Но, продолжал он, стоит нам пуститься в размышления и расследования, противопоставляя все свидетельства и аспекты друг другу, так что один противоречит другому и опровергает его, как говорит апостол, тогда это опять же неверно, в другом смысле, и ты не знаешь, каким образом себя повести, и не в состоянии разрешить ту проблему, которую ты поставил перед собой. Ибо наш естественный разум, как мы знаем, помрачён нашими грехами. Но теперь смотри, что значитпросвещать.
Томас склонил голову набок и, изящно протянув руку и тонко поведя плечами и всем телом, вытащил из кармана кусочек красного мела и принялся рисовать им на сиденье стула.
Этонаш мир, сказал Томас. Представим его на этой картине в сравнении с колодцем. Но в этом колодце нет дна; он обрывается прямо в преисподнюю; и что там дальше, никому не ведомо.
Он украдкой взглянул на учителя, думая, что тот хочет что-то сказать; но Тёнес лишь кивал в ответ.
Из этого колодца поднимается длинный столб. На вершине этого столба находится планкавот так, прямо над колодцем. Эта планка довольно узкая, и по длине она меньше диаметра колодца. Никто не может зайти за пределы этой планки. Стоит тебе зайти чуточку или капельку дальшеи ты тотчас проваливаешься вниз, и больше ничего. А теперь слушай меня внимательно.
Вот здесь, он нарисовал чёрточку, здесь, на одном конце планки, находится король. А здесь, он нарисовал ещё одну черту, государственный совет. Затем следует губернатор. Затемепископ. Затемамтманн. Затемфогт. А затемписарь. А затемпастор. Затемкупец. За нимленсман, каждому по чёрточке. Все сообразно порядку, статусу и должности, на которую Господь назначил их. А за ленсманом идёт крестьянин. И за крестьянином, на самом краю планки, находится рабочий. Он на одном конце, а король на другом. Таков наш мир.
Томас посмотрел на учителя, нагнулся и сплюнул.
Да-да, сказал Тёнес.
Так они сидят, занимаются своими делами, корольсвоим, госсоветсвоим, губернаторсвоим, как и епископ, и так вниз до рабочего, у которого уйма своих дел; ибо один хочет жить, и другой тоже, и все этого хотят, насколько это возможно и правомерно. Вопрос в том, кто в состоянии обеспечить себя; ибо каждый должен заботиться о себе, и не от кого ждать помощи. Вот теперь слушай внимательно. Здесь наверху, король; он в день имеет десять далеров. За ним следует госсоветник; он получает пять. Больше, чем король, он иметь не может. За ним идёт губернатор, он имеет три; далее епископ, у него два; и так далее, по убывающей. Ленсман получает в день четыре скиллинга; крестьянинтолько два. Он может как-то протянуть. Но за ним следует рабочий, и он получает один скиллинг. Он не в состоянии прожить на эти деньги. Ему суждено умереть с голоду. Но вот в чём загвоздка: он не желает помирать с голоду. Почему он должен умирать, а другиежить? «Разве я не создан по образу Божию, подобно им; разве Сын Божий не освободил и не искупил меня, как и их; и разве, в конце концов, я не окажусь в той же посудине или на тех же носилках, что и король, и епископ, и прочие высокопоставленные особы?»думает рабочий. Наконец, он приходит к следующему заключению и решению: он должен жить, как и все остальные. Он отправляется к крестьянину и говорит: «Я хочу иметь полтора скиллинга в день, ибо я не могу прожить на один». Крестьянин отвечает: «Пошёл к чёрту! Ты не получишь полутора скиллингов». Рабочий идёт к ленсману. Ленсман хватает свою саблю и заявляет примерно так: «Иди работай, собака! Или, быть может, ты захотел посидеть в яме за своё тунеядство?» Потом рабочий идёт к купцу. Но купец хватает свой аршин и показывает ему на дверь. «У нас самих хватает еле-еле», говорит купец. Рабочийк пастору. Пастор такой добрый и милый, но говорит, что нам следует довольствоваться положением и назначением, отведёнными нам Господом. Потом рабочий идёт к фогту. Потомк писарю. Потомк амтманну. Потомк епископу. Далеек губернатору. И наконец, к советнику. Но все говорят: «Нам самим еле хватает, мы не можем никому помочь». И тогда рабочий ступает прямо к самому королю. Он кланяется ему, выказывает почтение и говорит ему так: «Ваша высокая светлость и величество, милостивый всемогущий король! говорит он. Так-то и так-то; я не могу прожить на один скиллинг, мне нужно полтора, ведь это самое малое. Крестьянин получает два, и ему хватает их лишь на то, чтобы выжить. Помогите мне, высочайшей милостью Вашего королевского величества! Ибо я не хочу умирать с голоду, как и все остальные». А король отвечает: «Если я помогу тебе, то мне придётся отнять у других; так я не могу. Тебе нужно спасаться самому. Нам всем приходится так жить». Теперь порассуждаем, что должен предпринять рабочий. Прожить он не в состоянии, голодать он не хочет, а за пределы планки он выйти не может, и помощи ждать неоткуда. И он рассуждает таким образом: «Если я должен спасать себя сам, то нужно спасаться изо всех сил; так устроена жизнь и так живут все в этом мире». С тем самым он во всей прямоте своей идёт и берёт эти полскиллинга, которые ему необходимы, и тогда он спасает себе жизнь, сберегает свой живот, своё естество, всё величайшее просто!
