Все ночи и дни,
Как часто легкой стопой
Дорогой судьбы шла за мною по следу...
Так позволь мне теперь,
Как последний прощальный дар,
Пропеть эту песнь победы!
Как часто старался я зря
Священный жизни огонь
Не загорался:
Разжечь его я не мог,
И таял бесследно в небе
Горький дымок
Как часто во тьме ночной
Блуждающими огнями
Возникали чьи-то черты,
И тут же вновь угасали
В безвременье пустоты.
А сегодня перед тобой
Возгорелся огонь святой
И вздымается ввысь, пылая,
Благословляя меня.
Я тебе эту песнь посвящаю,
Дар последний на склоне дня.
Прими мое приношенье,
Жизни полное воплощенье.
Пусть руки твоей прикосновенье
Навсегда осенит меня.
Ты моею стала судьбой,
Полной силы и вдохновенья;
Пусть же страсть моя и преклоненье
Навсегда пребудут с тобой!
XIIIТРЕВОГА
С утра Лабонно не могла заниматься. Гулять она тоже не пошла. Омито сказал, что не увидит ее до отъезда из Шиллонга. Ей самой придется помочь ему выполнить это решение и не появляться на тропе, по которой он должен был пройти. Лабонно очень хотелось встретить его там, но пришлось подавить в себе это желание.
Джогомайя вставала всегда рано, совершала омовение и отправлялась за цветами для утреннего приношения. Но сегодня Лабонно еще до ее ухода вышла из дома и уселась под эвкалиптом. В руках у нее были две книги, но только для того, чтобы обмануть себя и окружающих. Книги были раскрыты, время шло, а она не перевернула даже страницы. Внутренний голос твердил ей, что великий праздник ее жизни окончился вчера. Утреннее небо все в пятнах света и тени временами очищалось, словно кто-то могучей рукой протирал лазурь. Лабонно была убеждена, что Омитовечный беглец и что если он исчезнет, то исчезнет бесследно. Он идет по дороге, и каждая встреча пробуждает в нем песню любви, но проходит ночь, песня обрывается, путник идет дальше. Поэтому Лабонно казалось, что ее песня никогда не будет допета. Сегодня мука этой незавершенности казалась разлитой в утреннем свете, а горе безвременной разлукиво влажном воздухе.
Но неожиданно в девять часов Омито ворвался в дом и стал звать Джогомайю.
Джогомайя уже окончила утреннюю молитву и была в кладовой, Сегодня ей тоже было не по себе. Омито так долго наполнял ее дом и ее любящую душу своей болтовней, живостью и смехом! Гнетущая мысль об его отъезде тяготила ее все утротак тяжесть дождевых капель отягощает цветы, сгибая их до земли. Опечаленная разлукой, она не просила Лабонно помочь ей в хозяйственных делах. Она понимала, что Лабонно надо побыть одной, вдали от людских глаз.
Услышав голос Омито, Лабонно вскочила; книги упали с ее колен, но она этого даже не заметила. Джогомайя выбежала из кладовой.
Что случилось, Омито?спросила она.Землетрясение?
Вот именно, землетрясение! Я уже отослал вещи, машина была готова, я захожу на почту узнать, нет ли писем, а тамтелеграмма!
Взглянув в лицо Омито, Джогомайя встревоженно спросила:
Я надеюсь, вести хорошие?
Лабонно вошла в дом. Омито произнес с подавленным видом:
Сегодня вечером приезжает Сисси, моя сестра, со своей подругой Кэтти Миттер и ее братом Нореном.
Что же ты расстраиваешься, мой мальчик? Я слышала, что неподалеку есть свободный дом. А если тебе никак не удастся достать им квартиру, разве у меня здесь не найдется места?
Об этом я не беспокоюсь, Они сами заказали по телеграфу комнаты в отеле.
Во всяком случае, я не хочу, чтобы они застали тебя в твоей жалкой лачуге. Они могут осудить нас за твои безумства.
Да, мой рай потерян. Прощай мое неблагоустроенное небо! Мои сны теперь улетят из уютного гнездышка в изголовье моей простой кровати. Потому что мне тоже придется покинуть ее и поселиться в самом лучшем номере фешенебельного отеля!
