Родольф, который уже пять месяцев не спал с Клодетт, но каждый вечер прижимался к ней всем телом на глазах у двухсот человек, Родольф однажды вечером исполнял великолепное танго. Он, как обычно, прижался к ней, и она отклонилась назад.
«Сильней! Сильней!»кричала ему публика, в основном мужчины, когда руки Родольфа сжали ее горло.
Танцуя, Клодетт всегда делала вид, что страдает, от любви к Родольфу и от страсти в его руках. На этот раз она не встала, когда он отпустил ее. И он не помог ей, как обычно. Он задушил ее, это было так сильно, что она не могла закричать. Родольф сошел с маленькой сцены и оставил Клодетт, чтобы ее подобрали другие люди.
Та, что не может ходить и плавает, как топорThe Invalid, or, The Bed-Ridden
Она пострадала во время падения, лет десять назад, когда со своим приятелем поехала в Шамони, покататься на горных лыжах. В результате травмы что-то повредилось у нее в спине. Врачи ничего не нашли, никто не обнаружил, что у нее что-то не так со спиной, но все равно, по ее словам, было больно. На самом деле, она не была уверена, что сможет сделать его своим мужем, если только не притворится, что серьезно пострадала, именно когда они были с ним вдвоем. Филип, однако, был без ума от нее, и ей не стоило так волноваться. Тем не менее, накрепко вцепиться в Филипа, плюс обеспечить себе беззаботную жизньне говоря уж о том, чтобы лежать развалившись на постели, на спине или же, если ей будет угодно, как-то иначе, поудобнее, в течение всей оставшейся жизни, было неплохой выгодой. Выгода была очень большая. Сколько других женщин могли бы заиметь мужчину на всю жизнь, ничего ему не давая, даже не мучаясь с приготовлением для него обеда, и быть обеспеченной самым лучшим образом?
Иногда она вставала, в основном за пределами спальной. Иногда она поднималась, когда было солнечно, но не всегда. Когда солнца не было или приближался дождь, Кристин чувствовала себя ужасно и оставалась в постели. Поэтому спускаться вниз в магазин приходилось ее мужу Филипу, а после возвращаться и заниматься приготовлением ужина. Все, о чем Кристин говорила, было «как я себя чувствую». Посетители и друзья выслушивали длинный рассказ об инъекциях, таблетках, болях в спине, которые не давали ей спать в прошлую среду вечером, и о возможности дождя завтра, потому что она так себя чувствовала.
Но она всегда чувствовала себя довольно хорошо, когда наступал август, потому что в августе они с Филипом отправлялись в Канны. В самом начале августа ситуация, тем не менее, могла быть и хуже, это подвигло Филипа вызвать машину медицинской помощи до Орли, а затем подготовить специальное размещение в самолете до Ниццы. В Каннах она обнаружила, что может самостоятельно каждое утро в 11 часов выходить на пляж, купаться в течение нескольких минут с помощью надувных рукавов и хорошо, с аппетитом пообедать. Но в конце августа, по возвращении в Париж, она пережила обострение от всех этих волнительных минут, жирной еды и общего физического напряжения, и ей снова пришлось лечь в постель, спрятав под одеялом и свой загар. Иногда она выставляла перед посетителями загорелые ноги, вздыхала, воспоминая о Каннах, а потом снова укрывалась простынями и одеялом. Сентябрь действительно предвещал наступление суровой зимы. Филип теперь не мог спать с нейхотя, ради бога, он чувствовал, что заслужил лучшее обращение, так как работал до умопомрачения, чтобы оплачивать бесчисленные счета ее врачей, рентгенологов и аптек. Ему придется пережить еще одну одинокую зиму, и даже не в одной комнате с ней, а в соседней.
«Подумать только, я довел ее до всего этого, сказал Филип одному из своих друзей, взяв ее с собой в Шамони».
«Но почему она всегда чувствует себя хорошо в августе? Ты думаешь, она не в состоянии двигаться? спросил его друг. Подумай еще раз, старина».
Филип действительно задумался, ведь остальные друзья говорили ему то же самое. Ему потребовалось несколько лет, чтобы все осмыслить, ежегодные каникулы в Каннах (из-за чего он терял сбережения целых одиннадцати месяцев) и долгие зимы, когда он спал, в основном, в «свободной спальне», а не с женщиной, которую любил и желал.
