1
В высокие окна малого лекционного зала сочился желтоватый свет, наполняя пространство мириадами танцующих пылинок, окружая силуэты сгорбившихся над листками студиозусов сверкающими ореолами и делая их похожими на ангелов. Нелепость сравнения была столь очевидна, что профессор не сдержал желчной усмешки.
«Издевается, сволочь!»тихо-тихо, себе под нос и совершенно походя пробубнила пышногрудая светловолосая девица с одной из задних парт. Он услышал, но не подал виду. В конце концов, она не хотела хамить. А за «сволочь» можно будет и немного позже поквитаться.
Было холодно. Эти огромные окна, забранные расшатанными, дребезжащими рамами с толстыми стёклами, выпускали всё тепло, которое, усердно урча, производили старомодные батареи: устройство зала не менялось, кажется, с позапрошлого века, и все собравшиеся коллективно мёрзли. Самое тёплоев буквальном смыслеместо было у доски, где и стояла преподавательская кафедра (поручиться было сложно, но, судя по виду и предполагаемому весуиз дуба). Так что условия подобрались примерно равные: учащиеся ёжились и зябко передёргивали плечами, пропуская по спинам хлещущие во все щели сквозняки, зато прекрасно видели традиционную грифельную доску, занимающую полстены, ту самую кафедру, ну и лекторадля полного счастья. А тот, соответственно, большую часть времени находился в самой тёплой, изолированной от сквозняков части зала, зато вынужден был смотреть на аудиторию против света, и созерцать кружащиеся в медленном вальсе пылинки в потоках света, оседающие на понуро склонённые головывместо того, чтобы зорко выискивать шпаргалки.
Натан снял очки. Пылинки пропали, головы, к сожалению, тожевсё расплылось до состояния светлых и тёмных пятен, скрипящих гелевыми ручками и шуршащих тонкой второсортной бумагой. Человек сам не замечает, как обостряется его слух, если зрение постепенно отказывает, погружая обладателя в мир неясных образов, перемежающихся столь же неопределенными просветами. Но ничего. Ему не обязательно их видеть, чтобы нагнать положенное количество страха, так что очки только помешают, скрадывая суровость сдвинутых к переносице бровей. Натан встал, опёрся ухоженными ладонями о столешницу, внушительно расправил плечи и устремил взгляд поверх студенческих голов, куда-то в район галёрки.
Господа студенты, сдавайте работы.
Возмущенный ропот перекрыл нахальный, почти мальчишеский голос:
Но, профессор Мартен, мы ещё не дописали!..
Этот голос он узнавал легко: очень характерный, чуть хрипловатый, но высокий. Его обладатель мог присниться хорошему педагогу в кошмарном сне.
Натан поморщился, вспоминая их первое знакомство с господином Петером Цверстом.
Всё было как обычно, как и должно быть на скучной, никому не принципиальной лекции. Для большинства из учащихся предмет был не профилирующий, так что и ждать с них чего-то особенного не стоило: в самом деле, литература и философия в наше время стали не модны. Кажется, это была третья, может, четвёртая лекция курса, когда галёрка уже приноровилась втихую играть в морской бой, средние парты с оглядкой переписывали другие лекции, а на переднихдве барышни старательно ловили и записывали каждое слово, демонстрируя при этом полнейшее отсутствие понимания, и ещё однастоль же усердно трясла волосами и выставляла на обозрение лектора бюст. Это была та самая пышная блондинка, что обругала его десять минут назад, ибо внимания к ней профессор не проявил никакого.
От начала лекции прошло уже минут двадцать, когда дверь приоткрылась (без предварительного стука, зато сопровождаемая въедливым визгом несмазанных петель) и с утвердительной фразой: «Здравствуйте, разрешите», в аудитории возник Петер. Педагог даже встал, и немедленно поправил на носу немного сползшие очки, чтобы внимательно рассмотреть это явление. А посмотреть было на что!