Томас-цыган хитро подмигнул.
И так они все живут, продолжал он, каждый по-своему. Те, на одном конце планки, живут хорошо, как всегда; а те, кто на другом конце, должны кое-как перебиваться: Но теперь обрати внимание, что эта деревяшка находится во власти небесных стихий: она гниёт под солнцем и под дождём и от перемены времён года; известно, как это бывает. Сообразно порядку вещей и своему предназначению, в конце концов эта планка сгниёт. Сгниёт до основания. Ни одной свежей стружки не останется. И тогда планка переломится посередине, и вся высокопоставленная знать полетит в колодец; и рабочий, и крестьянин, и ленсман, и купец, и пастор, и фогт, и писарь, и амтман, и епископ, и советник, и король, и его корона, и всё на свете; и больше ничего. Хм. Можешь ли ты объяснить мне сие размышление?
Лицо Томаса приобрело свои подлинные цыганские черты, оно сделалось хитрым и беспардонным, глаза горели и блуждали.
Нет, мне это не понятно, проговорил Томас и склонил голову. Ни разу пастор Мейер не ответил мне ничего по поводу этих аспектов. Он только умолял меня, чтобы я не размышлял слишком много над столь трудными обстоятельствами: «Гораздо более великие люди, чем мы с тобой, от этого потеряли рассудок!»сказал пастор Мейер.
Пожалуй, так, ответил учитель.
Хе-хе-хе, засмеялся Каролус, папа, да ты молодец!
Томас-цыган напыжился, и его маленькая голова гордо покачивалась на тонкой шее: сегодня он приструнил ещё одного умника!
XIX
Весна выдалась доброй, особенно поздняя; люди, встречаясь, улыбались друг другу и вели себя по-дружески; если б такая погода держалась и дальше, стоило ожидать небывалого урожая.
Но перед Ивановым днём стало хуже. Дожди совсем прекратились, наступила жара; и словно уныние повисло над лугами и полями.
Люди ждали небесного знамения; каждый вечер вглядывались они в морскую даль, нет ли где тучки, и каждое утро искали облачко над горной цепью. Но облака уплывали, и волны скрывались в тумане; а солнце палило и жгло, как горячая печь.
Надежды людские таяли и таяли; люди, испуганные, безмолвствовали. Всё вокруг было словно в дымке, под завесой, в плотном горячем тумане; ни вдохнуть, ни выдохнуть, всё живое залегло в спячку, зевая, едва не умирая от жажды.
Луга и поля краснели и белели. Болота превращались в лужайки, а озёра и озеркив лужи. Ручьи и маленькие речки пересохли. Рыба задыхалась в песке. Она могла бы раствориться в нём, если б почва не была болотистой.
Энок упражнялся в долготерпении с Божьей помощью. Он знал, что это было тяжкое испытание и понимал, что нам не следует испытывать себя сверх наших сил. Господь позаботится о завтрашнем дне. Не столь важно, что творится здесь, на земле, для того, у кого
И Энок надеялся выстоять, хотя дьявол часто терзал его.
Многие слышали, как Энок по дороге к церкви выложил всё, что думал, про это испытание, кое Господь ниспослал нам за грехи наши. Мы должны уверовать, но не бояться; Тот, который кормит воронят и наряжает полевую лилию так, что она становится краше царя Соломона, разве Он не позаботится о нас? Теперь те, кто прежде насмехался над ним, горько вздыхали и желали быть такими же счастливыми и уверенными в себе, как Энок Хове.