Итак, они были снова в Каннах, в одиннадцатый раз, и это снова был август. Филип собрал все свое мужество. Он выплыл вслед за Кристин, держа в пальцах булавку. Он воткнул ее в надувные белые нарукавники и сделал по одному проколу в каждом. Они с Кристин были недалеко, воды было только чуть-чуть с головой. Филип был не в лучшей форме. Он не только терял волосы, что не имело никакого значения в плавании, но и обзавелся животом, который, по его мнению, мог бы и не появиться, если бы он мог заниматься любовью с Кристин все последние десять лет. Но Филип попытался, ему удалось окунуть Кристин в воду и в то же время ему сложно было удержаться на плаву. Его сбивчивые движения, наконец замеченные несколькими людьми, казались движениями человека, который пытается спасти кого-то тонущего. И это, конечно, было то, что он сказал полиции и всем остальным. Кристин, несмотря на достаточный слой плавучего жира, утонула, как кусок свинца.
Смерть Кристин не принесла Филипу абсолютно никаких затрат, если не считать расходов на ее похороны. Вскоре у него пропало брюшко, и он, к своему большому удивлению, неожиданно оказался зажиточным, вместо того, чтобы тратить все до последнего пенни. Друзья поздравляли его, но вежливо и отвлеченно.
Они не могли сказать буквально: «Слава богу, ты избавился от этой суки», но они сказали, что дальше у него все образуется. Примерно через полгода он познакомился с довольно милой девушкой, которая любила готовить, была полна энергии, также ей нравилось ложиться с ним в постель. Волосы на голове Филипа даже начали отрастать.
Художественная натураThe Artist
Когда Джейн выходила замуж, никто бы и не подумал, будто в ней кроется нечто необычайное. Она была пухленькая, приятненькая, практичная: умела мигом сделать человеку искусственное дыхание, привести в чувство упавшего в обморок и остановить носовое кровотечение. Она работала ассистенткой дантиста и подобно всем им, никогда не теряла головы, столкнувшись с внезапным кризисом или приступом боли. При всем при том, она благоговела перед искусством. Перед каким именно? Да перед любым! Начала онаэто был первый год замужествас живописи. Живопись занимала у нее все субботнее время, во всяком случае, настолько большую его часть, чтобы не позволять ей таскаться по магазинам, так что покупками занимался ее муж, Боб. Он же платил за рамы для мутных, писанных масляными красками, которые почему-то все время сливались, портретов знакомыхзнакомые позировали по выходным, что также отнимало время. В конце концов, Джейн нашла мужество признаться себе, что цвета у нее так и будут сливаться, с этим ничего не поделаешь, и решила вместо живописи заняться танцем.
Нельзя сказать, чтобы танцы, для которых потребовалось черное балетное трико, благотворно повлияли на ее крепенькую фигурускорее, на аппетит. Еще понадобились особые туфельки. Она изучала искусство балета. Ей удалось отыскать заведение, называвшееся Школой Искусств. В этом пятиэтажном строении учили играть на фортепиано, скрипке и иных инструментах, сочинять музыку, сочинять романы и стихотворения, ваять, танцевать и писать картины.
Понимаешь, Боб, широко улыбаясь, говорила Джейн, жизнь может и должна быть более прекрасной. И каждому хочется внести свой посильный вклад в красоту и поэзию мира.
Тем временем, Боб выносил мусор и следил за тем, чтобы в доме не кончалась картошка. Джейн достигла кое-каких успехов, но потом дело застопорилось, так что она бросила балет и переключилась на пение.
Я-то, если правду сказать, думаю, что жизнь и так прекрасна, говорил Боб. Ну, как бы там ни было, я вполне счастлив.
Так он говорил в певческий период Джейн, когда им пришлось втиснуть в их и без того крохотную гостиную пианино.
По какой-то причине уроки пения Джейн брать перестала и занялась скульптурой, в том числе и деревянной. От этих занятий пол в гостиной покрылся комочками глины и щепками, которые пылесосу не всегда удавалось собрать. А у Джейн, проводившей целый день на работе, в кабинете дантиста, а потом еще простаивавшей до полуночи над деревом или глиной, сил совсем не оставалось.
