Издали мы заметили клубы и клоки великого дыма, которые подымались над океаном.
Это горит танкер «Кентукки», сэр, докладывал капитану механик Семёнов. Надо держаться в стороне.
Но никакого танкера, к сожалению, не горело. Дым валил с острова, застроенного бревенчатыми избушками, крытыми рубероидом. Из дверей избушек и валил дым.
Что за неведомые сооружения? раздумывал Суер, оглядывая остров в грубый лакированный монокуляр.
Думается, рыбьи коптильни, сэр, предположил мичман Хренов.
Дунем в грот, сказал капитан. Приблизимся на расстояние пушечного выстрела.
Пока мы дули, дым почему-то иссяк. Что-то, очевидно, догорело.
Высаживаться на остров будем небольшими группами, решил капитан. Запустим для начала мичмана и механика. Хренов! Семёнов! В ялик!
Пока Хренов и Семёнов искали резиновые сапоги, из неведомых сооружений выскочили два десятка голых мужчин. Они кинулись в океан с криком:
Легчает! Легчает!
Наши Семёнов с Хреновым отчего-то перепугались, стали отнекиваться от схода на берег и всё время искали сапоги. Кое-как, прямо в носках, мы бросили их в ялик, и течение подтащило судёнышко к голозадым туземцам. Те, на ялик внимания не обращая, снова вбежали вовнутрь неведомых сооружений.
Спрятав лодку в прибрежных кустах, мичман и механик стали подкрадываться к ближайшему неведомому бревенчатому сооружению. В подзорную трубу мы видели, как трусливы и нерешительны они.
Наконец, прячась друг за друга, они вползли в сооружение.
Как ни странноничего особенного не произошло. Только из другого неведомого сооружения вышел голый человек, поглядел на наш корабль, плюнул и вошёл обратно.
Глава XVПора на воблу!
Этот плевок огорчил капитана.
Бескультурье, говорил он, вот главный бич открываемых нами островов. Дерутся, плюются, голыми бегают. У нас на «Лавре» это всё-таки редкость. Когда же наконец мы откроем остров подлинного благородства и высокой культуры?
Между тем дверь ближайшей избушки распахнулась, и на свет явились голый мичман Хренов и обнажённый Семёнов. Они кинулись в океан с криком:
Легчает! Легчает!
Группами и поодиночке из других сооружений выскочили и другие голые люди. Они скакали в волнах, кричали, и скоро невозможно было разобрать, где среди них Хренов, а где Семёнов.
Не вижу наших эмиссаров, волновался капитан. Старпом, спускайте шлюпку.
Спустили шлюпку, в которую и погрузились старые, опытные открыватели новых островов: ну, лоцман, Пахомыч и мы с капитаном.
Голые джентльмены, гогоча, ухватились за наши вёсла.
Раздевайтесь скорее! кричали они.
Слабовольный Кацман скинул бушлат.
Хренов-Семёнов! Хренов-Семёнов! беспокойно взывал капитан.
К нашему изумлению, среди голых джентльменов оказалось несколько Семёновых и два, что ль, или три Хренова. Они подплывали на вечный зов капитана и глядели в шлюпку красными тюленьими глазами.
Какой-то липовый Хренов выставил из-под волны нос и закричал:
Неужто это Суер? А я думал, тебя давно сожрали туземцы!
Уйди в океан! ревел старпом и отпихивал веслом неправильного Хренова.
Так я же Хренов! взвизгивал ложный Хренов. Вначале зовут, а потом отпихивают.
Тоже мне Хренов дерьмовый! сердился старпом. У нас уж Хренов так Хренов.
К сожалению, наш Хренов, который наконец появился, такого уж слишком мощного явления не представлял. Довольно скромный и худосочный Хренов, которого только в форме можно было принять за мичмана.
За Хреновым явился и Семёнов.
Высаживайтесь, кэп, красноносо хрюкал он, не пожалеете. Здорово легчает!
А нам пора на воблу, объяснял Хренов.
Пора на воблу! Пора на воблу! подхватил и Семёнов, и, взмахивая лихими саженками, они дунули к берегу брассом.
Задумчиво мы глядели им вслед, и за нашею спиною грудью вздыхал океан.
Глава XVIОстров неподдельного счастья
Могучий клич «Пора на воблу!» поддержали и другие голые люди этого острова.
И на пиво! добавляли некоторые другие раздетые.