Да, так всегда с детьми мира суетного. Когда всё хорошо, они бахвалятся и насмехаются; но если что-то не тактотчас падают духом, ноют и причитают. Но чадо Божье в океане жизни стояло твёрдо, как скала, и в хорошую, и в дурную погоду; нужно лишь твёрдо сохранять надежду. Не отпускать спасительной руки: «О, держи меня крепко, Господи! Ибо сам я бессилен».
Энок вновь почувствовал тягу к молитвам и к Писанию, и теперь он осознавал, что он жив. И как правило, Бог вразумлял его во всяких делах; Энок сам осуждал себя угрызениями совести либо каким-нибудь наказанием. Борьба с дьяволом разгорелась ещё яростней, чем прежде; уступи ему хоть на миги не знаешь, где потом окажешься, быть может, в плену самых низких суетных мыслей. Энок порой вопрошал себя, мог ли Святой Дух пребывать в сердце, столь отягощённом грехами и заботами о земном. Но Дух утешал его, так что даже в тяжкие минуты Энок ясно осознавал себя чадом Божьим.
Когда он видел, что Бог использует его как орудие в делах своих, это очень помогало, и вера крепла; так, с радостью Энок смотрел на дом, вознёсшийся над Рамстадской пустошью, который он помогал строить: дом Томаса. Кто знает, разве не верно то, что сказал пастор: пришло время бродячего народа, и Господь хочет помочь ему великим благодеянием? Другим знамением было то, что Бог направил Энока в школьную комиссию; и если Он поступил так, это значит, Он доверял ему и желал, чтобы Энок прислуживал Ему в Его винограднике. «О Боже! Даждь мне взор, исполненный мудрости, дабы я мог управлять здесь согласно призванию моему!»
И ещё Господь помог Эноку в его доме, уладив то, что часто мучило его; и Эноку казалось, что в этом он более чем ясно узрел перст Божий.
Он сомневался, брать или не брать служанку. Энок видел, что Анне приходится туго и она не пышет здоровьем. Но вопрос был в том, не есть ли это признак суеверияискать помощи у людей, и не в том ли смысл, что Анна должна какое-то время нести наказание, дабы таким образом прийти к тому, чтобы уверовать.
И тут произошли два события.
Сперва Бог отнял у них Йорину. Мать хотела вернуть девочку домойеё старшая дочь нашла работу. Спустя несколько дней явился Расмисс Скаре, сводный брат Анны, обедневший владелец усадьбы, которому Энок иногда помогал, и принялся умолять их взять его дочь в прислугу. «Марен только мешается дома», заявил он. И тут Энок уразумел волю Божью и принял девушку с благодарностью. И так горячо отблагодарил он Бога за то, что Он так чудесно всё это устроил, что Анна отвернулась, чувствуя, как она краснеет.
В нынешнем году Энок молился о «доброй и благодатной погоде». Ибо пастор сказал: Господу угодно, чтобы мы обращались к нему со всеми нашими горестями. Как хорошие дети: они говорят с отцом обо всём, даже о самом малом и ничтожном. И спустя какое-то время после Иванова дня прошёл небольшой дождик, так что луга чуть-чуть зазеленели; а впрочем, нам следовало утешаться тем, что Господь смог удовольствовать нас малым.
На лугу, на пригорке, среди брусничных кочек и замшелых камней обитатели Хове косили траву.
Было солнечное, приятное, свежее утро; около пяти часов. Косы легко скользили в густой росе.
Но косить было почти нечего. Те места, по которым прошлась коса, едва можно было отличить от некошеных.
Этак оселков не напасёшься! стрекотал Торкель Туаланд, косец, водя бруском по косе. Одни сорняки да мелкие камни; никогда такого не видал. Эх!
Эноку тоже пришлось подтачивать косу, каменная пыль сыпалась с бруска. В утреннем воздухе оселок радостно пиликал бодрую, звенящую песню. И птицы подпевали ему. Жаворонок распевал полной грудью, и кругом стоял острый и сладкий аромат свежескошенной травы.
Нам не следует порицать Господа нашего, Торкель, ибо Он посылает нам и солнце, и дождь.
Да, но навоз мы должны добывать сами, заявил Туаланд. Если б ты обрабатывал этот участок так же, как и остальные, ты бы накосил здесь гораздо больше, коса взвизгивала короткими, резкими взмахами. Надо было взять косы покороче на этот чёртов пустырь! ворчал Торкель.
Но Энок его не слушал. Он следил за Гуннаром и Каролусомони нынче первый год работали вместе со взрослыми; лучше всего, полагал Энок, получалось у Гуннара.
Каролус делал всё так медленно, что противно было смотреть. То он без конца точил свою косу, то придумывал всякие неотложные дела, чтобы побегать туда-сюда и отдохнуть, а если даже он и брался за работу, толку не было никакого: стоял и топтался на одном месте.