Боб начинал ненавидеть Школу Искусств. Он уже побывал в ней несколько раззаходил туда за Джейн часов около одиннадцати вечера. (Гулять в одиночестве по окрестностям Школы было довольно опасно.) Тамошние ученики представлялись Бобу кучкой одураченных, если даже и небесталанных людей, а преподавателикучкой посредственностей. Сама же Школа казалась ему бедламом направленных на ложные цели усилий. Сколько семей, сколько детей и мужей волнуются сейчас, потому что их женщиныв школе учились по преимуществу женщиныпребывают вне дома, забросив неотложные дела? Бобу казалось, что никакое вдохновение в Школе Искусств и не ночевалоего заменяло всего лишь желание подделаться под людей, действительно вдохновенных, таких как Шопен, Бетховен и Бах, чьи изуродованные творения он слушал, сидя на скамье в школьной прихожей и поджидая жену. Художников многие называли безумцами, однако здешние ученики на такого рода безумие неспособны. В определенном смысле слова они, конечно, безумны, но к сожалению не совсем в том. Прикидывая, на какие сроки Школа Искусств отнимала у него жену, Боб готов был вдребезги разнести все это здание.
Долго ждать ему не пришлось, хотя, впрочем, взорвал Школу все же не Боб. Нектокак установили впоследствии, один из преподавателейподложил под нее бомбу с часовым механизмом, установленным на четыре часа пополудни. Случилось этот перед самым Новым годом, и несмотря на то, что день был наполовину праздничный, ученики Школы прилежно трудились на занятиях. Полиция и несколько газет были оповещены о бомбе заранее. Беда однако в том, что ее не смогли найти, да почти никто в ее существование и не верил. Соседство Школа имела сомнительное и уже успела притерпеться к страхам и угрозам. Однако бомба все же рванула, причем глубоко в подвале, оказавшись весьма и весьма немаленькой.
Боб находился неподалеку, потому что пришел встретить кончавшую в пять Джейн. Он слышал разговоры о бомбе, но не знал, верить в них или нет. Тем не менее предосторожности радиили вследствие предчувствияон не пошел внутрь, а ждал на другой стороне улицы.
Пианино вылетело сквозь крышу, держась чуть в стороне от ученицы, так и сидевшей на табурете, продолжая месить пальцами пустоту. Танцовщице, наконец, удалось совершить несколько полных оборотов, не касаясь ногами землии потому что до земли было около четверти мили, и потому что летела она ногами вверх. Ученик-живописец пробил собой стенунацелив кисть как бы для последнего мастерского мазка, он летел параллельно земле, приближаясь к подлинному забвению. Один из преподавателей, при всякой возможности искавший убежища в туалетах Школы Искусств, летел в обнимку с водопроводной трубой.
За ним показалась и Джейн, несущаяся по воздуху с молотком в одной руке, зубилом в другой и с написанным на лице восторгом. Оглушило ль ее, или она так сосредоточилась на работе, или даже умерла? Глядя на Джейн, Боб не взялся бы точно это сказать. Мелкие обломки осыпались на землю с нежным, все стихающим перестуком, поднимая серую пыль. На несколько секунд все стихло, и Боб простоял их, замерев. Затем он повернулся и пошел к дому. Он знал, что на смену этой подымутся новые Школы Искусств. Странно, но эта мысль мелькнула у него в голове еще до того, как он осознал, что жена покинула его навсегда.
Обеспеченная домохозяйкаThe Middle-Class Housewife
Памела Торп считала «Женское равноправие» одним из тех глупых протестных движений, о которых любят писать журналисты, чтобы заполнить свои колонки. «Женское равноправие» утверждало, что хочет «независимости» для женщин, в то время как Памела считала, что женщины в любом случае имеют преимущество над мужчинами. Так из-за чего весь сыр-бор?
Причина, по которой этот вопрос вообще возник, заключалась в том, что дочь Памелы Барбара в июне вернулась домой после окончания университета и сказала своей матери, что по-соседству состоится собрание «Женского равноправия». Барбара организовала его вместе со своей подругой по колледжу Фрэн, с семьей которой Памела была знакома. Конечно, Памела ходила на собранияв местную церковьглавным образом, чтобы развлечься и послушать, что скажет молодое поколение.
