей наставницы, то только не хорошим манерам,изрекла Кэтти.
Подруги делились впечатлениями:
Вот она, знаменитая Лабонно! Прекрасна, не правда ли? И это она разбудила в горах Шиллонга вулкан и растопила каменное сердце Омито! Ничего не понимаю. Глупцы эти мужчины!
Сисси громко рассмеялась. Это был искренний, веселый смех, потому что глупости мужчин нисколько ее не задевали. Она сама сокрушала и разбивала каменные сердца. Но странно! Одно делотакая девушка, как Кэтти, и совсем другое делоэта гувернантка в нелепом наряде! Как неприступна! Положи ей масла в рот, и то не растает! А саматочно узел мокрого белья. Только сядь с ней рядомсразу отсыреешь, как бисквит в дождливый день. Как это Эмит может терпеть ее хоть одну минуту!
Сисси, у твоего брата давно уже мозги шиворот-навыворот. Только человеку с извращенным вкусом эта девица могла вдруг показаться ангелом.
Сказав это, Кэтти швырнула сигарету на учебник алгебры и, открыв сумочку с серебряной цепочкой, припудрилась и подвела карандашом брови.
Сисси не возмущало отсутствие здравого смысла у ее брата, в глубине души она даже сочувствовала ему. Весь ее гнев обратился против лжеангела, который завлек его и околдовал. А Кэтти, видя странное безразличие Сисси, просто выходила из себя! Ее так и подмывало встряхнуть хорошенько нерадивую сестру.
В эту минуту к ним вышла Джогомайя в белом шелковом сари. Лабонно осталась в доме.
Кэтти привела с собой маленькую лохматую собачонку по кличке Тоби, у которой глаза прятались под косматой шерстью.
Знакомясь с Лабонно и Шуромой, Тоби ограничился тем, что только обнюхал их. Но вид Джогомайи привел его в восторг. Тоби бросился в Джогомайе и засвидетельствовал ей свою пылкую любовь, оставив на белоснежном сари следы грязных лап. Сисси оттащила песика за ошейник к Кэтти, та щелкнула его по носу и сказала по-английски:
Не лезь, не лезь, озорник!
Кэтти и не подумала встать со стула. Покуривая сигарету, она только повернула голову и с нескрываемым пренебрежением уставилась на Джогомайю. Она явно злилась на нее еще больше, чем на Лабонно. Кэтти решила, что в прошлом у Лабонно было какое-то пятно, и теперь Джогомайя, прикинувшись доброй тетей, старалась сбыть ее на руки Омито. Чтобы обмануть мужчину, не требуется много хитрости, ибо мужчины слепы от природы.
Сисси подошла к Джогомайе, сделала какое-то подобие традиционного поклона и представилась:
Я Сисси, сестра Омито.
Джогомайя улыбнулась.
Оми зовет меня теткой, значит, и тебе я прихожусь теткой.
Взглянув на Кэтти, Джогомайя решила не обращать на нее внимания.
Войди в дом, дорогая,обратилась она к Сисси.
У нас нет времени,ответила Сисси.Мы пришли только, чтобы узнать, здесь ли Оми.
Он еще не приходил,сказала Джогомайя.
А вы не знаете, когда он придет?
Подожди немного, я схожу и узнаю.
Кэтти, не двигаясь с места, бросила:
Эта учительница, которая здесь сидела, говорила, что даже не знает, кто такой Эмит.
Джогомайя смутилась. Она чувствовала враждебность Кэтти и понимала, что ей нелегко будет добиться от нее уважения. Сразу же перейдя на официальный тон, Джогомайя сказала:
Насколько мне известно, Омито-бабу остановился в одном отеле с вами. Вы сами должны знать, где он бывает.
Кэтти засмеялась ей в лицо, и смех этот должен был означать: «Можете скрывать, обмануть нас все равно не удастся!»
Дело в том, что при виде Лабонно, да еще после ее слов о том, что она не знает Омито, в душе Кэтти закипел гнев. Сисси же, хотя и чувствовала себя задетой, однако вовсе не сердилась. Красивое, спокойное лицо Джогомайи вызывало симпатию и уважение, поэтому дерзкое поведение Кэтти, которая даже не встала со стула, смущало Сисси. Однако противоречить она не осмеливалась, потому что Кэтти не терпела возражений. Она быстро подавляла любой бунт и при этом не стеснялась применять самые крайние меры. Люди обычно теряются и отступают перед такой напористостью. А Кэтти даже гордилась своей резкостью и никогда не щадила друзей, если замечала, что кто-нибудь из них проявляет, как она говорила, «слюнявую сентиментальность». Свою грубость она выдавала за прямоту, и те, кто боялся этой грубости, всячески старались завоевать расположение Кэтти, лишь бы она оставила их в покое. Сисси была из их числа. Чем больше она боялась Кэтти, тем старательнее подражала ей, стремясь скрыть свою слабость. Но ей не всегда это удавалось.
Кэтти догадывалась, что в глубине души Сисси стыдно за ее поведение. Такая дерзость должна была быть немедленно наказана, и в присутствии Джогомайи! Она встала со стула, подошла к Сисси, сунула ей в рот сигарету и наклонилась к ее лицу, давая прикурить от своей. Сисси не осмелилась возразить, хотя и зарделась до кончиков ушей. Она заставила себя сделать вид, что готова дать отпор каждому, кто вздумает хотя бы намеком выразить недовольство ее западными манерами.
Перед домом появился Омито. Девушки были поражены. Из отеля он ушел в английском костюме и фетровой шляпе, а сейчас на нем было дхоти и шаль. Он переменил одежду в своем домике. Там у него была полка с книгами, запас белья и кресло, которое ему дала Джогомайя. Он часто уходил туда отдыхать после завтрака в отеле. Лабонно запретила являться к ней во время ее занятий с Шуромой каким бы то ни было искателям водопадов или апельсинового меда, так что Омито не мог утолить ни физической, ни духовной жажды до половины пятого, когда у Джогомайи подавали чай. Он кое-как дотягивал до этого времени, переодевался и приходил точно к назначенному часу.