Спишь, Гонорка? Несло от него конюшней и перегаром, был под хмельком. На груди ощутила его жадную до ласк, ледяную с мороза ладонь. В ярости с отвращением отшвырнула его руку.
Вон отсюда! Быстро! Бугаище ненасытный!
Ты чего, Гонорка, не бойся Флорек спит в конюшне, пьяный в стельку. Подвинься, дай погреться чуток, не будь такой
Гонорка оттолкнула его, свалила на пол.
Катись отсюда, немедля, не то я об твою глупую башку лампу вдребезги разобью!
И неожиданно тоскливо, в голос разревелась. Опешивший Бронек неуклюже поднялся с пола и, бормоча что-то под нос, выскочил из избы. Она еще услышала треск захлопнувшейся двери и скрип его шагов на морозе, удалявшийся в сторону конюшни.
Громкий стук в окно вырвал ее из полусна-полуяви.
Откройте! Быстро! Милиция из Тлустого!
Видно обнаружили, что дверь в дом не заперта, потому как не успела Гонорка встать, а они уже ворвались в избу и ослепили ее фонарем.
Руки вверх! Не двигаться!
Она не очень понимала, что происходит, к ней ли они обращаются. Но колючее прикосновение штыка развеяло все сомнения.
Руки! Руки вверх!
Гонорка подняла руки, короткая рубашка обнажила ее стройные бедра. Луч света, ослепив на секунду, скользнул с ее лица по груди, животу к босым ступням. Она не узнавала их лиц, но поняла, что в избе несколько человек.
Где муж? Есть в доме кто чужой?
Нет, нет, ответила она и, опустив руки, поспешно натянула платье.
Чиркнула спичка, кто-то зажег лампу. Тогда только увидела она в избе двух солдат с винтовками и молодого офицера в белом кожухе, с забинтованной рукой и с пистолетом в другой руке. С ними был Дысько Борма, председатель сельского совета в Ворволинцах. Гонорка подумала, что кто-то донес насчет самогона. «Ой, да что там нам сделают; самогон все гонят! Да пусть себе заберут хоть весь! Надо как-нибудь Борму отозвать в сторонку, поговорить!» Солдаты тем временем успели обыскать избу.
Никого нет, доложили офицеру в белом кожухе.
Так, ладно, посмотрим Ваша фамилия, гражданка?
Ильницкая, Гонората Ильницкая Так ведь Дмитро, пан Борма меня знает удивилась Гонорка.
А я вас спрашиваю! прервал офицер. Гонората Станиславовна, так?
Да, дочь Станислава
Хорошо, хорошо А ваш мужИльницкий, Флориан Якубович Так?
Так его зовут, сын Якуба.
Говоря это, Гонорка, как ей казалось незаметно, шаг за шагом приближалась к Борме. Шепнула:
Флорек самогон в конюшне гонит. Сделай что-нибудь Борма услышал, но только пожал плечами.
Не разговаривать, гражданка! Отвечать только на мои вопросы. Где ваш муж?
А я знаю? С вечера куда-то пошел, наверное, в деревню, поди еще не вернулся.
К кому пошел?
Да откуда ж мне знать, где эти мужики шастают? Наверное, где-то в карты режется или самогонку глушит Краем глаза заметила, как Дмитро шепнул что-то солдату, и тот сразу выскочил из избы. «Выдал, свинья!»
И не ошиблась. Прошло совсем немного времени, как солдат привел под дулом винтовки едва державшегося на ногах, облепленного соломой и здорово напуганного Бронека Шушкевича.
Там еще один есть, товарищ начальник, только совсем пьяный, никакой возможности разбудить его. Самогон гнали, докладывал молодой солдат.
Это ваш муж? Офицер указал на Шушкевича.
Еще чего! возмутилась Гонорка.
Нет, нет. Это их сосед, Шушкевич Бронислав, услужливо подсказал Борма. И добавил:Он у нас тоже в списке есть
Шушкевич на глазах трезвел, а Гонорка поняла, что приход незваных гостей не связан с самогоном.
Небогатый дом Бялеров с пристройкой, служившей хозяину подручной мастерской, стоял на пригорке почти в самом центре хутора.
Рашель проснулась среди ночи, мучимая каким-то сонным кошмаром, в котором она убегала от кого-то и никак не могла убежать. Не успела прийти в себя, как услышала за окном разорвавший тишину лай собак, людские крики и выстрелы. Принялась тормошить спящего рядом мужа.
Йоселе! Йоселе! Проснись, проснись
Что там? Что случилось?
Заспанный Йоселе сел, протирая глаза.
Послушай! Не знаю, что там, но в деревне что-то случилось! Может, опять какие-то бандиты? Что делать? Что теперь делать!
Ша, баба, ша! Чему быть, того не миновать. Может, ничего и не будет
Тоже мне, умник нашелся. Разбужу-ка детей, пусть лучше в каморке спрячутся.
Оделась. Йоселе в душе признал правоту жены. Он хорошо помнил, как вскоре после прихода русских на их дом напала банда громил. И неизвестно, чем бы все кончилось, если б не помощь соседей. Янек Калиновский, на которого заглядывается Цыня, поднял на ноги почти весь Червонный Яр. Поймали даже одного из нападавших, некого Данилу Филипюка из Ворволинцев. Отлупили, связали, как куль, и так в постромках утром отвезли в Тлустов. Там, правда, неизвестно было, кому его сдать, потому как старой польской полиции уже не было, а новая, советская милиция еще не организовалась. А про того Филипюка вся округа знала, что он заядлый «самостийник», и стоит ему залить глаза самогоном, как начинает орать при всех, что скоро будет «резать жидов да ляхов, как свиней непотребных!» Бялер не то что удивился, скорее не на шутку испугался, когда через несколько дней тот самый Данила превратился из погромщика в милиционера в Тлустом.
Ты меня еще, жид пархатый, попомнишь! Шпион польский! грозился Данила Бялеру.
Рашель разбудила детей и велела одеваться. Цыня, семнадцатилетняя девушка, красивая, стройная, с глазами испуганной лани, и девятилетний Гершель, не по годам высокий и худой, как жердь, прижались к матери.
Ша! успокоил всех отец. И тогда они услышали характерный скрип полозьев по морозному снегу, фырканье лошадей и людские голоса. Было ясно, что те, с улицы, остановились перед их домом. Прячьтесь в кладовку! Быстрее, быстрее! Нет! Лучше по лестнице на чердак. И ты Рашель с ними. Ну, давай, давай!
А ты, а ты? Боже милосердный, спаси сынов Израиля!
Папа! Пойдем с нами, папа! чуть не плакал испуганный Гершель.
Йоселе вытолкал их в каморку, откуда можно было влезть на чердак. Едва успел отставить лестницу, как в дверь стали стучать. После того нападения Йоселе снабдил вход в сени солидным железным засовом. Не реагируя на все усиливающийся грохот в дверь, он отступил в комнату, забаррикадировался комодом и, готовый на все, встал у окна с топором в руках. Надеялся, что и на этот раз соседи не оставят его в беде. Пришлые перестали колотить в дверь, слышно было, как кто-то грязно выругался. Подошли к окну. Застучали по стеклу.
Откройте, Бялер, милиция из Ворволинцев!
С ужасом Йоселе узнал голос Данилы Филипюка. Крепче сжал в руках топорище. Молчал. Через секунду опять стук в окно. И снова взбешенный голос Данилы:
Ты, жид, я знаю, что ты там! Именем советской власти, открывай, не то пожалеешь! Дверь высадим, а тебя схватим.
Подожди, Данила, я с ним поговорю. Йоселе узнал голос Бормы.
Бялер, это я, Борма! Узнаешь меня?
Узнаю Тебя, Борма, узнаю. Что тебе понадобилось ночью?
Дело у нас к тебе, служебное, поговорить надо.
А до утра нельзя подождать? Жену и детей пугаете.
Значит нельзя. А ты власти-то советской не бойся. Открывай!
А с чего это мне властей бояться? А Филипюку не открою.
Открой, открой, Йосек, не упирайся. Тут с нами товарищ комиссар из Тлустого. Это товарищ комиссар хотел с тобой поговорить, а не Филипюк.
Открывай, гражданин Бялер, мы к тебе от имени советской власти, а советскую власть уважать надо! Открывай, не бойся.
Понял? присоединился Борма.
Никому не открою, пока не приведете сюда кого-нибудь из соседей. После того нападения, никому не верю. Даже тебе. А по-русски кто угодно может разговаривать
Какое-то время за окном совещались. Бялер тоже подумал и решил, что раз там Борма, значит не бандиты. И отодвинул засов. Солдат, стоявший на пороге, ударом приклада свалил его на землю. Разозленные его упорством, дали ему на сборы только пятнадцать минут. Еще и судом пригрозили, за сопротивление советской власти.