Хренов и Семёнов, сверкающие задницами на берегу, чрезвычайно обрадовались, услыхавши такое добавление.
Пора на воблу и на пиво! восторгались они.
Кажется, они продали нас, сказал Пахомыч. За воблу.
И за пиво, добавил Кацман.
Мы подплыли ближе и увидели, что все голые люди, а с ними и наши орлы подоставали откуда-то кружки с пивом.
Какой-то Хренов, кажется не наш, выскочил на берег, обвешанный гирляндами воблы. Эти гирлянды болтались на нём, как ожерелья на туземных таитянках. Он раздавал всем по вобле на брата, а остальные приплясывали вокруг него и кричали:
Вобла оттягивает!
Наши Хренов с Семёновым, отплясав своё, костями воблы уже кидались в океан и носом сдували пену из пивных кружек.
Оттягивает! Оттягивает! ворковали они.
Неужели это так? говорил Суер. Неужели стоит только раздетьсяи тебе выдают пиво и воблу? Ни в одной стране мира я не встречал такого обычая. Иногда я задумываюсь: а не пора ли и мне на воблу?
И на пиво, сэр, пискнул Кацман.
Мы оглянулись и увидели, что лоцман сидит в шлюпке абсолютно голый. Он дрогнул под взглядом капитана, и синяя русалка, выколотая на его груди, нырнула под мышку.
Ладно, раздевайтесь, хлопцы, сказал капитан. Мы ещё не едали воблы на отдалённых берегах.
И он снял свой капитанский френч.
Мы с Пахомычем не стали жеманиться, скинули жилеты и обнажили свои татуировки.
Шлюпка пристала к берегу. Тут же к нам подскочили Хренов и Семёнов и выдали каждому по кружке пива и по хорошей вобле. Славно провяленная, она пахла солью и свободой.
Пиво в тень! приказал капитан. Вначале войдём в неведомое сооружение. Всё по порядку.
Мы прикрыли свои кружки воблой и поставили в тенёк, а рачительный Пахомыч накрыл всё это дело лопушком.
На ближайшем неведомом сооружении висела вывеска:
ВОРОНЦОВСКИЕ БАНИ
Что за оказия? удивился Суер. Воронцовские бани в Москве, как раз у Ново-Спасского монастыря.
И здесь тоже, сэр! вскричал Хренов.
Здесь и Семёновские есть! добавил Семёнов. А в Москве Семёновские ликвидировали!
Тут из Воронцовских бань выскочил сизорожий господин и крикнул:
Скорее! Скорее! Я только что кинул!
И мы ворвались в предбанник, а оттуда прямо в парилку.
Чудовищный жар охватил наши татуировки.
С лоцмана ринул такой поток пота, что я невольно вспомнил о течении Ксиво-пиво. Удивительно было, что наш слабовольный лоцман сумел произвести такое мощное явление природы.
Что же это? шептал он. Неужто это остров неподдельного счастья?
Да, это было так. Счастье полное, чистое, никакой подделки. Жители острова парились и мылись с утра и до вечера. Мыло и веники берёзовые им выдавались бесплатно, а за пиво и воблу они должны были только радостно скакать.
Весь день мы парились и мылись, скакали за пиво и прятали его под лопушки, и доставали, доставали, поверьте, из лопушков, и обгладывали воблью головку, и прыгали в океан. Пахомыч до того напарился, что смыл почти все свои татуировки, кроме, конечно, надписи «Помни заветы матери». А надпись «Нет в жизни счастья» он смыл бесповоротно. Счастье было! Вот оно было! Прямо перед нами!
В тот день мы побывали в Тетеринских, Можайских, Богородских, Донских, Дангауэровских, Хлебниковских, Оружейных, Кадашевских банях и, конечно, в Сандунах. Оказалось, что на острове имеются все московские бани.
Откуда такое богатство? удивлялся Суер.
Эмигранты повывезли, ответствовали островитяне.
К вечеру на берегу запылали костры, и, раскачиваясь в лад, островитяне запели песню, необходимую для их организма:
В нашей жизни и тёмной и странной
Всё ж имеется светлая грань.
Это с веником в день постоянный
Посещенье общественных бань.
Что вода для простого народа?
Это просто простая вода.
Братства банного дух и свобода
Нас всегда привлекали сюда.
В Тетеринские,
Воронцовские,
Донские,
Ямские,
Машковские,
Измайловские,
Селезнёвские,
Центральные
И Сандуны.