Разноцветные шары и бумажные ленты свисали со стропил и подоконников окон в витражах. Памела была удивлена, увидев юную Конни Хейнс, мать двоих маленьких детей, которая проповедовала, как новообращенная.
«Работающим женщинам нужны бесплатные общественные детские сады!»крикнула Конни, и ее последние слова были почти заглушены аплодисментами. «И алиментыузаконенное пьянство разведенных мужейдолжны исчезнуть!»
Овации! Женщины вскочили на ноги, кричали и хлопали в ладоши.
Общественные детские сады! Памела представила себе потоки работающих женщин (они только воображают, что хотят работать), покидающих свои дома в 8 утра, пристраивающих где-нибудь своих чад, домой приносящих чеки на зарплату в конце недели, в дом, где на плите даже нет приготовленного ужина. Многие женщины теперь тянули руки, чтобы им дали слово, поэтому Памела тоже подняла руку. Ей так много хотелось сказать.
«Мужчины не против нас!»крикнула одна женщина со своего места. «Это женщины сдерживают нас, эгоистичные, трусливые женщины, которые думают, что они что-то потеряют, требуя равной оплаты за равный труд!..»
«Мой муж, заговорила Конни, потому что она снова неожиданно взяла слово и заговорила еще громче, собирается сдавать выпускные экзамены, чтобы стать врачом, и мы беспокоимся, потому что едва сводим концы с концами. Я должна оставаться дома и присматривать за двумя детьми. Если бы мы наняли няню, я бы лишилась моего заработка, если б я работала! Вот почему я выступаю за бесплатные общественные ясли! Я не слишком ленива, чтобы взяться за работу!»
Снова поощрительные вопли и рукоплескания.
Теперь поднялась Памела. «Общественные детские сады! сказала она, и ее должны были услышать, потому что ее голос заглушал все остальные. Вы люди ещё молодые, а мне сорок два года, и вы, кажется, не понимаете, что место женщиныдома, чтобы создавать уют, и что вы будете выращивать поколение преступников, если вырастет поколение детей, воспитанных в общественных детсадах».
Общий шум заставил Памелу на мгновение замолчать.
«Это бездоказательно!»завопил девичий голос.
«Как насчет отмены алиментов?! Может быть, ты и против этого?»требовательно спросил ещё кто-то. Это была ее дочь Барбара.
Лица превратились в размытые пятна. Памела узнала некоторые из них, лица своих давних соседей, но почему-то не могла узнать их в новой роли нападавших, в роли врагов. «Что касается алиментов, продолжала Памела, все еще стоя, то это обязанность мужа содержать семью, не так ли?»
«Даже когда жена гуляет?»спросил кто-то.
«Вы знаете, что некоторым женщинам сходит с рук убийство, и от этого у них дурная репутация?»
«Каждый случай развода должен рассматриваться отдельно!»крикнул другой голос.
«Женщины превратятся в жертв! кричала Памела в ответ. Отмену алиментов назвали лицензией для кобелей, и это действительно так! Заработная платавот что погубит женщин!»
Взрыв! Будто масло в огонь плеснули. Возможно, слова были выбраны неудачнозаработная платано, во всяком случае, вся паства, или, скорее, толпа, принялась ходить на ушах.
При виде этого у Памелы подскочил адреналин. Вдобавок она поняла, что должна себя защитить, потому что атмосфера внезапно стала неприятной и враждебной. Но она была не одна: по меньшей мере четыре женщины, все ее соседки и все почти таких же средних лет, как Памела, были на ее стороне, и Памела видела, что спорщики собираются в группы или в кружки. Голоса стали еще громче. Понеслись благословения.
Хрясь!
«Ренегаты!»
« бляди!»
«Ты еще, как пить дать, против абортов!»
Яйцо попало Памеле между глаз. Она вытерла лицо бумажной салфеткой. Откуда взялась это яйцо? Но у многих женщин, конечно же, имелись с собой сумки с покупками.
Похожие на красные бомбы, по воздуху полетели помидоры. Вслед за ними яблоки. Этот галдеж напоминал громкое кудахтанье кур или какой-то другой птицы, сильно потревоженной в замкнутом пространстве. Ряды драчунов были нестройными. Группы сражались друг с другом в упор.