Последнюю ночь ссыльные провели в тайге, у костров. Поселок, возле которого они остановились, состоял из нескольких бараков, к сожалению, давно покинутых, разрушенных. Выбитые окна, прогнившие нары. Ни следа жизни. Даже Афанасий не мог сказать, что это за поселение. Начальник конвоя разъяснял, что ночлег этот незапланированный.
Возницы, коренные сибиряки, знали, как пережить такую морозную ночь в тайге. Сани расставили кругом на поляне, выпрягли лошадей, утоптали снег и разожгли несколько костров. Достали пилы, топоры и вместе с поляками занялись заготовкой дров на долгую ночь. Нарезали охапки еловых лап и выстелили ими утоптанную площадку вокруг костров. Растопили в ведрах снег на кипяток. Афанасий отобрал у коней пару горстей овса и варил в ведерке сытную овсянку для «своих» поляков. Всю ночь возницы бодрствовали, старались не давать уснуть ссыльным, поддерживали огонь в кострах.
На морозе уснешь, умрешь! грозился Афанасий и тормошил каждого, кто на его санях пытался вздремнуть.
Ночью от суровой стужи в тайге вокруг с треском лопались стволы деревьев. А к утру, с восходом солнца, мороз усилился. После бессонной ночи замерзшие, а кое-кто и обмороженный, люди приходили в себя, готовились в дорогу. Возницы и те, у кого оставались силы, возились у костров, топили снег в ведрах, чтоб обмануть мучительный голод, согреть глотком горячей воды промерзший организм.
У одного из костров какая-то суета, громкое бабское причитание.
Иисус, Пресвятая Мария! Люди, люди, не уберегла я мою крошечку Виновата я, не уберегла, виновата я, стенала Кулябинская из Подснятынки, не добудившись утром своей двухмесячной дочки.
Подавленные горем Кулябинских, в понуром молчании отправились они на последний этап. По словам конвоиров, идти было недалеко, а они тащились извилистым руслом Поймы почти целый день, с трудом прокладывая путь по ненаезженному рыхлому снегу.
На одной из остановокснова горе, снова неожиданная смерть: в семье Чулаков умер грудной ребенок, тоже девочка.
Огненный шар солнца закатывался в тайгу, под вечер крепчал мороз, когда, наконец, через неделю после выезда из Канска добрели они до места ссылки. Дотащились из последних сил, голодные и обмороженные, с двумя превратившимися в льдышки детскими трупиками в санях.
Колючее! Афанасий указал на высокий берег Поймы, где стояло несколько старых бараков, и неожиданно громко выругался, хлестнув кнутом ни в чем неповинного, поседевшего от инея коня.
8
Калючее! «Колющее», «Колкое»? Так назывался один из лагерей принудительных работ ГУЛАГаГлавного Управления Лагерей НКВД СССР, разбросанных по бескрайним просторам восточносибирской тайги. В этом безлюдном месте верховья реки Поймы никогда не было никакого оседлого людского жилья, не говоря уже о нормальной деревне. Берег небольшой по сибирским меркам реки, поляна на пригорке, а вокруг девственная тайга и болотные трясины, «кочки». В Калючее доехать можно было только зимой, потому что, начиная с весенней распутицы, дорогу преграждали тайга и болотные топи.
Калючее выстроили с первого сруба сосланные сюда заключенные еще в тридцатые годы. Жили в бараках и валили тайгу. Весной, после ледохода, лес сплавляли Поймой сначала в большую Бирюсу, а по Бирюсе до самого могучего Енисея. Незадолго до появления в Калючем польских ссыльных советских каторжан загнали еще дальше вглубь тайги.
Калючинский лагерь состоял из бараков, срубленных из соснового кругляка, законопаченного мхом. Каждый такой барак был метров двадцать-тридцать длиной, метров десять шириной, с одной входной дверью в торце и несколькими небольшими окнами под невысоким сводом без потолка. Вдоль барачных стен из грубо отесанного бруса тянулись одинаковые, сбитые из неструганных досок нары. Посредине между нарами стояли длинные столы с лавками. В каждом бараке были две чугунные печки-«буржуйки». Отдельно стояли барак-столовая и барак-изолятор для больных. Кроме того, подсобные склады, столярка, пекарня, и даже кузница.
На берегубани и прачечная. И совсем в стороне, скрытый за высоким дощатым забором, дом лагерного «начальства», где жили и служили комендант и охрана. Там же было и помещение для арестованных, так называемая «каталажка».
