Конвой НКВД, охранявший их во время транспорта от Шепетовки до Канска, сменился местной охраной. Немногочисленные охранники ехали в начале и в конце колонны саней. Приказы ограничились привычными предупреждениями:
Попытаетесь бежать, бунтовать, стреляем без предупреждения. Любое нарушение советских законов грозит трибуналом. Понятно?
Что тут было не понять? Бежать? Как, куда, в такой мороз, в суровых дебрях тайги, где только дикому зверю и ведомы тропы.
Зимний день в Сибири короток, всего пара часов. Сибиряки начинают его затемно и в темноте заканчивают.
В такой же темноте грузились в сани ссыльные из Червонного Яра. Фыркали, позвякивали удилами лошади. Над запорошенной колонной висела вонь конского навоза и пота. Стоял жестокий, в несколько десятков градусов мороз, который ближе к рассвету продолжал крепчать. Выстуживал плохо одетых ссыльных, непривыкших к такой температуре, обжигал щеки и уши, затыкал носы, перехватывал дыхание.
Долины попали в сани вместе с Бялерами. Рашель Бялер болела, температурила. Вместе с Долинкой, прижимающей к себе маленького Тадека, они пытались укрыться, чем могли. Долина и Бялер присматривали, чтобы ничего не свалилось с перегруженных саней. Следом за ними ехали Даниловичи с Корчинскими, а впереди бабушка Шайна со своим многочисленным семейством. Упряжку вел высокий, как жердь, пожилой мужчина с редкой козлиной бороденкой, неразговорчивый и на вид угрюмый. Одет был по-здешнему тепло, в медвежью шубу до пят, валенки, собачьи рукавицы и огромную соболью шапку-ушанку. Возницы других упряжек звали его Афанасий.
Тронулись. Несмотря на предрассветную тьму, Канск не спал. Окна деревянных домов мигали желтыми огнями. По деревянным тротуарам спешили на работу люди. На выезде из Канска миновали на заставе притопывающих от холода милиционеров.
Восходящее солнце застало их далеко за городом. Небо чистое, без единого облачка. А солнце катилось быстро, становилось на фоне сверкающей белизны снега кирпично-красным, окруженным узким радужным ореолом. На юге, далеко-далеко на горизонте виднелась освещенная лучами солнца гряда гор.
Саяны! показал кнутовищем в ту сторону Афанасий.
Колонна саней направлялась на юго-восток от Канска, в излучину впадающей в Енисей не менее знаменитой реки Бирюсы. Дорога была наезжена, время от времени они проезжали мимо согнанных охранниками на заснеженную обочину конных упряжек, спешащих в город, чаще всего груженных сеном, мешками с зерном, бочками с ягодами и дичью. Вскоре колонна свернула с главной дороги и узкой проторенной тропой углубилась в сибирскую тайгу. Несмотря на ясное небо и все выше взбирающееся солнце, в тайге было мрачно, а временами, там, где деревья густо подступали к самой дороге, и вовсе смеркалось.
Тайга! бросил Афанасий и щелкнул кнутом. А ну, давай, милая, давай! скорее просил, чем погонял коней, потому что дорога стала карабкаться вверх по глубокой каменистой расщелине.
Тайга! «Великий лес» значит это слово у эвенков и бурят, татар и монгол, у всех здешних исконно сибирских племен, у всех этих смуглолицых народов с раскосыми глазами. Тайга для них святое слово. Тайга была их местом на земле, пока много веков назад не поработил их злой «люча»белый русский завоеватель. Как индейцы отстаивали свои американские прерии с бизонами, так местные племена защищали свою тайгу с бурыми медведями и оленьими стадами. Вставали на защиту с копьем, луком и стрелами против порохового грохота казацких ружей русского завоевателя Ермака. И так же, как индейцы, не устояли
Тайга! Ссыльные вглядывались в нее в тревожном набожном молчании. Местность холмистая. Небольшие, на первый взгляд, пригорки неожиданно превращаются в крутые, достаточно высокие горки, срываются каменистыми осыпями, сползают в глубокие ущелья. А в долинахреки, стремительные горные потоки, теперь скованные льдом. Сосна встречается чаще других деревьев в восточносибирской тайге. Сибирская сосна растет высокой, стройной, с годами становится все толще в обхвате, оставаясь такой же высокой и стройной, как мачта. Там, где во множестве растут старые сосны, светлеет в тайге от золотисто-коричневого цвета их стволов. И пьяно кружится голова от горьковатого запаха сосновой смолы. Лиственница, крепкое дерево, служащее сибирякам для постройки домов, занимает огромные площади леса. И кроме первосортного строительного материала она дает сибирякам смолу, «серу». Лиственничную смолу «серу» жуют стар и млад, как эвенкийки жуют табак и курят трубку. Ну, и, наконец, кедр! Уникальное сибирское дерево, кедр. Любит солнце, расселяется по южным склонам гор. Что за великолепная картинадевственный лес вековых сибирских кедров, достигающих нескольких десятков метров высоты! Кедрдревесина наивысшего качества, прежде всего для изготовления мебели. Но это и дерево-кормилец. Осенью на нем созревают пузатые шишки, крупнее сосновых, полные орешков величиной с кофейное зерно или небольшую фасолину. У кедровых орешков сладковатый вкус, в них масса витаминов, а кедровое масло не имеет себе равных.