Терпение, только терпение
Гуннар подошёл к отцу, чтобы подточить косу; он угодил косой в большой камень.
Ну, спросил Энок, разве всё так плохо? Я думаю, ты более смышлён, чем тот, который постарше тебя, Гуннар покраснел. Да, это правда, заявил Энок. Ты, наверно, думал, как тяжело вставать рано утром; но ты видишь, что Бог тебе помогает.
Мальчик отвернулся, скорчив сердитую гримасу.
Да уж, поднял бы я своих детей в три часа утра! отвечал Торкель. Парням в таком возрасте нужен сон, чтобы они потом не хворали.
Когда Иисусу было двенадцать лет, он сидел в храме среди книжников, коротко отвечал Энок. Не отвергай Господаи тебе хватит сил; ты же знаешькто рано встаёт, тому Бог подаёт.
Часа два они работали молча. Потом явилась Марен, служанка, она тащила грабли и вилы, собираясь разгребать сено.
«Доброе утро», сказала невеста вечером! пошутил Торкель.
Ну да, отвечала Марен, я немного припозднилась сегодня, но вовсе не потому, что у меня была брачная ночь, нет!
Она была маленькой круглой жеманницей двадцати с небольшим лет.
Да уж, так мы вам, девицам, и поверили! Торкель покачал головой и подмигнул.
Ой, как тебе не стыдно, Торкель! отвечала Марен, по ней было заметно, что ей это льстило. Не думай, будто я лягу с кем-нибудь в постель, прежде чем мы отправимся к пастору!
Ха! Ха-ха! Давай, Марен, чувствуй себя как на танцах; нас тут четверо парней, и мы косим уже четыре часа, и я думаю, мы накосили достаточно, так что работы у тебя навалом. Смотри, не шуруй граблями где попало!
Солнце припекало, и роса давно сошла; тяжело и мучительно было косить здесь, на сухом пригорке. Пришлось вернуться в усадьбу, чтобы поменять косы.
Да, в этом году многим придётся зимой голодать, это правда! заявил Торкель.
Если так то мы это заслужили, сказал Энок мрачно.
Ага, если б это досталось тем, кто в самом деле того заслужил! Ха-ха, вот у ленсмана Осе покос такой распрекрасный, что не налюбуешься!
Энок промолчал. В самом деле, будь у него ещё немного земли и костяной муки «Изыди прочь от меня, Сатана!»
А вокруг на лугах люди собирали свои нехитрые припасы и завтракали; Гуннар едва не плакал, глядя на них, он был так голоден, что едва держался на ногах. Но на то Божья воля, полагал Энок, что нам следует принимать пищу четырежды в день, и мы не должны хватать со стола, когда нам захочется; вот и нынче они принялись за работу без всякого завтрака. Бог не позволит, чтобы мы испортили себе аппетит, покуда не пришло время обедать. Однако Каролус стащил из дома половину пирога; он спрятал его за оградой и съел, а потом явился как ни в чём не бывало, руки в карманах, как будто исполнял какое-то важное поручение.
Торкель принялся болтать; времени было много, нужно было как-то его заполнить. Разделавшись с ленсманом Осе, Торкель принялся за чиновников, этот высокопоставленный сброд, который жил нашими трудами, только и зная, что богатеть, жульничая так безбожно, что простой человек попал бы в тюрьму, если б отважился на такое. А священники, которые тоже хороши, несли вздор, будто бы этих мерзавцев сам Господь Бог назначил на должность; да уж, если б так, хе-хе! С 1814 года, когда великие мужи подняли бунт и отделились от нашего законного датского короля, за то, что тот иногда присматривал за ними и держал их в чёрном теле, с тех пор у нас не было в стране законного правительства. Бог никогда не желал, чтобы мы оказались под шведом; но от шведского короля эти великие мужи получили известие о том, что они должны сами всем распоряжаться; и за это они продали страну шведам, так что это швед установил здесь такие порядки. А мы, простые людишки, уже не могли за себя постоять, ибо шведскому королю платили на день по сто тысяч далеров за то, чтобы он держал язык за зубами; и Стортингу давали не меньше с тем же условием; а если кто являлся в Стортинг жаловаться, то получал там ушат дерьма и кандалы в придачу. А стоило нам подняться и заявить о своих правах, как это было при Тране, Стортинг был первым, кто посылал на нас солдат и сажал нас в тюрьму. Хе-хе! Нет уж; с тех пор, как мы оказались под шведом