А Семёновские ликвидировали,
А Мироновские модернизировали,
Краснопресненские передислоцировали,
Доброслободские закрыли на ремонт.
Было много тяжёлого, было,
Но и было всегда у меня:
Дуб, берёза, мочало и мыло,
Пиво, вобла, массаж, простыня.
Телоголое! Сердцеоткрытое!
Грудьгорячая! Хочется жить!
В наших банях Россия немытая
Омовенье спешит совершить!
Они пели и плакали, вспоминая далёкую Россию.
Мы-то отмылись, всхлипывали некоторые, а Россия
Я и сам напелся и наплакался и задремал на плече капитана. Задрёмывая, я думал, что на этом острове можно бы остаться на всю жизнь.
Бежим! шепнул мне вдруг капитан. Бежим, иначе нам не открыть больше ни одного острова. Мы здесь погибнем. Лучше ходить немытым, чем прокиснуть в глубоком наслажденье.
И мы растолкали наших спящих сопарильщиков, кое-как приодели их, затолкали в шлюпку и покинули остров неподдельного счастья, о чём впоследствии множество раз сожалели.
Глава XVIIМудрость капитана
Только уже ночью, подплывая к «Лавру», мы обнаружили, что, кроме мичмана, прихватили с собой случайно ещё одного Хренова. Ложного.
Это Пахомыч расстарался в темноте.
Не понимаю, старпом, досадовал Суер, на кой хрен нам на «Лавре» два Хренова? Я и одним сыт по горло.
Не знаю, кэп, оправдывался Пахомыч. Орут все: «Хренов, Хренов», ну я и перепутал, прихватил лишнего.
А лишнего Семёнова вы не прихватили?
Надо пересчитаться, растерянно отвечал старпом.
Стали считать Семёновых, которых, слава богу, оказалось один.
А вдруг это не наш Семёнов? тревожился капитан. Потрясите его.
Мы потрясли подозреваемого. Он мычал и хватался за какие-то пассатижи.
Наш, успокоился капитан.
Что же делать с лишним Хреновым, сэр? спрашивал старпом. Прикажете выбросить?
Очень уж негуманно, морщился Суер, здесь полно акул. К тому же неизвестно, какой Хренов лучше: наш или ложный.
Оба Хренова сидели на банке, тесно прижавшись друг к другу.
Они посинели и дрожали, а наш посинел особенно.
Мне стало жалко Хреновых, и я сказал:
Оставим обоих, кэп. Вон они какие синенькие.
Ну нет, ответил Суер, «Лавр Георгиевич» этого не потерпит.
Тогда возьмём того, что посинел сильнее.
Наш Хренов приободрился, а ложный напрягся и вдруг посинел сильнее нашего. Тут и наш Хренов стал синеть изо всех сил, но ложного не пересинел.
Это неожиданно понравилось капитану.
Зачем нам такой синий Хренов? рассуждал он. Нам хватит и нашего, слабосинего.
Капитан! взмолился ложный Хренов. Пожалейте меня! Возьмите на борт. Хотите, я покраснею?
А позеленеть можете?
Могу что угодно: краснеть, синеть, зеленеть, желтеть, белеть, сереть и чернеть.
Ну тогда ты, парень, не пропадёшь, сказал капитан и одним махом выкинул за борт неправильного Хренова.
И ложный Хренов действительно не пропал. Как только к нему приближались акулы, он то синел морскою волной, то зеленел, будто островок водорослей, то краснел, как тряпочка, выброшенная за борт.
Глава XVIIIСтарые матросы
В эту ночь мы не ложились в дрейф.
Хотели было лечь, но Суер не велел.
Нечего вам, говорил он, попусту в дрейф ложиться. А то привыкли: как ночь, так в дрейф, как ночь, так в дрейф.
Ну, мы и не легли. Раздули паруса и пошли к ближайшему острову.
Старые матросы болтали, что это остров печального пилигрима.
Никак не пойму, открыт этот остров или ещё не открыт, досадовал Суер. На карте его нет, а старые матросы знают. Но отчего этот пилигрим печалится?
Вот это, сэр, совсем неудобно, стеснялся Пахомыч. Старые матросы болтают, будто бабу ждёт, подругу судьбы.