Рослый, хотя и пониже лектора, хорошо сложенный парень с открытым, круглым лицом и наглой, самодовольной улыбкой. Несколько чрезмерная худоба обещала с возрастом пройти, сменившись вполне рельефной мускулатурой. Волосы очаровательного подростка были подстрижены по модному фасону, оставляя «шапочку» на макушке, но, практически оголяя шею, и мелированы «пёрышком». Глазатут Натану стало совсем нехорошоаккуратно подведены по краю чёрным карандашом. Хорошо хоть губы не накрасил и ногти не чёрные. Одето это чудовище было в ультрамодные бежевые штаны с бретельками, свисающими по бокам до самых колен и камуфляжного цвета майку с розовой надписью «Kiss». Почти все не скрытые майкой участки тела покрывали цветные татуировкихозяин аудитории с изумлением обозрел надписи «Knight of heart», «King of sword», тянущиеся от запястий к локтям, дракона в китайском стиле, кельтский орнамент, игральные кости на левой кисти и бабочку, примеривавшуюся к розена правой. На безымянном пальце, где нормальные люди обычно носят обручальное кольцо, красовался тяжелый перстень из чернёного серебрас перевёрнутым крестом. Клетчатый пиджак, который должен был дополнять этот великолепный ансамбль, оказался вальяжно перекинут через плечо.
Натан усилием воли заставил себя не смотреть на студента как на экспонат кунсткамеры.
Пожалуйста. Входите.
Дальше события развивались по такому сценарию, предположить который профессор не мог, несмотря на десятилетний педагогический опыт.
2
Под воодушевленные смешки сокурсников (очевидно, господин Мартен был не первым, чью выдержку проверяли на вшивость таким немудрёным способом) возмутитель спокойствия уселся на первую парту, достал из кармана пиджака помятый блокнот и, попросив у кого-то из девушек ручку, выжидательно уставился на лектора. А тот, разумеется, уже забыл, о чём говорил. Пришлось вспоминать. Так что он купил себе минутку на раздумья, вдумчиво кашлянув и пригладив большим пальцем аккуратно подстриженные волосы на висках. Студенты терпеливо ждали.
Мало-помалу ток лекции восстановился, Натан почувствовал привычное воодушевление от знакомой темы, расцветил теоретические рассуждения реальными подробностями из жизни исторических личностей и даже почти не отвлекался на пристальный взгляд серых глаз, оценивающий и скептический. Традиционное домашнее задание в этот раз представляло собой эссе. В нём предполагалось поразмышлять об освещенных в ходе лекции теориях, высказать и обосновать своё мнение. Оставаясь внешне спокойным, в душе Натан очень злорадно ухмыльнулся: собственные мысли и их выражение никак не могли считаться сильной стороной современной молодёжи.
Он очень надеялся, что этот кошмар преподавателя засим завершится. Но жестоко ошибся. На следующей же лекции Петер появился снова, в ещё более похабной футболкеи опять опоздал. Господин Мартен последние двадцать минут как раз пытался обнаружить в сочинениях сорока оболтусов хоть одну крупицу разума или понимания, но пока услышал только два сносных пересказа собственных рассуждений на прошлом занятии. Остальные шедевры радовали ещё меньше. И тут козёл отпущения явился сам! Укрывшись за кафедрой, профессор украдкой потёр руки: «Ну, голубчик, сейчас ты у меня узнаешь, что такое позор и общественное презрение». Техникой высмеивания и размазывания с пылью Натан владел в совершенстве, иначе не сидел бы последние пять лет в комиссии при защите дипломов; доведенных до истерики студентов на его счету было уже больше десятка, чем профессор в глубине души гордился.
Господин Петер, не соизволите ли вы поделиться результатами своих глубочайших размышлений на заданную на прошлой лекции тему?
Оk. - равнодушно ответил нахал. Выйти к доске?
Если хотите, с радушием скалящегося крокодила процедил сквозь улыбку угнетатель юных лоботрясов
Мальчишку это нисколько не смутило. Одёрнув футболку и раскрыв на середине тот самый помятый блокнот, в котором не сделал ни одной записи на предыдущей лекции, он вышел вперёд, расправил плечи, тряхнул мелированной чёлкой и начал.
Со страниц его рассказа хлестала кровь (а ихисписанных мелким неразборчивым почеркомбыло немало). Тираны попирали ногами священные свободы людей, власть имущие садисты-извращенцы пытали и мучили до смерти ни в чём неповинных граждани всему виной оказалось вполне нейтральное философское учение, которое и было задано на обдумывание. Всё вышеперечисленное шло со ссылками на исторические факты, так что свою более чем оригинальную точку зрения мальчик умудрился, если не убедительно, то хотя бы аргументировано доказать.