Зимует тайга под снежной периной. Тихо тут, безветренно. Фыркают кони, скрипят полозья. Снег свисает с деревьев огромными белыми полушалками, сугробами лежит на откосах, по края замел глубокие овраги, ущелья. Особенно много снега повисло на раскидистых еловых лапах. Следы зверей! Тут решительно проложенная волчья тропа. Там хитрюга-лиса заметала снег хвостом. Тут проскакал заяц-беляк. А там олень, или огромный лось, «сохатый», недавно обгрыз кору молодой ольхи.
Короток сибирский зимний день. Солнце прячется в тайге так же внезапно, как внезапно появляется утром; тут не смеркается, тут сразу наваливается темная ночь. Разве что в полнолуние при чистом и безоблачном небе. В такие ночи снежная зимняя белизна, серебристый свет луны, мерцание огромных звезд на низком небосклоне делают ночь светлой, как день. Такими лунными, морозными ночами далеко разносятся звуки, отскакивая от темной стены тайги гулким таинственным эхом.
Санный поезд весь день углублялся в тайгу. Ехали беспрерывно, если не считать коротких остановок, позволяющих лошадям отдышаться перед крутым подъемом, возницампоправить упряжь или поднять перевернувшиеся сани. Люди все сильнее мерзли. Мало что давало похлопывание руками и ногами, растирание лица и угрожающе белеющих на морозе ушей и носов. Весь день в стуже, без горячей пищи. Полученные в Канске порции хлеба съели сразу на месте. Наталка долго не могла убаюкать тихо всхлипывающего сына. Афанасий решил, наверное, что малышу холодно, молча снял медвежью шубу и бросил Наталке в сани. Когда дорога взобралась на вершину холма, люди с огромным облегчением увидели широкую долину реки, а на берегудеревню с дымящимися трубами.
Покровка! сообщил Афанасий, которому не пришлось погонять усталых конейте, чуя близость жилья, рвались к нему, радостно пофыркивая. Дорога резко шла под откос.
Деревня была большая. Люди еще не спали, дым из труб высокими столбами поднимался прямо в небо. Деревянные, крытые дранкой избы, закрытые ставни, высокие дощатые заборы. Закрытые калитки и ворота. Жителей как вымело. Только лохматые сибирские лайки злобным лаем встречали проезжающие по деревне сани.
Переселенцев разместили на ночь в бывшей православной церкви, вот уже несколько лет по воле советской власти служившей «красным уголком», или, как говорили некоторые, клубом. Церковь была деревянная, лиственничная, с высоким, выкрашенным в голубой цвет, сводом. На стенах каким-то чудом сохранились почти нетронутые старые росписи. Богато украшенный иконостас царских ворот служил перегородкой на примитивной сцене. Черный, золотисто-желтый, красный и зеленый цвета росписей четко выделялись на побелке стен. Стоящая на сцене керосиновая лампа светила слабым дрожащим огоньком. Люди укладывались кто где стоял, бросали узлы и сами валились с ног. Многие пытались спасти обмороженные лица, руки, ноги. Дети плакали от боли, оттаивая в тепле. Докрасна раскаленная «буржуйка» давала немного тепла, в закопченном котле булькал кипяток.
Берите, сколько надо. Не хватит, еще вскипятим, приглашала стоявшая у печи пожилая женщина. Рядом с ней женщина помоложе разливала воду большим половником. В тот вечер еды не выдавали. Комендант конвоя поднялся на сцену.
Граждане переселенцы, здесь переночуем только одну ночь, завтра, на рассвете едем дальше. Из клуба выходить запрещено. Отдыхайте, выезжаем очень рано.