В его словах не было ничего особенного, однако Лабонно побледнела. До сих пор ей никогда не приходила в голову мысль о том, какое большое расстояние отделяет ее в обществе от Омито. Только теперь она вдруг поняла это. В том, что Омито собирался уехать в Калькутту, еще не было грозного признака разрыва. Но, узнав, что теперь он вынужден переселиться в отель, Лабонно почувствовала, что дом, который они создали в своих мечтах, никогда не воплотится в осязаемую форму.
Взглянув на Лабонно, Омито сказал Джогомайе:
Отправлюсь ли я в отель или прямо в ад, мой настоящий дом останется здесь.
Омито знал, что Сисси и ее друзья приезжают неспроста. Он ломал себе голову, как сделать так, чтобы они сюда не являлись. Но с недавнего времени письма для него стали приходить на адрес Джогомайи. Тогда он и не думал, что это может привести к осложнениям.
Омито не умел скрывать свои чувстванаоборот, он проявлял их чересчур открыто, и сейчас Джогомайя поразилась, как он сильно обеспокоен приездом сестры. Лабонно тоже подумала, что Омито стыдится показать ее сестре и друзьям сестры. Это было горько и унизительно.
У тебя есть время?обратился Омито к Лабонно.Ты не хочешь пройтись?
Нет, мне некогда,сухо ответила Лабонно.
Иди же, милая, погуляй немного,сказала Джогомайя, ощущая смутное беспокойство.
Последнее время я и так запустила занятия с Шуромой,ответила Лабонно.Я чувствую себя виноватой и вчера решила искупить свою нерадивость.Губы Лабонно были плотно сжаты, лицо выражало суровую непреклонность. Джогомайе было знакомо это упрямое выражение, и она не решалась настаивать.
И меня ждут дела,так же сухо произнес Омито.Я должен все подготовить к приезду гостей.
Но прежде чем уйти, он задержался на веранде.
Бонне, посмотри: из-за деревьев чуть-чуть видна крыша моего дома. Я еще не сказал тебе,я купил этот дом. Хозяйка была изумлена. Она решила, что я обнаружил тут золотую жилу, и взвинтила цену. Да, я нашел там золотую жилу, но, что это за жила, известно лишь мне. Сокровища моей ветхой хижины будут скрыты от всех!
Тень глубокой печали легла на лицо Лабонно.
Почему ты так беспокоишься о том, что скажут люди?спросила она.Пусть все узнают! Если сказать правду прямо, никто не посмеет злословить.
Бонне,не отвечая на ее слова, продолжал Омито,я решил, что после свадьбы мы будем жить в этом доме. Мой сад на берегу Ганга, спуск к реке, баньяновое деревовсе соединилось в нем. И даже название, которое ты придумала«Дружба», подходит к нему,
Сегодня ты ушел из этого дома, Мита. Если когда-нибудь ты захочешь в него вернуться, то увидишь, что он тебе уже не нравится. В жилище сегодняшнего дня нет места для завтрашнего. Как-то ты сказал, что первая садхана в жизниэто испытание бедностью, а втораяиспытание богатством. Но ты ничего не сказал о третьем испытаниииспытании разлукой.
Опять слова твоего Рабиндраната Тагора! Он писал, что Шах Джахан отказался даже от своего Тадж Махала. Твоему поэту и в голову не приходит, что мы создаем лишь для того, чтобы отказаться от созданного. Это и есть эволюция созидания! Какой-то демон овладевает нами и приказывает: «Твори!» Но когда что-то создано, этот демон покидает нас, и созданное становится ненужным. Однако это вовсе не означает, что оно должно исчезнуть. Память о Шах Джахане и Мумтаз нетленна. И не только о них! Вот почему Тадж Махал никогда не опустеет. Нибарон Чокроборти написал стихи о брачной комнате. Это краткий, написанный на почтовой открытке ответ твоему поэту, по поводу его «Тадж Махала»:
Когда убегает ночной покой
От грохота колесницы зари,
Влюбленные расстаются с тобой,
О брачный покой!
Разлука жестоко и неумолимо
Сминает любовных гирлянд цветы,
Но стены твоинесокрушимы.
Узы твоинерасторжимы,
Смерть, и забвенье, и годымимо!
Всегда остаешься ты.
Кто сказал, что супругов твоих больше нет
И ложе твое опустело навек?
Слова эти лживы!
Покуда горит на пороге свет,
Покуда зовет их брачный покой,
Супруги-влюбленные живы!
Из странствий неведомых вновь и вновь
Они возвращаются бесконечно...
Брачный покой,
Бессмертна любовь,
И ты стоять будешь вечно!
