Польская Сибириада - Збигнев Домино

ЗБИГНЕВ ДОМИНОПольская Сибириада

Часть перваяЛЮДИ ЧЕРВОННОГО ЯРА

1

Зима в тот год выдалась небывало снежная и морозная. Ночная, предрассветная пора. Червонный Яр, небольшая подольская деревушка, окутанная тишиной глубокой заснеженной долины, еще спала сном праведника. Спала, не подозревая о грядущей беде, какая и в кошмарном сне не могла привидеться. Потому и обрушилась эта беда в ту ночь на жителей Червонного Яра, как гром с ясного неба.

Злобный лай собак разнесся внезапно по всей деревне, какие-то чужие вооруженные люди с криками и руганью прикладами ружей стали ломиться в избы. Ржание коней, рев перепуганной скотины слились в единый гам с жалобными стенаниями женщин и детским плачем. И время от времени ружейные выстрелы, многократно повторенные эхом в чистом морозном воздухе.

Так жители Червонного Яра встретили трагическую годину ссылки на сибирскую каторгу.

Для тех, кто интересуется историей, отметим, что происходило это 10 февраля 1940 года.

Подворье Калиновских, самое большое и богатое в Червонном Яре, разместилось на краю деревни, у дороги из Тлустого в Борщев. Видно, именно поэтому в первую очередь к Калиновским ворвались энкавэдэшники вместе с местными украинскими милиционерами.

Во дворе Калиновских грянул первый выстрел, и пала первая жертва: Британ, подгальская овчарка, защищая хозяйское добро, бросилась на советского офицера в белом кожухе и в кровь изодрала державшую наган руку. На подворье забурлило. Британ не отпускал жертву. И только выстрел из солдатского ружья положил конец его собачьей преданности. Шум вырвал из сна младшего из Калиновских Янека, толкнул его к заиндевевшему окну. Проснулся и дед Феликс.

 Что там, Ясек?

 Британ в кого-то вцепился Какие-то люди С ружьями.

 Стреляют! Видатьбендеровцы! Не открывай, упаси Боже!

Разом забарабанили в двери и окна. Янек отскочил от окна и схватил топор. В дверях комнаты появился заспанный отец.

Стук прекратился.

 Эй, Калиновский, открывай! Вы чего там, повымерли все?

 А кто там?  Отец, подпрыгивая на одной ноге, натягивал штаны.

 Это я, Борма, мы к тебе с милицией. Не бойся, тут все свои, открывай.

 Борма, Дысько Борма, по голосу узнаю. Говорит, с милицией Надо открыть, делать нечего  вполголоса бормотал отец.

Накинул на плечи тулуп и вышел в сени. Калиновская тоже встала и дрожащими руками зажигала керосиновую лампу.

С холодом и клубами пара в избу ворвались два красноармейца с ружьями, с похожими на пики штыками, а за ними Дысько Борма и молодой офицер в белом кожухе.

 Руки вверх, все к стене! Не двигаться! А ты, бабушка, чего еще ждешь? Вставай! Быстро, быстро!  покрикивал солдат, стоя над кроватью бабки Люции.

Бабка полгода лежала парализованная. Испуганными глазами смотрела на происходящее, но ни пошевелиться, ни отозваться не могла.

 Паралич у нее,  заступилась за свекровь Регина Калиновская.

 Оставь ее! Обыскать все!  приказал солдатам молодой офицер. Наган вложил в кобуру, придерживая покусанную Британом, окровавленную ладонь. Калиновская, ни слова не говоря, налила в тазик воды, подала офицеру полотенце и пузырек йода.

 Проклятая собака  офицер зашипел от боли, залил рану йодом и обернул полотенцем ладоньСпасибо, пани.

Из другой комнаты солдаты вывели двух заспанных мальцов.

 Больше никого нет!  отрапортовали.

 Все?  офицер в белом кожушке вопросительно взглянул на Борму, стоявшего с местным милиционером Трофимуком из Ворволинец у самого порога и до сих пор не проронившего ни слова. В ответ Борма только кивнул головой.

 Все. Ну, хорошо, сейчас проверим,  офицер достал какую-то бумагу. Разгладил ее на колене и подошел ближе к лампе. В избе стихло, только громко тикали старые настенные часы.

 Все. Так, сейчас проверим Калиновский Юлиан Феликсовичэто который?

 Сын Феликсаэто я А это мой отец, Феликс Калиновский, моя мать, Люция Калиновская, моя жена Регина, а это мои дети: Ян, вон тот, старший, потом Ромек, то есть Роман Калиновский. Ну и Ирэнка, младшенькая.

Офицер огрызком карандаша пометил что-то в своем списке, уголком глаза косясь на Борму, который опять кивком подтвердил слова Калиновского.

 Так, так Ну, хорошо А чужих в вашем доме нет? Беглых, поселенцев, польских солдат?

 Нету, пан товарищ офицер, тут только свои.

 А оружие есть?

 Нет. Зачем нам оружие, пан офицер

 Ну, ну, хозяин, смотри мне! Обыщем все подворье, если что найдем, хуже будет. Лучше добровольно сдать  на секунду прервался, полез за очередной бумажкой.

 А теперь, граждане, я зачитаю вам постановление советской власти, которое, сразу предупреждаю, обсуждению не подлежит.  Подошел к лампе и одним духом прочел: «Указом советского правительства гражданеКалиновский Юлиан Феликсович вместе со всей семьей переселяются в другую область на территории СССР»

От неожиданности Калиновский потерял дар речи. На минуту все смолкло. Первым отозвался дед Феликс:

 Как это, пан офицер, переселяются? И куда это? Да мы ж тут с дедов-прадедов, тут наш дом, наша земля, вся наша скотина. Все!

Офицер спрятал бумаги, с трудом застегнул полевую сумку, поправил повязку на руке и посмотрел на часы, которые как раз в это время пробили четыре часа утра. До сих пор спокойный, неожиданно повысил голос:

 Там же ясно было сказано: вас переселяют в другой район Советского Союза. И никаких возражений! Сейчас,  он вновь взглянул на часы,  сейчас ровно четыре часа пять минут Через полчаса вы должны быть готовы к отъезду. Забрать с собой можно личные вещи, багаж и еду по мешку на человека. Ясно?!

 Полчаса? По мешку? А хозяйство? Да как же тут ехать? Бабушка больная, дети малые, такие морозы! Пан офицер, смилуйтесь над нами! Пан офицер!

Калиновская сложила руки в молитвенном жесте. Калиновский обнял жену.

 Успокойся, Реня, успокойся  а она расплакалась.

Офицер отбросил окровавленное полотенце, обернул ладонь своим носовым платком. Он был явно смущен.

 Пошли, Борма. А вы,  приказал он солдатам,  останьтесь здесь, и чтоб все сделали, как я сказал.

С порога обернулся к Калиновской.

 Спасибо за перевязку, хозяйка!.. А насчет больной бабки не беспокойся. Там, куда вы едете, врачи есть. И больницы, и школы. У нас в Советском Союзе все есть!

В широко распахнутую дверь ворвалась в избу новая волна жгучего мороза

Викта Высоцкая не теряла надежды, что ее муж со дня на день вернется с войны.

Если и закрадывались порой сомнения, она никому этого не показывала. И уж, упаси Господь, своим детям, которые, и дня не проходило, чтоб не вспомнили отца. Вон соседи, Беганьский с Даниловичем, тоже были на войне, и вернулись, так почему же именно ее Стефан не должен вернуться? А может, бедолагу где-то в неволе держат? У немцев или даже у русских? Разве не рассказывал Данилович, как его советские в плену держали до того, как вернулся он в Червонный Яр? Вот и Стефан вернется. Должен вернуться, как же она без него управится со своими басурманами? Да и хозяйство на ее бабской шее. Повезло еще, что удалось этих Долин из Ворволинецкой Колонии на квартиру взять. Долина по хозяйству поможет, а с женой его они вечерами о жизни поговорят, поплачут, все как-то вместе полегче. Успела уже привыкнуть Высоцкая к тому, что время от времени, в разную пору дня и ночи налетала к ней с досмотром ворволинецкая милиция. Спрашивали, не вернулся ли муж, заглядывали во все углы. И почти всегда забирали с собой Долину в тлустовское отделение на допрос. Тогда они обе с Тосей Долиной плакали. И ждали. Долина чаще всего через деньдругой возвращался, а ее Стефана все нет, как нет.

В ту ночь Викта Высоцкая спала чуткосо дня на день должна была отелиться корова, яловка. Долина уже вторую ночь проводил в стойле, следил, чтоб с животиной какой беды не приключилось. А потому, когда услыхала Викта стук в окно, две мысли вспыхнули, как молнии: Стефан вернулся! Яловка отелилась! Выскочила из-под перины, подышала на расписанное морозными цветами окно. Кто-то стучал в дверь.