Старые матросы топтались на юте, били друг друга в грудь:
Бабу бы
Вообще-то, у нас есть мадам Френкель, сказал Суер-Выер. Чем не баба? Но она непредсказуема.
В этот момент мадам снова закуталась в своё одеяло. Да так порывисто, что у «Лавра Георгиевича» стеньги задрожали.
Грогу бы забубнили старые матросы.
Старпом, сказал Суер, прикажите старым матросам, чтоб прояснились. То им грогу, то им бабу.
Извините, сэр, бабупилигриму, а им только грогу.
Ну ладно, дайте им грогу.
Пахомыч пошёл за грогом, но наш стюард Мак-Кингсли вместо грогу выдал брагу.
Грог, говорит, я сам выпил. Мне как стюарду положено, квинту в сутки.
Пинту тебе в пятки! ругался Пахомыч.
Дали старым матросам браги.
Обрадовались старые матросы. Плачут и смеются, как малые ребята.
Старая гвардия, орут, Суера не подведёт!
А Суер-Выер машет им с капитанского мостика фуражкой с крабом. Добрый он был и справедливый капитан.
Глава XIXОстров печального пилигрима
Ботвавот что мы увидели на острове печального пилигрима. Огуречная ботва. И хижина.
Из хижины, покрытой шифером, и вышел пилигрим.
Описывать его я особенно не собираюсь. Он был в коверкотовом пиджаке, плисовых шароварах, в яловых сапогах, в рубашке фирмы «Глобтроттер». Лицом же походил на господина Гагенбекова, если сбрить полбаки и вставить хотя бы стеклянный левый глаз. У пилигрима такой глаз был. Хорошего швейцарского стекла. С карею каёмкой.
Пилигрим поклонился капитану и произнёс спич:
Какой же это дирижабль
Привёз мою печаль?
О, мой неведомый корабль!
Причаль ко мне, причаль!
Наш капитан поклонился и приготовил экспромт:
Я видел, как растут дубы,
Играл на флейте фугу.
И я привёз тебе судьбы
Нетленную подругу.
Не может быть, сказал пилигрим, протирая карюю каёмку.
Привёз, привёз, подтвердил старпом. Она пока в каюте заперта, чтоб не попортилась. А то нам говорили, что вы без подруги печалитесь.
Я? удивился пилигрим. Печалюсь? Что за чушь? Но, конечно, не откажусь, если толк будет.
Это нам не известно, сказал Суер. Привезти-то привезли, а насчёт толку ничего не знаем. Она в каюте заперта.
Крепко, что ли?
Не знаю, смутился капитан, я не пробовал. Но у меня тоже есть вопрос: почему вас пилигримом называют?
Кого? Меня? Кто? Первый раз слышу.
Послушайте, кэп, кашлянул Пахомыч. Кажись, ошибка. Это не пилигрим, а долбоёб какой-то. Поехали на «Лавра» надоел, спасу нет.
Ничего не пойму, сказал Суер уже на борту. Какой мы остров открыли? Печального пилигрима или какой другой?
Я предлагаю назвать этот остров, сказал Пахомыч и произнёс такое название, которое лежало на поверхности.
Я тут же предложил другое, но и оно, как оказалось, тоже лежало на поверхности.
Тут и матрос Вампиров предложил новое название, которое не то что лежалооно стояло на поверхности!
Ну что тут было делать? Так и остался остров под названием «Остров печального пилигрима», хотя не было на нём ни пилигрима, ни печали, а только огуречная ботва.
Глава XXСущность «Лавра»
Под вечер и по якорной цепи на «Лавра» вскарабкался всё-таки этот Псевдопилигрим. В руках он держал предмет, название которого многие из нас позабыли, потому что давно не бывали на осмысленных берегах.
Что это? спросил Пахомыч.
Гвоздодёр, ответил Псевдопилигрим и направился прямо к каюте мадам Френкель. Приладив свой инструмент ко гвоздю, он дёрнул и выругался: Стодвадцатипятка!
Под натиском гвоздодёра гвозди гнило завывали. Они выползали, извиваясь, как ржавые червяки.
Многие матросы побросали вахты и забрались на мачты, чтоб лучше всё видеть.
Гвозди, говорил между тем Суер-Выер. Что такое гвозди? Это предметы, скрепляющие разные сущности. Сущность берёзы гвоздь способен скрепить со смыслом кипариса. Невыносимо! Отвратительно это: скреплять разные сущности таким ржавым железным и ударным образом.