Рабиндранат Тагор,продолжал Омито,все время оплакивает то, что уходит. Он просто не умеет воспевать то, что остается. Посуди сама, Бонне, достойно ли поэта утверждать, что мы напрасно стучим в дверь, ибо она все равно не откроется!
Умоляю тебя, Мита, не затевай сегодня ссоры из-за поэзии! Ты думаешь, я с первого дня не догадалась, что Нибарон Чокробортиэто ты? И прошу тебя, не воздвигай из своих стихов мавзолей нашей любви, подожди хотя бы, пока она умрет!
Лабонно понимала, что Омито сегодня говорит о всяких пустяках, чтобы скрыть свою тревогу. Он и сам чувствовал, что если вчера спор о поэзии был до какой-то степени уместен, то сегодня он звучит просто нелепо. Но то, что Лабонно видела его насквозь, было ему неприятно.
Хорошо, я пойду,сказал он сдержанно.В этом мире и у меня есть предназначение: на сегодня оно состоит в том, чтобы посмотреть отель. Похоже, несчастный Нибарон Чокроборти отвеселился.
Лабонно взяла Омито за руку.
Послушай, Мита,сказала она,никогда не сердись на меня. Если настанет время разлуки, молю тебя, не уходи, не простив!
И она поспешно вышла в другую комнату, чтобы скрыть свои слезы. Омито замер на месте. Затем, почти бессознательно он побрел к эвкалипту. Под ним были разбросаны колотые грецкие орехи. При виде их у него сжалось сердце. Следы, которые остаются после того, как пронесется поток жизни, всегда печальны, потому что уже ничего не стоят. Потом он увидел на траве книжку «Журавли» Рабиндраната Тагора. Последняя страница была влажной. Сперва он хотел положить книгу на место, но вместо этого сунул ее в карман. Он хотел пойти в отель, но вместо этого сел под деревом. Мокрые ночные облака дочиста отмыли небо. Пыль прибило, воздух был прозрачен, и все вокруг казалось необычайно ярким. Очертания гор и деревьев четко вырисовывались на фоне небесной синевы. Казалось, будто природа приблизилась к душе человека. Время сделалось ощутимым, и в нем слышалась печальная музыка вселенной.
Лабонно пыталась заняться делами, но когда она увидела, что Омито сидит под эвкалиптом, не смогла сдержаться: сердце ее забилось, глаза наполнились слезами. Она подошла и спросила:
Мита, о чем ты думаешь?
Совсем не о том, о чем думал раньше,
Тебе, видно, необходимо время от времени менять свои взгляды на противоположные. Что же ты придумал теперь?
До сих пор я строил для тебя жилищато на берегу Ганга, то на холме. А сегодня моему мысленному взору предстала дорога, поднимающаяся по горам, вся в пятнах тени и утреннего света. В руках у меня длинная палка с железным наконечником, за спинойквадратный рюкзак на кожаных ремнях. Ты идешь рядом, я благословляю имя твое, Бонне, за то, что ты вывела меня из четырех стен на дорогу. Дом всегда переполнен, а на дороге нас только двое.
Значит, сад в Даймонд-Харборе исчез, и несчастная комната за семьдесят пять рупий тоже? Согласна! Но как же в пути сохранить расстояние между нами? Останавливаться на ночь в разных гостиницах, ты в одной, а я в другой?
Этого больше не нужно, Бонне. В пути новизна никогда не теряется. В движении ничто не стареетдля этого не останется времени. Старость приходит с неподвижностью.
Откуда эти мысли, Мита?
Сейчас объясню. Я неожиданно получил письмо от Шобхонлала. Наверно, ты слышала его имя: он удостоен стипендии «Премчанд Райчанд», так вот, Шобхонлал вздумал пройти по всем древним путям, о которых упоминается в истории Индии. Он хочет отыскать затерянные пути прошлого, а я хочу проложить дороги будущего.
У Лабонно вдруг перехватило дыхание.
Я сдавала экзамены на степень магистра в один год с Шобхонлалом, сказала она, перебивая Омито.Что ты о нем знаешь?