 Открывайте, Высоцкая! Это я, Тарас Гробельный, узнаете? Открывайте, не бойтесь, мы к вам с милицией. Дело у нас

Она понимала и говорила по-украински. Сомнений не было: это Тарас, кстати, крестный ее младшего, Петруся, приятель Стефана с детства. «Поди, опять за беднягой Долиной пришли»,  подумала она.

 Что ж так в ночи-то? Сейчас, сейчас открываю, открываю

Сунула босые ноги в резиновые сапоги, набросила на плечи старую шубейку. В дверях другой комнаты стояла Тоська Долина.

 Что? Уже телится?

 Нет, это милиция Видно, снова за твоим пришли.

 Иисус, Мария, когда же это все кончится!

Высоцкая открыла двери. На пороге появился Ян Долина с поднятыми руками, два русских солдата с винтовками, Тарас Гробельный и какой-то чужой мужчина в куртке с кобурой огромного револьвера у пояса. Вошли в избу. Незнакомец чиркнул спичкой, нашел и зажег лампу. Молча, по его знаку, солдаты разбрелись по дому. Долина продолжал стоять у стены с поднятыми руками.

Викта смотрела на Тараса, как бы ища у него какого-то объяснения, но тот явно избегал ее взгляда. Привели Долинку с детьми; старший, Сташек, нес в руке зажженную свечку, четырехлетний Тадек тер кулачками заспанные глаза, держась за юбку мамы.

 Вы Долина?  спросил гражданский с револьвером.  Ян Янович? Опустите руки Поселенец?

 Да.

 Легионер?

 Я в легионах не был. Годами не вышел

 А на войне?

 Не успел Мобилизационную повестку, правда, получил.

 Ну да, быстро же эта ваша панская Польша рухнула Оружие есть?

 Нет.

 Сдайте добровольно, если мы найдем, хуже будет!

 Нет у меня оружия, столько раз уже все здесь обыскивали

 А мы найдем!  У гражданского было широкое монгольское лицо, резкий хриповатый голос. Лицо кривилось в противной гримасе.

 Которая тут Антонина Долина?

 Это я,  несмело отозвалась Долинка.

 Леоновна?

 Не понимаю.

 Мама, пан спрашивает, чья ты дочь? Как деда звали,  объяснял матери Сташек, потому как Долина слабо понимала по-украински, а уж тем более, по-русски.

 Да, да. Леона дочка, в девичестве Каплита.

 Которые дети ваши?

Долина показал на Сташека и Тадека.

 А теперь, гражданин Долина, сообщаю вам, что постановлением советской власти вы и вся ваша семья будете переселены в другой район Советского Союза. Переселение начнется немедленно. И бесповоротно! У вас есть полчаса на сборы, потом поедем на станцию. С собой можно забрать по мешку багажа на человека

 Что он говорит, Сташек, что он говорит?  Лихорадочно допытывалась Долина.

 Он говорит, что надо собираться, потому что нас сейчас куда-то увезут.

 Господи, Боже мой! Увезут? Куда  она вдруг уловила слово «станция» и поняла его по-своему.  Господин хороший, да зачем же нам другой постой? Мы уж тут, у пани Высоцкой, коль нас не выгонит, зиму-то эту перебьемся.

 Мама! Он не про постой говорил, а про железнодорожную станцию. Поездом поедем!

 Господи Всемогущий! Матерь Божья Борковска

 Ничего не поделаешь, пойдем, Тося, надо собраться. Одень детей потеплее, мороз на дворе страшенный.

Мужчина в гражданском обратился к Высоцкой:

 А вы Высоцкая?

 Высоцка.

 Виктория Петровна?

 Да, дочь Петра

 Муж, Стефан Юзефович Высоцкий?

 Да.

 А где он теперь?

 Если бы я знала! С войны еще не вернулся.

 А не прячешь ли ты его где-нибудь под теплой перинкой?

 Одна я одинешенька с детишками. Долины подтвердить могут. И кум И кум Тарас тоже ведь все знает про моего-то.

 Кум, говорите?  Мужчина в гражданском не без насмешливой подозрительности покосился на Тараса, который, отводя глаза от Викты, усердно поправлял на рукаве красную милицейскую повязку.

 Кум не кум  продолжил гражданский.  Ваши детиЕжи, Эмиль и Петр?

Высоцкая по очереди указала на мальчиков.

 Ну, ладно Значит так, гражданка Высоцкая, вы тоже со всей семьей решением советской власти будете переселены в другой район СССР. Собирайтесь вместе с жильцами. И быстро, у вас на все полчаса.

Викта рухнула перед ним на колени.