Есть хочется, а тут одна вода.
Ни кусочка хлеба нет.
Врача бы надо, есть больные. Обмороженные.
Спокойно, граждане переселенцы, спокойно! Хлеб в дорогу вы получили в Канске. Как видите, для столовой здесь условий нет. Попейте кипяточек, выспитесь, отдохните. Приедем на место, все будет. И врач, и еда, там все будет.
А далеко это?
Недалеко, недалеко
Возницы распрягли коней, сани оставили у церкви и разошлись по деревне на ночлег. Афанасий, когда Данилович подошел поблагодарить его за шубу, оставил ее на ночь ребенку.
Малышу теплее будет.
Данилович пробовал достать какую-нибудь еду, может, молока? Начал с женщин, кипятящих воду. Обещали, что утром постараются что-нибудь принести. Хотел выйти в деревню.
Куда? Солдат у дверей курил самокрутку из махорки.
По нужде мне
Вот приспичило! Друг за другом так и бегают без конца. Направо иди, там возле стенки. И сразу возвращайся. А попробуешь удрать, застрелю, и все тут.
Куда же я побегу?
А черт вас, поляков, знает. Ну, иди уже, иди.
Передвижные посты отрезали церковь от деревни. Не было шансов при свете луны проскользнуть мимо них незамеченным. Данилович вернулся в церковь.
Жена Бялера металась в горячке и поминутно просила пить. Долина поила ее соленой горячей водой, прикладывала к голове холодные компрессы. Бабка Шайна пробовала как обычно запеть «Дела наши насущные», но ее дрожащий голос затерялся в гомоне укладывающихся на ночь людей, она возмущенно замолчала и взяла четки. Расстроенный неожиданной болезнью жены, Бялер молитвенно раскачивался и повторял про себя «Кого Бог любит, того карает. Без воли того, что наверху, волосинка с твоей головы не упадет» А Сташеку Долине, которого в тепле все больше смаривал сон, черная православная Мадонна, которую он рассматривал на стене, напомнила вдруг Матерь Божию Борковскую, монастырь на горе, солнечную, пеструю от разноцветных палаток, ярмарку на Троицу. А потом, как наяву, увидел Струг, петляющий в зарослях, дедушкин сад с красными вишнями, школу и родную Калиновую Даже про голод забыл. Но от этой накатившей тоски так захотелось парню плакать, что он крепко закусил губы, втянул голову в плечи и свернулся клубочком.
«Ночь пригнала, ночь выгнала» Только измученные, голодные и промерзшие люди успели забыться сном, как уже пора было вставать. Одевались как можно теплее. Тряпьем оборачивали обувь, шарфами, платками заслоняли лица от мороза.
Россиянки из Покровки слово сдержали. Ранним утром не только успели приготовить людям кипяток, еще и по собственной инициативе насыпали в него малиновых листьев и подсластили. А грудным детишкам вскипятили по кружке молока. По всей деревне собирали это молоко. Наталка хотела в благодарность дать одной из них яркий платок.
Что ты, миленькая, что ты! Мы же так, от чистого сердца. Детей жалко
Старшая вдруг отвернулась и краешком передника утерла глаза.
Бялер в утренней молитве искренне благодарил Всевышнего, потому что жене стало лучше; и в который раз дивился мудрости Талмуда: «Солнце встает, больной встает». Бабка Шайна после минутного колебания сочла, что, может, не согрешив, перекреститься перед черной от старости православной росписью, и беззвучно шевеля губами, перебирала четки. Сташек Долина помогал одеваться Тадеку, капризничающему спросонья от голода.
Когда солнце взошло, ссыльные уже давно потеряли из виду Покровку. Дорога вела на северо-восток, руслом петляющей зигзагами реки.
Пойма! назвал реку Афанасий, который так и не забрал из саней свою шубу. Потом добавил:Рыбы в ней много!
Прежде чем они тронулись в путь из Покровки, Афанасий достал из-за пазухи пару горячих картошин в мундире и молча, поровну разделил их среди своих пассажиров. Теперь шел за санями и хозяйским взором присматривал за порядком. Топнул ногой по льду и повторил:
Рыбы много! Рыбная река, Пойма.