Йоселе Бялер, бывало, корил себя за то, что был недостаточно набожным евреем. Но в то утро, изгнанный из своего родного дома, наказал своим и сам с почтением поцеловал старую мезузу. Оторвал ее от двери и спрятал за пазуху. На пороге, отправляясь в неведомое, напомнил семейству слова Святого Писания: «Ни один человек внизу не поранит себе палец, если так не решено наверху»
В дом к Даниловичам энкавэдэшники ворвались уже с подкреплением. С хозяевами обращались с подчеркнутой суровостью, все в доме тщательно обыскали. Ежи Даниловича все это время держали под стенкой с поднятыми руками.
Капрал запаса Ежи Данилович только в самый праздник Рождества Христова вернулся с сентябрьской войны домой. Измученный тяготами войны, побегом из советского плена из-под самого Львова, он наконец-то добрался до Червонного Яра. Дома застал свою любимую Наталку «Женушка ты моя чернобровая, любовь ты моя ненаглядная! Верила, что вернусь я к тебе с войны! Верила!» И осыпал ее поцелуями. У Наталки был огромный выпуклый живот. Ежи нежно гладил, ласкал его. Наталка на секунду придержала ладонь мужа: «Слышишь? Шевелится, толкается уже вот тут, сбоку, здесь толкает. Теперь чувствуешь? Слышишь?»
В январе Наталка родила Даниловичу сына. Дали ему имя Анджей, только из-за морозов и метелей не успели окрестить и зарегистрировать не успели. Главное, малыш был здоров, да и Наталка цвела, как прежде. Наталка Величко была украинкой из Касперовиц над Серетом. В Червонном Яре было несколько польско-украинских семей; поляки часто брали в жены украинок. Хорошие были семьи, одна заботаежегодно приходилось по два раза справлять каждый праздниккатолический и православный. Впрочем, что родня, что не родня, никого на Подолье не миновало это двойное празднование. Наталка была единственной дочерью богатых родителей. И ее отец вполне обоснованно рассчитывал, что любимая доченька приведет ему в дом славного хозяйственного зятя. Не было у красавицы Наталки отбоя от достойных украинских женихов. Но сердцу не прикажешь, доня ляха полюбила
Обыск у Даниловичей шел долго. Наталка баюкала сына на подушке. Свекровь сидела рядом, перебирая четки. За столом расселся уже знакомый Ежи энкавэдэшник из Тлустова, комиссар Леонов. Молчал и курил папиросу. Ежи был уверен, что в доме ничего не найдут, разве что-нибудь подбросят для провокации. Наверное, снова заберут в отделение в Тлустове на допрос, и как всегда комиссар Леонов начнет его обвинять в сокрытии оружия, в заговоре против советской власти. Ну и, не счесть в который раз, прикажет рассказывать биографию, особенно об этом последнем, военном эпизоде. Данилович в таких случаях тщательно взвешивал каждое слово, чтоб не ошибиться, потому что скрыл он от комиссара свое пребывание в советском плену и свой побег из-под Львова. Держался одной и той же версии: мол, часть его была разбита немцами под Томашевом Любельским, откуда он, как многие рядовые солдаты сентябрьской войны, пробрался в Червонный Яр
Повернитесь и опустите руки, Данилович! Голос Леонова вырвал Ежи из размышлений.
Комиссар встал из-за стола и подошел к Ежи.
Ничего не нашли Как всегда, правда, пан Данилович?
Так и не было у меня никогда ничего подозрительного, пан комиссар.
Не было, говоришь? И думаешь, наверное, что нас перехитрил, что можешь безнаказанно насмехаться над советской властью?
Да в голову мне такое не приходило, пан
Я тебе, Данилович, уже сто раз говорил, что паны были в панской Польше! прервал его комиссар. Ошибаешься, Данилович! На этот раз мы тебя перехитрим! С этими словами Леонов достал из полевой сумки решение о выселении и стал его зачитывать:Перечисленным лицам дается полчаса на сборы, с собой могут взять мешок багажа на человека. Решение окончательное и должно быть немедленно исполнено! Ну, собирайтесь, собирайтесь, и так уже столько с вами проваландались, поторапливал Леонов.
Мать и Наталка беспомощно взирали на Ежи. Подошел к ним. Обнял Наталку.
Выселяют нас Надо собираться Позаботься о сыне, укутай потеплее. И ты, мам, оденься, как следует, мороз на дворе.
Как же это, сынок? Куда?
Не знаю, мама, не знаю Как-нибудь справимся. Малышу, Наталка, ну, сама знаешь, что там нужно Стефан, Кристина, одевайтесь, помогите маме, Наталке. Я мешки поищу.
Минутку, Данилович! вмешался комиссар, что-то мне кажется, у вас тут не все сходится. И с этими словами еще раз достал зловещий документ.