Сначала Натану потребовались все силы, чтобы удержать на месте рванувшуюся к дубовой столешнице челюсть. Потом он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, заставив себя прислушаться в поисках слабых мест в рассуждении, за которые можно будет зацепиться, критикуя. А потом он заметил странную манеру чтения: Петер то и дело отрывался от листка на самых выразительных абзацах, чтобы кинуть на него косой взгляднет, не испуганныйстудент явно ждал, когда его попросят заткнуться!
Профессор с трудом мог поверить в такую наглость. Это был его собственный приём, сто раз срабатывавший с особо принципиальными лекторами в Академии, где он в своё время учился. Сейчас этот выскочка отмочит что-нибудь особенно красочное, чтобы профессор не выдержал и отправил его на место, влепив «неуд» по поведению. Зато в следующий раз при выполнении такой же работы господин студент с видом оскорбленной невинности встанет из-за парты и, патетически воздев руки к потолку, вопросит: «Нафига же современной молодёжи напрягать извилины и продумывать собственное мнение, если иметь его им всё равно не полагается?!».
Студенты в аудитории затаились, как мыши под веником, наблюдая ожесточённый поединок взглядов и злобно ходящие на лице профессора желваки. Ещё минута, и от напряжения посыпались бы мелким крошевом стёкла, но, на счастье всех присутствовавших, сочинение Петера кончилось.
Спасибо, садитесь, тоном «чтоб ты сдох, паразит несчастный» проговорил профессор. И поставил в журнал «пять», оставив любопытным самим правдами и неправдами добывать информацию о сегодняшних отметках. Надо было начинать новую тему
С тех пор прошло уже полгода. Приближалась зимняя сессиявремя расплаты за всё проспанное, недоученное, непрочитанное, несданное и сказанное, не подумавши. Однако, по всем, даже самым скромным прикидкам, у господина Цверста выходило «пять» автоматом, ибо ни один человек не заработал столько положительных оценок за семестр. С другой стороны, систематические опоздания и несоответствующий внешний вид. А также способность во время лекции чуть ли не в полный голос трепаться с какой-нибудь обаятельной соседкой, которая смущалась, краснела и хихикала, виновато косилась на преподавателя, но шикнуть на нарушителя порядка почему-то не догадывалась. Когда-то в детской книжке, которую читал племяннику, Натан видел картинку: чёрный барашек и белый, упершись рогами, стояли посереди горбатого мостика. «В этой речке утром рано утонули два барана»гласила поучительная надпись под иллюстрацией. Так вот возникшее противостояние со студентом вызывало в сознании философа невольные ассоциации.
Между тем, студенты, воспользовавшись его задумчивостью, торопливо дописывали (досписывали) ответы на предложенный тест.
Профессор Мартен, напомнил о себе Цверст, вам нехорошо? В этом был он весь: заговорить зубы, сбить с толку, заставить серьёзно обдумывать какую-нибудь откровенно бредовую идею, а потом, честно глядя в глаза, участливо спросить, всё ли в порядке. Натан собрал всю желчь, которую нестерпимо хотелось сцедить на его модно стриженую голову. Он уже давно выбрал единственно верную с этим чудовищем политику: не замечать, обращая внимание лишь на смысл слов, не принимая во внимание контекст. Мысленно сосчитал до пяти, и яд пролился в два холодных, беспощадных слова:
Сдайте работы!
3
Последние деньки семестра невесомыми снежинками улетали из рук. Рождество захлестнуло университет, как всепоглощающая волна лавины, жадно вспениваясь пивом и шампанским на преподавательских междусобойчиках по поводу завершения семестра и приближающихся праздников. Профессор Мартен терпеть не мог шампанское, а пиво для этих сборищ покупали такое, что один взгляд на жестяные банки заставлял его скорчить кривую мину. Он требовательно нависал над услужливо пищащей кофе-машиной, а после сидел, закинув ногу на ногу, грея холёные пальцы о белый фаянс, и удовольствовался скептическим созерцанием процесса превращения общества коллег в группу невоспитанных приматов, безобразно горланящих под караоке через микрофон, унесённый ради такого случая из актового зала. Примечательной чертой этих сборищ была способность повторяться: каждая кафедра устраивала попойку в отдельности, все в разное время, и на каждое мероприятие подтягивалась и большая часть тех, кто уже пару раз восславил приближающуюся сессию с другим составом. Натан держал марку и оставался трезв: если господам коллегам угодно изображать из себя пустоголовых бездарей, то это их святое право. Его же никогда не привлекали подобного рода развлечения.