Дорога, проложенная по льду Поймы, была ровной, а значит намного легче вчерашней, петлявшей по тайге через горы и долины. Да что с того, когда с каждым километром измученные голодом, холодом и долгим походом люди все больше теряли силы. Плелись шаг за шагом, отставали, в бесчувственном отупении не обращая внимания на окрики подгонявших их конвоиров. Время от времени колонна останавливалась, рвалась на части, ждала отставших. А под вечер, когда огненное солнце уже садилось, душераздирающий крик пронесся над обозом, полетел долиной Поймы и далеким эхом раскатился по тайге. Отчаянно кричала мать, Катажина Дерень, не сумевшая спасти своего ослабленного сыночка от лютой стужи.
Тронутые смертью ребенка, возницы ускорили шаг. Через пару километров еще до наступления сумерек на правом, высоком берегу Поймы ссыльные увидели постройки.
Кедрачи! сообщил Афанасий.
На этот раз ночевали в школе. В барачной хате разместились с трудом. Было тепло, натоплено. В Кедрачах впервые после выезда из Канска получили горячую едупо литровому черпаку густого гуляша из лосятины. И кипяченой воды «сколько угодно». Но фельдшера в этом лесном поселке не было. Вчера на них со стен церкви смотрели все православные святые, а сегодня со школьных стен взирал только один: отец и вождь советских людей товарищ Иосиф Сталин! В отличие от вчерашних горестных, страдающих святых, товарищ Сталин имел приятное выражение лица и добродушно улыбался ссыльным. А на одном из портретов товарищ Сталин не только улыбался, но еще и гладил по головке и прижимал к груди маленькую девочку. Над этим портретом висел красный транспарант с лозунгом: «Да здравствует товарищ Сталин, учитель и друг детей всего мира!»
На следующий, третий уже день их похода в глубь тайги, отъезд обоза сильно задержался. Комендант конвоя разрешил похоронить умершего ребенка. Хоронили все вместе на крошечном кладбище в Кедрачах, на котором рядом со старыми православными крестами соседствовали совсем свежие столбики с красной звездой наверху. Долго долбили ломами, рубили топорами смерзшуюся в камень сибирскую землю. Гробик сколотили из сосновых дощечек. Поставили березовый крест с табличкой. А на табличке раскаленным докрасна гвоздем выжгли: «Адась Дерень из Польши, 4 года, просит за него помолиться». Потом преклонили колени и вслух прочли «Вечный покой» Отдельной группкой столпились на похоронах местные жители, в основном пожилые женщины. Стояли молча, уголками платков прикасались к глазам, а некоторые осенялись православным крестом.
«Недалеко уже, недалеко». Они слышали это постоянно от возниц. Видно, иначе измеряются сибирские расстояния, потому что еще три долгих дня и ночи обоз ссыльных из последних сил тащился в верховье Поймы. Дорога все время шла руслом этой реки. Еще дважды ночевали в лесных поселках. Чем дальше углублялись в тайгу, тем более дикой, первозданной и безлюдной она становилась.
Во время предпоследней ночевки выдали им немного кипятка и по кружке рыбного супа, «ухи», уже «с запашком».
Каторга тут, леспромхоз Только и сказал об этом последнем селе неразговорчивый Афанасий. Конвой и местные солдаты особенно тщательно изолировали переселенцевнетрудно было сориентироваться, что это один из местных лагерей, ГУЛАГ.
Загнали всех в старый мрачный барак с двухэтажными нарами. Было темно, холодно, смердело гнилью, людскими испражнениями и дегтем. Стало понятно, кого в этом лагере держали. Не успели еще разместиться, как двое заключенных напали за бараком на девушку из Тлустова, и только случай уберег ее от изнасилования. Спугнутые кем-то нападавшие сбежали, а избитая, едва не задушенная девушка долго не могла прийти в себя от страшного шока. А утром один из охранников хладнокровно застрелил заключенного, пришедшего к полякам в поисках какой-нибудь пищи. При виде приближающейся охраны, заключенный бросился бежать, увязая на каждом шагу в глубоком снегу. Охранник выстрелил. Человек развернулся на месте и рухнул в снег, разбросав крестом руки. Стража волокла труп за ноги, оставляя на белизне снега красную полосу крови.
Боже милосердный! Что от человека осталось! Я его видел в двух шагах, как вас сейчас вижу: скелет в лохмотьях. Одни глаза, одни глаза. Я эти глаза, наверное, до конца своих дней не забуду, рассказывал потрясенный Долина. Сташек Долина стоял рядом с отцом, дрожа от холода и страха. Он тоже все видел и слышал. И что самое страшное, он впервые в жизни увидел, как человек убивает человека.