 Пан товарищ начальник, смилуйся над нами, сиротами! Сжальтесь! За что? Куда? Муж с войны не вернулся. Жду его денно и нощно, все глаза проглядела, отца детям, сиротам ожидаючи Да где ж он нас потом отыщет? Пан начальник, пан начальник  ползла к нему на коленях, пыталась обнять ноги. Один из солдат оттеснил ее прикладом ружья.

 Успокойтесь, женщина! Успокойтесь! Советская власть так постановила, и надо выполнять. Никто это решение отменить не может.

 Пан начальник, мужа нет, как он нас найдет?

 Найдет, найдет! Мы ему поможем, как только он здесь объявится.

 Тарас! Кум!  Высоцкая, не поднимаясь с колен, повернулась к Тарасу и с мольбой протянула к нему руки.  Спасай нас, кум, заступись за нас, скажи доброе слово, сделай что-нибудь, ты же нас знаешь! Что я такого сделала, чем мои бедные сиротки провинились?

Гробельный не смел поднять глаз, бормотал:

 Встань, встань, Викта Что я могу сделать Сама видишь Встань, Викта Встань ну, что я

 Яловка вот-вот отелится! Яловка!  Викта на полуслове прервала причитания, сорвалась с колен и прижала к себе детей. И внезапно изменившимся голосом не проговорила, скорее прошипела:Чтоб вас всех за мои беды и за несчастных моих сироток Господь Бог покарал!  И яростно сплюнула под ноги Тарасу.

Еще накануне под вечер Флорек Ильницкий взялся гнать самогон. В ту зиму по всей округе крестьяне повально гнали самогон. Новая советская власть не особо рьяно им в том препятствовала, и не только потому что ее представители сами были не дураки выпить, но и исходя из вполне разумной предпосылки, что одурманенными пьяницами управлять куда проще. А крестьяне, как крестьянеодни гнали, чтоб самим выпить, другие на продажу. А иныепо традициина праздники, на свадьбы, поминки, крестины, именины или на убой свиней. И присказку новой советской власти «без водки не разберешься» уже никому не было нужды переводить.

Несложное приспособление Флорек установил в конюшне. Не без корысти Флореку в этом самогонном предприятии помогал Бронек Шушкевич, засидевшийся в холостяках бродяга и ленивец, известный гуляка и охотник до баб.

В Червонном Яре давно поговаривали, дескать, ктокто, а Гонорка Ильницкая мужика, сумевшего ей угодить, наверняка из-под своей перины не погонит прочь. Хоть и такого ходока, как Бронек. Пересуды пересудами, а правда заключалась в том, что Гонорка, баба красивая, стройная, высокая, фигуристая, как лань, взяла себе в мужья Флорека, мужика, конечно, не из бедных, расторопного и работящего, как пчелка, но намного старше себя и такой тщедушной наружности, что рядом с ней он выглядел, как сушеная грушка-падалка. К тому же, хоть эта мало подходящая друг другу супружеская чета и продержалась вместе уже добрую пару лет, Ильницкие так и не дождались пока потомства. Не помогли ни пожертвования на молебен, ни лекарства, привозимые евреем-аптекарем из самой Варшавы, ни ворожба кочующих цыганок, ни заговоры слепой Василисы из-под Гусятина; как не было, так и нет ребенка у Гонорки с Флореком. «Яловая, видать, эта Гонорка, и все тут,  вынесли приговор местные бабы,  вон, хороводится абы с кем, как та сучка в гон, и ничего! Должно, яловая, бездетная и все тут!..»

Гонорке Ильницкей все это постыло! И завистливые пересуды, и сальные мужицкие взгляды, заигрывания и похлопывания. На людях гордо задирала вверх голову, а в одиночестве, особенно пустыми и долгими бессонными ночами до крови искусывала губы и выплакивала в подушку тоску по своей несчастной бабьей доле. А что не без греха была? Факт! Не с одним Бронеком тискалась она в любовных утехах. Сознательно влекла к себе тех, кто ей нравился. Оправдание находила в том, что с тех пор, как пару лет назад Флорек простудился, вывозя дрова из лесу, толку от него как от мужика в постели никакого не было. Ну и дитя, дитя, дитя! Боже!  как же Гонорка хотела иметь ребеночка!

Долго в ту ночь не могла она уснуть, ворочалась под жаркой периной. Вдруг услышала, как тихо скрипнули двери в сени, натянула перину под самый подбородок. В комнату крадучись, как тень, проскользнул Бронек, наклонился над кроватью.