Строго охраняемой территории лагеря, «зоны» как таковой в Калючем не было. Не было здесь высоких заборов, колючей проволоки, караульных вышек. Изгородь с двумя воротами по разным сторонам лагеря была обычным забором из сосновых жердей, каким все сибирские деревни отгораживаются от тайги, чтобы не убегала скотина, чтобы зверье лесное ночью по деревне не бродило; зимойоголодавшие волки, а летомне менее прожорливые и охочие не только до пасек медведи. Не огораживали, не стерегли Калючее, потому что заключенный практически не имел шансов на успешный побег. Зимойистощенный голодом и непосильным трудом, в лихой одежонке, без оружия и еды замерз бы насмерть в тайге. Летом побег имел больше шансов на успех: было тепло, тайга кормила беглецов, но все равно они плутали, тонули в болотах, умирали, заеденные тучами комаров и сибирской мошкары. А если такому беглецу и улыбнулось счастье, удалось добраться до людского жилья, то с помощью вездесущих шпиков и продажных «охотников за головами» он тут же попадал обратно в сети НКВД.
Комендантом Калючего был комиссар Иван Иванович Савин, опытный офицер НКВД. Его помощником и заместителем был назначен некто Барабанов. Под их командойнесколько десятков солдат. Функции бригадиров, кладовщиков, разных специалистов исполняли гражданские работники леспромхоза или бывшие заключенные, насильно оставленные на вечное сибирское поселение.
Первыми «спецпереселенцами», попавшими в Калючее, были поляки, жители Червонного Яра. Может быть, поэтому комендант Савин, до сих пор не имевший дела с поляками, не только сам с любопытством ожидал их, но и приказал своим помощникам натопить печи в бараках, приготовить к приезду горячую еду. Люди, которые провели предыдущую ночь на снегу в сорокаградусный мороз, войдя в натопленные бараки, валились с ног в полубессознательном состоянии, у большинства, несмотря на мучительный голод, не было сил еще раз выйти на мороз, в столовую. Те, кто все-таки решился на это, получил по миске супа с крупой и краюхе хлеба. И «кипятку сколько угодно».
Только Кулябинский и Чуляк не спали в ту ночь. Получили в комендатуре инструмент и пару досок, сколотили гробики для своих умерших дочек, чтобы на следующий день похоронить их.
Утром в барак вошел комендант Савин со своими помощниками. В бараке царили понурая неразбериха, шум, гам, ни у кого не было еще постоянного места, некоторые продолжали спать. Комендант остановился посередине барака и ждал, пока люди успокоятся. Савин был высоким мужчиной около сорока, с широким мясистым лицом. В черном овчинном тулупе с кобурой пистолета у пояса. Среди его помощников особенно выделялся одинмаленький, огненно-рыжий коротышка.
Даже белое, как мел, лицо и руки были усыпаны рыжими пятнами. Это был заместитель коменданта, так называемый опер, специалист по слежке, вербовке доносчиков и всяческих расследованийДмитрий Барабанов.
Шум стих, люди столпились вокруг вошедших. Начал Савин полушутя, с улыбкой:
Долго спите, граждане переселенцы! Понимаю, это с дороги Ну, подходите, граждане, подходите ближе. Женщины тоже, смелее, мы не кусаемся. Лучше слышно будет, я глотку драть не стану Кто вы такие, граждане переселенцы, я знаю. А вот вам, для порядка, следует знать, кто мы такие, куда вы прибыли, как тут жить будете и работать. И какие у нас права и обязанности. Я здесь комендант, зовут меня Савин Иван Иванович. А это мои сотрудники. Мы представляем здесь советскую власть и советский закон. Если что нужно, обращайтесь к нам, спрашивайте обо всем. Мы будем о вас заботиться, интересоваться вами. Правда, товарищи?
Для этого мы тут находимся, товарищ комендант! приподнялся на цыпочки Барабанов, но все равно его было трудно разглядеть.
Вот именно, согласился комендант и продолжил. Вы спецпереселенцы, думаю, вы знаете, что это значит. Вижу, что некоторые не знают! Напомню вам для ясности. Декретом Советского правительства вас переселили сюда из Западной Украины, которую Красная Армия освободила от гнета панской Польши и присоединила к родине-матери, великому Советскому Союзу. А поскольку среди вас было много таких, которым, по правде говоря, советская власть не очень нравиласькулаков, колонистов, легионеров, полицейских и тому подобных врагов народа, вас переселили сюда на перевоспитание. Ну, чтобы сделать из вас порядочных советских граждан. Вы должны оценить великодушие советской власти, давшей вам такой шанс. А то ведь за такие дела можно было и под суд пойти. А вас только переселили, да и то вместе с семьями. Теперь, граждане поляки, только от вас зависит, как вы тут заживете, как устроитесь в Калючем. Пока что порядок такойникому не разрешено уезжать из Калючего или покидать его пределы. Кто на это решитсяпойдет под суд и пусть потом на себя пеняет, предупреждаю вас. И не слушайте, граждане переселенцы, разных бунтовщиков и подстрекателей или других замаскированных врагов советской власти. Занимайтесь лучше работой, устраивайтесь здесь по-людски. Ну, а об этой панской Польше, которая даже для многих из вас была мачехой и буржуазным кровопийцей, забудьте раз и навсегда. Сами убедитесь, что советская власть справедлива, а наша Сибирькрай богатый, красивый, где жить можно
скорее подыхать! какой-то голос из толпы прервал фразу коменданта. Савин на секунду замолчал, но закончил:
и не умирать. Кто там что-то сказал? Может, я неясно выразился? Думаю, что абсолютно ясно. Но если у кого-то есть вопросы, пожалуйста, спрашивайте.