Ну да, вот! щелкнул пальцами по листку бумаги. А вы собственно кто будете, гражданка? указал он на Наталку.
Я? Она удивленно взглянула на Ежи. Жена.
Жена, говорите? буркнул Леонов. А как ваша фамилия?
Наталия Данилович, дочь Василя, в девичестве Величко.
Наталия Величко, дочь Василя, протяжно повторил комиссар. Украинка?
Украинка.
А ребенок чей?
Ребенок? удивилась Наталка. Мой ребенок, наш сынок, Андрийко.
Говорите, Андрийко, хорошее имя. Он снова потряс бумагой, взглянул на Ежи. Ведь говорил же я, Данилович, что-то тут у вас не в порядке! Вас, гражданка Величко, решение о переселении не касается. Вы остаетесь в Червонном Яре.
Как это? Удивились в один голос Ежи и Наталка. Потрясенный Данилович понял, к чему клонит комиссар. Не станете же вы семью разбивать?
Семья, семья!.. В документе этого нет. Ничего не могу поделать, Данилович.
Пан комиссар, мы браком сочетались в костеле, а что это моя жена, мой сынвся деревня вам подтвердит.
А в документе этого нет! Я не виноват, Данилович. Да ты заранее не переживай. Приедешь на место, оформишь все как надо и вызовешь жену к себе. Ну, не тратьте зря время, собирайтесь, собирайтесь.
Тревога, как тяжелая черная туча, нависла в ту ночь над всем Червонным Яром. Оглушенные неожиданно свалившейся на них бедой, люди двигались, как в бреду. С приближающимся рассветом крепчал мороз. Собаки охрипли от бешеного лая на чужаков. Клубы пара валили на улицу из открытых изб, конюшен, свинарников и курятников. Солдаты и украинские милиционеры, растянувшись вдоль тропинок между плетнями, следили, чтобы никто из окруженной деревни не сбежал. На дороге, пересекающей хутор, ждали запряженные сани. Кони мотали заиндевевшими мордами, пытаясь выплюнуть примерзающие к губам удила. Мерзли украинские сельчане из окрестных деревень, согнанные в Червонный Яр со своими возами. Притопывали, подпрыгивали, чтобы согреться, хлопали рукавицами по бараньим тулупам, дымили самокрутками, а кто запассяпотягивал самогон. И говорили, говорили
Со всей округи ляхов забирают
Так им и надо, гордецам этим; ишь, хозяйничают тут на нашей Украине, как дома.
Нагнали колонистов со всей Польши, землю у нас отобрали.
Аккурат, у тебя, голодранца, было что забирать!
У меня, не у меняотбирали!
Василь правду говорит! Польский колонист мог надел с усадьбы купить, а ты, гайдамак темный, хрен бы что получил.
Теперь тоже хрен получишь, как в колхоз тебя загонят!
Я колхоза не боюсь, работать везде надо. Вот тебя раскулачатпоплачешься.
А ты свою сивку не отдашь?
Ну, конь это конь, жалко немного А вот интересно, что со здешней скотиной будет?.. Кони, коровы, свиньи Столько всякого добра Богатый он, этот Червонный Яр
Не переживай, тебе точно не отдадут. Ты о людях лучше подумай, что с ними будет. Такая зима, а тут старухи, дети
Ляхи не ляхи, такие же крестьяне, как мы, всю жизнь хребет на земле гнули
Соседи все-таки, со многими сдружились, магарыч в Тлустом вместе распивали.
Ну да, вроде так Да «моя хата с краю», не по нашей же вине их вывозят.
Даже еврея этого, Йосека выселяют!
А пусть катится к своим комиссарам! Там у них в России еврей на еврее сидит, его в обиду не дадут.
Дурной ты, Микола, как пень! Чем тебе этот Йосек провинился? Сам теперь окна стеклить будешь или в Залещик ездить?
Интересно, куда их везут?
Говорят, немцам их отдадут, в старую Польшу, за Сан погонят
Или в Сибирь! Мало москали ляхов в Сибирь гоняли?
Украинцам тоже спуску не давали!.. Недавно к Дмитруку родственник из-под самой Жмеринки приехал, как досыта наелся да напился, такое рассказывал, повторить страшно. Не поверишь, волосы дыбом встают Там у них, говорит, в тридцатые годы в этих колхозах такой голод был, что, представь, до людоедства доходило! А как их раскулачивали, так целые деревни украинские в Сибирь гнали, что хромого, что кривого, как этих из Червонного Яра.
Господи, помилуй! Господи, помилуй, что за бесовское время настало!