Одно время он носился с мыслью отыскать дорогу, которая когда-то проходила через древний афганский город Капиш. По этой дороге Сюань Цзан пришел в Индию как паломник, а задолго до негоАлександр Македонский как завоеватель. Шобхонлал начал усердно изучать язык пушту, законы и обычаи патанов. Правда, в их широких одеждах он скорее походил на красавца-перса, чем на патана, но это между прочим. У меня он попросил рекомендательное письмо к французским ученым, которые занимались той же проблемой,кое-кого из них я уже знал во Франции. Письмо я дал, но индийское правительство не дало ему заграничного паспорта. С тех пор он ищет древние пути через непроходимые Гималаи: то в Кашмире, то в Кумаоне. Сейчас он хочет поискать в восточной части Гималаев дорогу, по которой из Индии шли проповедники буддизма. Его страсть к путешествиям волнует и меня. Мы портим глаза, отыскивая в рукописях пути слов, а этот безумец читает рукопись дорог, в которой запечатлена судьба рода человеческого. Но знаешь, что мне кажется?
Скажи!
Что когда-то Шобхонлала поразил удар нежной ручки, украшенной браслетами, вот он и бежал из дома на дорогу. Я не знаю всей его истории, но как-то раз мы с ним вдвоем болтали чуть ли не до полуночи. Внезапно из-за ветвей цветущего дерева джаруд выглянула луна, и он заговорил об одной девушке. Он не назвал ее по имени и не описал ее, но голос его задрожал от волнения, и он поспешил уйти. Я понял, что когда-то его жестоко ранили и теперь он хочет заглушить боль вековечными странствиями.
Ощутив вдруг прилив интереса к ботанике, Лабонно наклонилась, чтобы рассмотреть в траве бело-желтый лесной цветок. Видимо, ей было совершенно необходимо сосчитать все его лепестки.
А знаешь, Бонне,снова заговорил Омито,сегодня ты толкнула меня на дорогу.
Каким образом?
Я построил дом, но сегодня утром из твоих слов я понял, что ты колеблешься: входить в него или не входить. Два месяца я мысленно украшал этот дом. Сегодня я позвал тебя: «Приди, моя жена!» Но ты сняла брачные одежды и сказала: «Нет, мой друг, там слишком тесно! Наша помолвка никогда не кончится свадьбой».
Ботаника сразу перестала интересовать Лабонно. Она выпрямилась и с болью в голосе воскликнула:
Довольно, Мита, не надо!
XIVКОМЕТА
Только теперь Омито обнаружил, что его отношения с Лабонно известны всем бенгальцам Шиллонга. Обычно среди клерков основной темой разговоров было положение светил их конторы. Но когда они вдруг заметили в своей солнечной системе появление двух звезд первой величины, они, подобно всем добросовестным астрономам, начали обсуждать всевозможные варианты феерической драмы, в которой новые звезды играли главную роль.
В самый разгар этих обсуждений в Шиллонге появился адвокат Кумар Мукхерджи, приехавший сюда подышать горным воздухом. Для краткости одни называли его Кумар Мукхо, другиеМар Мукхо. Он не принадлежал к узкому кругу друзей Сисси, но его там прекрасно знали. Омито прозвал его «Мукхокомета», потому что, хотя Мукхо и был из иного мира, он, подобно комете, то и дело пересекал орбиту их общества. Все догадывались, что имя звезды, которая его притягивала, было Лисси. Все подтрунивали по этому поводу, а Лисси смущалась и сердилась. Она все время старалась прищемить комете хвост, но, видимо, это не причиняло никакого вреда ни хвосту кометы, ни голове.
Время от времени Омито видел издалека Кумара Мукхо на дорогах Шиллонга. Не увидеть его было трудно. Хотя он никогда не бывал за границей, его английские манеры так и лезли в глаза. Во рту у него всегда дымилась длинная толстая сигара, что также отчасти объясняло его прозвище «Комета». Завидев его, Омито старался улизнуть, теша себя надеждой, что «Комета» его не заметит. Однако увидеть и притвориться, что не видишь,сложное и тонкое искусство. Как и при воровстве, успех сопутствует тебе лишь до тех пор, пока не попадешься. А для того, чтобы не заметить столь заметную фигуру, как Мукхо, искусства Омито явно не хватало.
То, что Кумар Мукхо узнал в Шиллонге, можно было подать под заголовком: «Омито Рай бросает вызов обществу». Больше всех любят скандалы те, кто больше всех ими возмущается. Кумар предполагал провести здесь некоторое время, чтобы подлечить больную печень, но безмерная любовь к сплетням уже на пятый день заставила его вернуться в Калькутту. Здесь, в кругу Сисси, Лисси и компании, он и выложил все сплетни об Омито, вперемешку с сигарным дымом, издевками и откровенным враньем.