Минуту-другую подождал, потому что народ зашумел, полушепотом обмениваясь замечаниями, но вопросов не было. Комендант сообщил ссыльным, что все работоспособные, не исключая женщин и детей от четырнадцати лет, обязаны трудиться. Освободить от этой обязанности может только врач. Завтра с утра все начнут работать на рубке леса; будут готовить древесину к весеннему сплаву, когда лед сойдет с реки Поймы. Рабочий день начинается по удару колокола. Для работающихзавтрак в столовке и выход бригадами на место работ. Восемь часов работы, по возвращении обед в столовке и свободное время. Работать будут по норме, которую каждому определит бригадир. Норма существует и в столовойна хлеб и другие продукты. Работающие получат горячее питание два раза в день и полкилограмма хлеба на день. Неработающиегорячее раз в день и по двести граммов хлеба.
Запомните, что у нас, при социализме действует справедливый принцип: «Кто не работает, тот не ест!» Тот, кто работает, и работает по-стахановски, получает не только деньги, продукты, но и славу! Вы тоже, граждане, можете стать стахановцами, работать выше нормы. И тогда не только будете получать дополнительную порцию продуктов или дополнительный талон в нашу лавку, вас ждет всеобщее признание. Работа для советского человекавеличайшая честь. А теперь товарищ Барабанов проверит ваши данные. Сегодня до конца дня вы свободны, устраивайтесь, отдыхайте, а завтра с утра на работу! Комендант направился к выходу, но что-то припомнил:
Барабанов, всех расспроси о профессии. И запиши, может, есть здесь специалисты: кузнецы, слесари, столяры. Могут пригодиться. Чтоб вам было известно, граждане переселенцы, мы тут в Калючем не только лесоповалом занимаемся
Крестьяне мы, гражданин комендант, можем только землю возделывать, зерно сеять, картошку сажать.
Ничего, ничего, надо будет, всему научитесь. А сеять и здесь можно, как тайгу выкорчуете. И картошку сажать. Земля здесь хорошая, плодородная. Отчего же, можете себе тут сеять, сажать картошку, коровку содержать. Ничего, что сейчас зима, морозы. Скоро весна придет. Полегче станет. Ко всему привыкнуть можно.
Вскоре все бараки заполнились поляками. Если вспомнить, что в каждый барак набивались примерно сто человек, то к средине марта сорокового года в Калючем поселилось около тысячи поляков.
Изо дня в день утром один из охранников бил молотком по висящему между бараками куску рельса. Шесть часов. По этому сигналу люди вставали, собирались на работу, спешили в столовку. Несмотря на то, что бараки были пронумерованы и каждому было назначено свое время, перед столовкой всегда было многолюдно и шумно. Все подгоняли друг друга, чтобы как можно скорее прорваться к окошку и получить черпак горячего супа. Этот утренний суп, жидкий и постный, чаще всего ячный или пшенный, иногда с капустой, иногда с сушеной, смердящей прогорклым жиром рыбой. Одни жадно хлебали свою порцию на месте, другие возвращались в барак накормить детей, поделиться с семьей. Обед выдавали вечером, после возвращения бригады с работы. Еды было больше, обед состоял из двух блюд: супа и миски каши, густо политой каким-то соусом с каплей растительного масла. Иногда в кашу подбрасывали по кусочку жилистой лосятины. Хлеб выдавали вечером прямо из пекарни. Черный, глинистый и кислый. В Калючем был и магазинчик, в котором на заработанные рубли можно было что-то купить. Но немногое. В лавке не было хлеба, жира, сахара, крупы. В первые дни оставалось еще немного чая, махорки, какие-то гребешки, ножики, соль и спички. Через пару дней исчезло почти все. Только стахановцы и любимчики комендатуры могли по специальным талонам запастись дополнительным куском хлеба, горсткой конфет или пряников. Еще им разрешалось купить папиросы и бутылку водки.
Свободным от работы днем было воскресенье. Каждый мог заниматься, чем хотел, лишь бы не выходил за пределы лагеря. Контакты между жителями отдельных бараков не запрещались.