Уже перед самым началом коротких зимних каникул, волей добродетельных спонсоров, университет был отдан на разграбление детям из приюта Святого Петра, для которых организовали праздник. Труженицы кафетерия растроганно вздыхали, расставляя тарелки и нагружая плетеные корзинки для хлеба печеньем и пряниками. А в главном корпусе творился откровенный кошмар, ибо для маленьких чудовищ предполагалась некая культурная программа. Натан так и не понял, в чём её суть: вроде бы детишки должны были группами бегать повсюду, под предводительством кого-нибудь из студентов, подписавшихся на программу «общественной деятельности», позволявшей несколько скостить плату за обучение. Во что должен был превратиться университетв Форт Баярд, в Замок Дракулы или в Школу Юных Волшебниковон поленился даже выяснять. Правильно отгаданные загадки, найденные подсказки и выдержанные испытания якобы должны были привести юных искателей приключений к условному сундуку с сокровищами (в практическом смысле уже пару дней назад переданному высокочтимыми спонсорами руководителям приютав виде чека).
Проблема заключалась лишь в том, что на этот день выпадало его, Натана, дежурство. Обычно он любил оставаться в университете допоздна. Когда здание пустело, оставляя лишь тихих уборщиц и вахтёров у входа, которых явно не хватало, чтобы наполнить такое объёмное пространство, оставался только он, наедине с пропитанными знанием стенами. Слушал вдумчивое эхо, гулявшее коридорами, без всякой цели проходил по пустующим аудиториям, наслаждаясь покоем и благообразием. Сколько мудрых людей оставили невидимые следы на гладком мраморе этих полов? Конечно, не так много, как безголовых куриц, подворачивавших на этом мраморе каблуки. Но в эти тихие вечерние часы ему казалось, что всё не так плохо, и из современных идиотов тоже, может, со временем выйдет толк Так вот, пока никто не мешал профессору наслаждаться покоем и собственными мыслями, он ничего не имел против дежурств. Вероятно, на него обиделся проректор, с которым он демонстративно отказался выпить дрянного пива, поэтому никто из коллег чудесным образом не согласился подменить его во время злосчастного благотворительно празднества.
Скрипя зубами от того, что, вместо святого покоя, по обители знаний носится малолетняя орава, профессор шел по коридору, наверняка напоминая злого-злого колдуна, судя по тому, как мелочь шарахалась с дороги. Вообще-то, он ничего не имел против детей, и идея благотворительности была где-то в глубине души ему не чужда. Но такого рода мероприятия на его суверенной территории были, по меньшей мере, святотатством. Ей богу, лучше б господа спонсоры выдали приюту ещё один чек
Оставалось только одно: подняться на пятый, всегда тёмный, этаж (в этом крыле он был верхним и окна имел «чердачного» типав скошенной крыше с видом на темнеющее небо), запереться там в преподавательской, найти в письменном столе оставленные кем-нибудь из профессоров крепкие сигареты и просидеть оставшееся до конца этого балагана время, окутываясь клубами вонючего дыма, поглощая кофе и представляя себя бесплотным, равнодушным ко всему привидением.
Пароль! наигранным баском прохрипел впереди печально знакомый голос.
Профессор предупредительно замер у перил лестницы, внимательно осматривая открывшуюся его взгляду картину. Круглый холл второго этажа лежал на его пути к следующему пролёту. Из холла расходились два коридора: правыйв обычные учебные аудитории, левыйв сторону библиотеки. Прямо из холла открывалась дверь в большой лекционный залкрасивые, резные створки метра три высотой. На страже «врат» замер нунаверное, это был корсар. Разрезанные в нескольких местах кожаные штаны фантастически сочетались с закрывающей татуировки клетчатой курткой и красной банданой, прижавшей к голове артистично растрёпанные (наверняка специально гелем укладывал!) светлые волосы. «Боевой макияж» Петер сменить, конечно, не додумался, зато, кроме всего прочего, теперь уши его украшали огромные кольца пиратских серёг. Лихо! Деткам в самый раз, чтобы открыть рты и уставиться на морского разбойника.