Работали на рубке леса. Валили мачтовые сосны, лиственницы и кедры. Стволы, очищенные от ветвей, распиливали по мерке, стаскивали на берег реки и складывали в гигантские штабеля. Лошадей, за исключением нескольких штук под седло для охраны, в Калючем не было. Ссыльные своими силами тащили бревна с вырубки. Норма составляла три кубика на одного лесоруба. Номинально зарабатывали три рубля в день, но фактическая величина трудодня зависела от бригадира. Собственно говоря, на работе все от него зависело: засчитает норму или нет, даст ли передышку, выдаст ли дополнительный талон. Бригадирами назначали бывших заключенных, ныне «свободных поселенцев». Но случались и коренные сибиряки, потомственные таежники. В бригаду входили несколько десятков человек. В зависимости от выполняемой работы бригадир делил их на меньшие группы, во главе которых ставил «десятников».
Барак, в котором жили люди из Червонного Яра, разделили на две бригады. В первой бригадиром был Степан Фадеевич Буковский, мужчина в расцвете сил, в обращении мягкий и снисходительный. Любитель пошутить, разговаривал с легким украинским говорком, любил ни с того ни с сего вставить польское словцо. Было заметно, что понимает по-польски, хоть он в этом не признавался. Другой бригадой руководил Павел Макарович Седых, русский, коренной сибиряк, моложе Буковского, а в поведенииполная его противоположность. Мужик видный, крепкий, жилистый, Седых был типичным молчуном, говорил немногословно и редко когда улыбался. Был справедливым, заботился о бригаде, нередко сам брался за тяжелую работу. Тайга и все, что с ней связано, не имели для Седых никаких секретов.
Время утренней побудки. На улице темно. Какой же короткой кажется ночь! Ухает гонг. Пора на работу. Кто-то громко жалеет о том, что не досмотрел сон. Кто-то ругается, на чем свет стоит. Кто-то молится вслух. Большинство заставляют себя усилием воли сползти с твердых тесных нар, постанывают. У многих температура, многие простужены, обморожены, хрипло кашляют и сплевывают мокроту. Барачную темень освещает дрожащий огонек фонаря, блики огня в дымящих печурках. Воздух ночью тяжелый, смрадный. В толчее и спешке трудно сразу найти не успевшую как следует высохнуть одежду. Тяжелее всего с обувью. Кожаные сапоги, башмаки, ботинки на меху, в которых они приехали из Польши, малопригодны для глубокого снега и морозов. Не сохраняют тепла, промокают, а утром ссохшиеся в твердый панцирь с трудом натягиваются на больные, нередко обмороженные ноги. Люди натягивают на себя все, что есть: рубахи, кальсоны, свитера, пальто, куртки, шарфы, платкилишь бы уберечься от стужи. Только одежонка их тоже не для здешних морозов. Они мечтают о валенках, ватных фуфайках и штанах, о шапках-ушанках, о кожаных рукавицах с одним пальцем, какие носят местные жители. Где их взять, где купить, у кого выменять? Комендант, правда, обещает, что со дня на день завезут в магазин, и стахановцы смогут себе купить. Но пока только обещает.
Глотнув наскоро немного горячего супа, оставив в бараках на весь день младших детей, стариков и больных, они бредут всей бригадой на свою делянку. Далеко, иной раз в нескольких километрах от Калючего. Идут гуськом по глубокому снегу. Молчат, чтобы уберечь от утреннего мороза ноздри, из которых валит пар. Короткими рыбьими глотками хватают воздух ртом. Идущий впереди Седых останавливает бригаду.
Здесь! коротко бросает он, и это значит, что сегодня будут валить лес именно в этом месте. Седых подзывает к себе десятников, распределяет работу.
Остальные не теряют времени даром, собирают сушняк и разжигают большие костры. Люди заслоняют лица от огня, греют озябшие руки, топорища, точат пилы.
Начинаем! звучит неизбежный сигнал, и бригада неохотно расходится на указанные места.
Вокруг намеченных к рубке деревьев вытаптывают снег, чтобы удобнее было работать пильщикам. Прежде чем начать пилить, задрав вверх головы, осматривают высокий ствол и крону, каждый раз обсуждают, в какую сторону дерево свалится. Поначалу Седых сам принимал решение. И не было случая, чтоб он ошибся. Постепенно они тоже постигли эту премудрость. Сначала подрубали дерево топором наискось, с той стороны, на которую оно должно упасть. А потом пилили. Когда могучий ствол начинал отчаянно вздрагивать, порошить снегом с верхушки, было понятно, что через мгновение он перестанет сопротивляться и рухнет. Тогда они поспешно вырывали из его тела пилы и отскакивали в сторону с громкими криками: